Вынужденная оборона - Станислас-Андре Стиман

— Кто-то идет, — сказал он хрипло. — Кто это?

Из чего Ноэль заключил, что его чувства, хотя необычайно обострились, не сравнялись еще с тонкостью слуха Клейна.

— Это ничего, — сказал он, тоже прислушавшись. — Это Бэль.

Плохо закрытая дверь уступила толчку нетерпеливой ножки. Появилась Бэль, держа в каждой руке по свертку и охапку бессмертников.

Ноэль даже не дал ей времени войти в комнату.

— Клейна обвиняют в убийстве Вейля! — бросил он.

В его устах слова эти смахивали на истинный крик отчаяния. И на упрек.

Бэль бросила свертки, мягко упавшие в кресло, положила цветы на стол, расстегнула перчатки. Ее взгляд переходил с одного приятеля на другого.

— Почему? — спросила она, наконец.

— Потому что он забрал свою «Богородицу с чертополохом», — ответил Ноэль. — Ну, полиция и думает, что….

Бэль прервала его и повернулась к Клейну:

— У вас есть алиби? — спросила она с обычным своим здравым смыслом.

И ее спокойный, сдержанный голос словно лишил сцену драматического характера.

— Нет, — ответил Клейн. — Я был у себя дома, один. К тому же, камердинер Вейля рассказал полиции о сцене, свидетелем которой он оказался накануне убийства. Это когда он видел, как я угрожаю его хозяину пресс-папье.

Бэль, нахмурив брови, размышляла.

— На основе таких предположений, основанных лишь на вероятности, вас осудить не могут… Полицейские нашли украденную картину?

— Нет, и не думаю, что найдут…

— Тогда они ничего против вас поделать не могут. Говорят, что Абдон Шамбр, секретарь Иуды…

Ноэль вздрогнул: Бэль сказала не «Вейль», а «Иуда».

— …якобы украл фаянсовые статуэтки Минг. Что доказывает, что он не украл вдобавок и вашу «Богородицу»? В любом случае, если вы станете отрицать все, все будет поставлено под сомнение в вашу пользу.

Но Клейн встал, устремив взгляд на дверь.

— Слушай! — сказал он, инстинктивно обращаясь к Ноэлю.

Лестница вновь задрожала под чьими-то шагами. Тяжелыми, властными шагами. Размеренными шагами человека, которому спешить некуда, который знает цену времени и усилиям. Сомнений быть не могло: это были шаги комиссара Марии.

Бэль еще в этом сомневалась, потому что слышала их раньше только раз. Она бросила быстрый взгляд на Клейна и на Ноэля и по одному лишь их виду поняла, чьи это шаги.

— Отрицайте все! — повторила она тихим настойчивым голосом.

Клейн машинально кивнул.

Комиссар добрался до площадки. Хотя он и видел Бэль, Ноэля и Клейна, повернувшихся в его сторону, поднял кулак в перчатке и постучал в дверь. Ему не ответили. Он постучал снова.

Ноэль почувствовал, как рука Бэль подталкивает его вперед.

— Входите, комиссар, — сказал он, потянув дверь на себя.

Толстяк вытер ноги о половик.

— Добрый вечер, месье Мартэн, — произнес он, осторожно входя в комнату со шляпой в руке. — Добрый вечер, мадам Мартэн. Семи еще не пробило, не правда ли?

Элегантная манера, чтобы дать понять: «Я пришел несколько поздно, но, заметьте, не позже запретного часа, предусмотренного законом».

Он повернулся к Клейну и радушие исчезло в его голосе:

— Добрый вечер, Клейн. Я вас искал.

— За… зачем? — пролепетал Клейн.

Комиссар положил шляпу на ручку кресла и принялся невозмутимо стягивать перчатки.

— Извиняюсь за вторжение, мадам Мартэн, но я обязан выполнить неприятную обязанность…

— В самом деле? — спросила Бэль. — Какую же?

Умышленно или нет, но тон ее был слегка враждебным.

— Мы дважды обыскали мастерскую месье Клейна в надежде найти картину, написанную им и, по всем признакам, украденную у месье Вейля в вечер его убийства. Поскольку поиски эти не увенчались успехом, мне остается лишь одно: обыскать самого месье Клейна…

— Не столь же вы глупы, чтобы подозревать его в убийстве, или считать, что он способен прятать на себе картину размером метр на метр пятьдесят?

Комиссар ничуть не обиделся. Он ответил лишь на первую часть вопроса:

— Ведь он ненавидел убитого, не так ли?

— Ну и что? У Вейля было много других врагов. Один из них прекрасно мог утащить «Богородицу с чертополохом», чтобы сбить полицию со следа…

— Возможно. Тем не менее, месье Клейн угрожал жертве накануне убийства. К тому же, некоторые воспоминания, связанные с написанием исчезнувшей картины, делают ее вдвойне ценной для него.

— Если бы месье Клейн хотел убить Вейля, он сделал бы это накануне, в приступе раздражения… Убийство всегда совершают либо в припадке гнева, либо по расчету. Того, от кого можно избавиться ударом кулака, не убивают…

— Если только не боишься, что он может подать на вас в суд!

— Бросьте! Допустим на секунду, как вы предполагаете, что месье Клейн захотел забрать обратно свое произведение. Зачем же ему обрекать на вечное молчание человека, близкие которого все равно, рано или поздно, подали бы на него жалобу?..

Ноэль испытал чувство, близкое к потрясению. Бэль так пылко защищает Клейна, что явно уверена в его невиновности. А это означает, что она подозревает кого-то другого.

Кого-то другого… Боже, да это же все объясняет: холодность Бэль, молчание Бэль, отвращение Бэль и вид, с которым она глядела на него, одновременно пристально и напуганно, когда думала, что он за ней не наблюдает….

Комиссар, наверное, ни разу в жизни так долго ни с кем не спорил, тем более с женщиной. Он подошел к Клейну, приказал ему поднять руки вверх и принялся ловко ощупывать его одежду.

— Так значит вы действительно думаете, — засмеялся над ним Клейн, — что я прячу «Богородицу с чертополохом» на себе?

Комиссар неспешно помолчал, а потом дал потрясающий ответ:

— Я не думаю, я уверен!

И показал всем розовый клочок сложенной вчетверо бумажки.

— Вот она, — сказал он.

Сложенная вчетверо розовая бумажка оказалась квитанцией камеры хранения.

Глава 15

Ноэль нервно вздохнул.

— Бэль! Помоги мне…

Он стоял в мастерской перед большим зеркалом и уже пять минут как изворачивался, пытаясь завязать бант фрака, а булавка для воротничка вырвалась у него из рук и закатилась Бог весть куда.

Бэль тоже, в свою очередь, вздохнула. На два тона выше. Потом со стуком поставила флакон:

— Подождешь!.. Лак еще не высох.

Приглашение пришло накануне вечером, и как только Ноэль его увидел, у него тут же возникло предчувствие конфликта. В нем значилось: «Выходная одежда обязательна», а одного этого уже было достаточно, чтобы Бэль соблазнилась. Тем не менее, Ноэль придумал множество причин, чтобы заставить ее отказаться. Идти на прием, думать о том, как бы более или менее приятным образом убить время, когда Клейн сидит в камере, сидит в камере по его вине, казалось ему ужасным. И, прав он или нет, ему казалось, что Бэль должна была бы разделить его гадливость. «Ладно же, оставайся дома! — ответила она ему в конечном счете. — Я-то уж найду кого-нибудь, кто меня проводит». Что оказалось убийственным доводом, и он уступил, чувствуя, что совершает трусость, опускается в собственных глазах. Бэль, смягченная собственной победой, стала очень убедительной: «Немножко выпить, людей увидеть — все это тебя, как и меня, наверное утомляет?..» Он проворчал: «Не утомляет, а прямо-таки убивает!» И добавил с запоздалым приливом энергии: «Но предупреждаю, что в любом случае вернемся рано. Всю ночь веселиться — это меня на двое суток из колеи выбьет!» Она окутала его непостижимым взглядом, выражавшим одновременно презрение, жалость и нежность. «Бедняжечка мой!» — сказала она. Ему захотелось избить ее.

Она подошла с растопыренными пальцами, дуя на крашеные ногти:

— Чем могу тебе помочь?

Наученная опытом, она лучше его знала, чем, но такой вопрос, вкупе с покорным видом, с коим она его задала, придавал, по ее мнению, больше цены ее услужливости.

— Завязать… бант… но сначала отыщи булавку от воротничка.

— Куда ты ее девал?

— Упала…

— И куда же? — подозрительно спросила она.

— Бог его знает! Я нагнуться не могу: манишку помну.

Она внимательно огляделась вокруг:

— А то, что у меня чулки полезут, это что, неважно?

Булавка продолжала оставаться невидимой. Тогда она медленно села на пол, раскинув вокруг аспидного цвета волну складок тафтового платья, ну вточь ватная баба, что на чайник надевают. Она оказалась простертой у ног Ноэля, словно просительница. Его взгляд скользнул по грациозной линии ее обнаженных плеч, по груди в глубоком вырезе платья, и он еле сдержался, чтобы не упасть в свою очередь, на колени перед ней, не притянуть ее к себе, не прошептать: «Давай никуда не пойдем! Я тебя люблю!» Разве, когда они еще только были помолвлены, она не говорила ему, показывая свои вечерние платья, которые он сравнивал с платьями почивших принцесс: «Я стану одевать их лишь для тебя одного!»? А сегодня, пока они наряжались, каждый жест все больше отдалял их друг от друга, поскольку больше не был вдохновлен взаимным желанием понравиться друг другу. Бэль напевала перед туалетным зеркалом? Да лишь от счастливого чаяния новой встречи, открытия, сюрприза. Улыбнулась Ноэлю? Только в знак благодарности за предстоящее наслаждение, а он уж был лишь косвенной его причиной.