Мой труп - Лада Лузина

Я не знала, что врать в ответ на последний вопрос. Я не умела лгать Янису Я прояснила главное…

И ясность эта была не из приятных.

«До встречи, моя любимая девушка», - попрощался телефон, выключаясь. Текст набрал когда-то Андрей. Он называл меня «Моя любимая девушка» - звание очень местного значения. Самая любимая в нашей компании, за ее пределами «любимые» исчислялись на сотни. Янис бурчал, он считал, что «Любовь моя» - его привилегия. Но, как верно заметил Ануй, нужно привыкнуть, что в театре все «любимые» и «дорогие».

Вот вам и «Здравствуйте, с вами говорит Немирович-Данченко»!

Мне стало холодно. Вопреки тридцатиградусной жаре так холодно, точно холодильник с Андреем переместился ко мне в живот. Холодильник вибрировал - меня заколотило от страха. Я обняла себя двумя руками, пытаясь согреть. Сознание исчезло, растеклось. Затем неуверенно вернулось обратно.

Они стучали мне в дверь! Они - то есть Женя, Ян и, конечно же, Саша. Все они, включая Арину, были абсолютно уверены, что Андрей со мной. Если бы кто-то из них знал, что я ушла спать одна, он бы озвучил свое знание.

Как минимум, четверо из восьмерых друзей будут давать показания против меня!

«Значит, - взбодрился мой мент, - вы все были уверены, что Андрей Фирстов там. Почему?»

Игнатий Сирень красноречиво поднял левую бровь, давая понять, что он сразу очертил первостепенную важность вопроса.

Действительно, почему?

Почему?!

Лишь потому, что это единственное место, где он мог быть? В гостиной - нет, в кухне - нет, в ванной - тоже. Логично предположить, что он в запертой спальне. Во всяком случае, логичней, чем искать в холодильнике…

Но ведь еще раньше Женя сказал Арине: «Она заперлась в спальне с Андреем». Или он сказал это тогда же - когда пришло время отъезда и они начали тарабанить мне в дверь? И почему об этом Арина мне не сказала? Или ее сознание не зацепило подобный инцидент? Скорее всего, пока Ян и Женя ломились ко мне, она играла главную роль в сцене прощания с Доброхотовым и не обращала внимания на левый звук.

Ломать дверь… Да что там, снести дверь с петель, поджечь ее - по законам нашего общества «утонченных неврастеников» - не Событие! Так, незначительный шум - такой же бытовой и привычный, как лай собак за окном, звук проезжающих машин, который ты даже не отмечаешь.

«Сашик заперся в ванной. Ян сломал задвижку…»

«Мы полчаса к вам стучали, до последней минуты. Я предлагал, кстати, выломать дверь. Зря не настоял».

Зря, Янечка, очень зря. Выломав дверь, ты б обеспечил мне алиби. А теперь…

Что же теперь?

Я прижала пальцы к бредовому лбу, всматриваясь в лицо моего мента. Его морду испаскудила злая гримаса - он уже записал меня в убийцы.

«Но у меня нет конфликта! - затравленно вспомнила я. - Какой мне смысл убивать его?»

Губы разъехались. Меня отпустило.

Я должна была сказать не «конфликт», а «мотив». Но мотив - терминология детектива. Театроведческий термин - конфликт, столкновение интересов. Без конфликта нет пьесы. И, к слову, у Арины с Андреем обрисовался конфликт. Они поссорились в театре. Янис свидетель. Она ушла от меня последней. Ян, Сашик, Женя, Доброхотов, Рита и Оля - засвидетельствуют, она осталась в квартире.

И все-таки я не сомневалась в ее невиновности.

Арина не лгала мне. Я знала ее с первого курса. Она умела виртуозно, вдохновенно, гениально врать. Но я знала, как она врет. Нельзя обмануть женщину, с которой ты обманываешь другую женщину. Точно так же нельзя обмануть подругу, тысячи раз наблюдавшую, как ты обводишь вокруг пальца педагогов, любовников, начальников, подчиненных, клиентов.

«Но она не сказала вам про ссору», - напомнил мой мент.

«Это естественно. Ведь Андрей оскорбил ее! «В вашем почтенном возрасте пора знать телефон эскорт-сервиса» - в наши тридцать с хвостом мало похоже на безобидную шутку, на дружеское воспоминание о прежних, веселых карамболях…»

Странно - обычно Андрей охотно обслуживал все предложенные ему манюрки. Наверное, его завел ее тон. Ставшая неизменной самовлюбленно-надменная интонация «Как меня принимали студенты в Харькове». Но это не повод убивать.

«Он оскорбил ее», - мент многозначительно поджал губы.

«И его оскорбление не вписывалось в ее идеальный образ самой себя - Героини. Поэтому она забыла о нем. Забыла и не сказала мне. Потому что забыла - вычеркнула, стерла, убила воспоминание насмерть. Вот потому она не могла убить Андрея… Убийство слишком трудно забыть!»

«Неплохо», - похвалил Игнатий Сирень.

Моя логика показалось менту логикой бреда. Он не учился в театральном.

Он просто не знал Арину!

Не знал, что лет семь назад настало новое время. Время биде.

В лунное лето после двух разводов мы с Ариной смеялись над некой обуржуазившейся «леди», обмолвившейся: «Представьте, в их доме нет даже биде!»: «Можно подумать, - распинали мы ее чванливый снобизм, - она выросла не в Советском Союзе и не может обойтись без биде. Неужели она не помнит, какой была раньше?»

Мы, две разумницы из театрального, великомудро размышляли о том, что, поднимаясь по ступенькам вверх, человек постепенно открещивается от себя-прошлого…

А потом Арина купила квартиру и поставила в ванной биде. И когда я привычно пошутила на эту тему, вдруг осадила меня: «На самом деле биде очень нужная вещь». Впрочем, важно не что она сказала, а как…

Арина перестала смеяться над собой - она играла на полном серьезе. И это был совсем иной, не наш жанр - не «розовая» и не «черная», и не французская, и не комедия - наша с ней драма.

Как-то постепенно она изменилась - сначала изменила прическу и цвет волос, затем сменила кривоватые зубы на керамические, три раза сменила квартиру, пять раз машину, два раза профессию.

Сначала Арина открыла театрально-концертное агентство и привозила в Киев спектакли. Но так же постепенно, как и она сама, ее агентство сменило направленность, став рекламным. Ее клиентами стали дорогие магазины и политики средней руки. Арина с легкостью скармливала им самые тухлые идеи, затыкая все возражения гордым «Я, между прочим, театральный критик. Я закончила театральный».

Она была самой успешной из нас. Она могла бы и не общаться с нами, если бы мы не были жизненно важной частью ее имиджа - ее богемным ореолом. И я уже перестала одергивать ее, когда она говорила: «У меня есть парочка голубых. Такие забавные. Вы не представляете, что они недавно устроили!»

Мы были нужны ей не меньше, чем ее «Хаммер», ее квартира в центре, ее коллекция туфель. А может, мы нужны были ей, чтобы чувствовать себя живой. Живой, а не глянцевой куклой в часах Картье, серьгах Тиффани, шубе Фенди… Потому что теперь, когда Арина левою пяткой вымучивала тысячи в месяц и, облазив все фирменные бутики, громогласно жалобилась, что модели Дольче и Гуччи - полный отстой, она чувствовала себя менее счастливой, чем в то далекое лето, когда у нее были одни приличные туфли - обе с левой ноги, украденные мной из универмага.