Глубокая охота - Михаил Александрович Лапиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Полусотня, оставив самолёт, завороженно тянулась на запах, и Такэде приходилось выбирать слова.
– При всём уважении, Такэда-доно, сейчас я занят именно этим, – дворецкий невозмутимо протянул ему один из «гостевых» стаканчиков. Тот, как оказалось, пребывал в идеальном соответствии с геральдическими требованиями к посуде единственного на данный момент представителя юной династии морских ястребов Такэда и благодаря искусству ювелира даже не выглядел оскорбительным новоделом. – Я подаю чай.
– Смешно пошутил, – согласился Айвен, но чай всё же взял. – Но почему здесь и чай, а не в техническом коридоре по штирборту – ремкомплект для обслуживания ствола и механизмов?
– Согласно действующему расписанию, сейчас идёт моё личное время, Такэда-доно. – Дворецкий невозмутимо обслуживал полусотню. Судя по тому, как организованно и эффективно помогали ему на подаче бортстрелки, занимался он этим в их компании далеко не впервые.
– А спишь ты когда, «личное время»? – спросил Такэда.
– Мне хватает, Такэда-доно. – Переупрямить дворецкого оказалось попросту невозможно. Его лицо излучало доброжелательность, понимание и заботу, как у врача психологического стационара на беседе с проблемным сыном уважаемых родителей. – Долг превыше любой плотской усталости.
– Я тебя у них отберу, – заявил Такэда. – Вместе с чаем. Капитанским приказом с занесением в бортжурнал. И отдам палубным и набольшему голове уряда лётной безопасности. С такими повреждениями бортов на посадке девчонки попросту не заслужили дворецкого.
– Такэда-доно, палубу и впрямь слишком качает, – недовольно заявила Пшешешенко. – Мы понимаем, идёт война, и в строй отправляют всё, что может сражаться, но это действительно судно, а не корабль!
Её бортстрелок, Яська Пщола, демонстративно покивала в подтверждение каждого слова командира экипажа и без слов промычала что-то утвердительное.
– Это судно на восемь пятьсот чистого водоизмещения, и нас ещё ни разу по-настоящему не качало, – устало заявил Такэда. – Сколько можно прятаться за эту нелепую отговорку? Если бы вы садились хоть раз по третьей процедуре, вы бы знали, что такое качка… Но метеорологи и вторую за этот переход ни разу не объявляли ещё!
– Тогда почему так бросает палубу? – толпа взорвалась гомоном недовольных голосов. – Мы на тренировке на самоходную баржу-пятёрку садились, угольную, её никогда так не качало!
– Простите, на какую ещё угольную баржу? – Такэда не мог поверить своим ушам. – Конфедерация не возит уголь баржами. Даже для старичья позапрошлой войны есть нормальные эскадренные угольщики!
– Ну так никто и не говорит, что морскую! Дядя нашей Сэм одолжил для тренировок моторизованный «светлячок» и даже смонтировал почти настоящую лётную палубу для наших тренировок. В озере Холодном.
– Вы хотите сказать, – Айвен Иванович Такэда впервые чувствовал, что от него ускользает дар речи. – Вы хотите сказать, что ваши семьсот часов учебного налёта, все тренировки и подготовка шли на Семи озёрах? В четырёх сотнях миль от ближайшего морского берега? Серьёзно?!
– Но мы же по-настоящему учились! – яростно сверкнула глазами Пшешешенко. – С героями первых боёв за архипелаг!
– Вы не учились, – отрезал капитан. – Вы просто жгли авгаз под командованием брошенных в топку резервистов мирного времени, которым повезло не сгореть до конца. Цистернами жгли. Эшелонами. Имперскому пилоту за такой ущерб экономике Конфедерации скрещенные лабрисы с янтарным бантом на грудь приколют!
Толпа взорвалась недовольным гомоном.
– И судя по тому, что никто из ваших «учителей» даже не заметил разницы, – повысил голос капитан, – они все тоже с аэродромов островного базирования. Вы идёте в настоящий бой с жирной дырой в лётной подготовке. С чем я нас всех и поздравляю!
* * *
И у последнего порога
Нам командир внушает строго,
Что в небе нет ни звёзд, ни Бога —
Есть только мы!
Александр Городницкий
Передовой аэродром 12-й авиагруппы «длинного прыжка», авиабаза 2-го Императорского воздушного флота «Нагината», Буревые острова
Штурман явно нервничал. Он попытался встать из-за стола, едва отзвучала сирена, но застыл на половине движения, увидев, что все остальные по-прежнему сидят.
– Не дергайтесь вы так, лейтенант неба, – добродушно буркнул Тихон Хямяляйнен, сосредоточенно пытавшийся выловить среди лапши последнюю императорскую креветку, – еще ничего не кончилось.
– Но…
– Это всего лишь улетели бомбовозы. Сейчас аэродромная обслуга высунет нос и попробует оценить ущерб. Затем пролетит их фоторазведчик и сделает это же самое, но для «того берега».
– Главное, чтобы не было попадания в полосу, – добавил второй бортинженер, с белой налобной повязкой, на которой аккуратными женскими стежками было вышито «Петрович». – Эти новые противоаэродромные бомбы очень поганая штука. Пробивает десять вершков бетона и взрывается под ними, вспучивая плиты. Даже при здешней технике, это не меньше суток ремонта: пока срежут все лишнее, заровняют в ноль, и заплатка застынет. Хуже только главный калибр с моря.
– А что, тут и такое бывает? – удивился штурман.
– Здесь все бывает, – веско произнес майор, и все сидящие за столом одобрительно закивали. – А с моря нас обстреливали последний раз… в феврале?
– В марте, – поправил его четвертый бортинженер. У него белую полоску «Иваныч» нашили прямо на грудь комбинезона. – Точно в марте, аккурат на именины тещи пришлось, мне супружница еще потом долдонила, чего, мол, телеграмму не отбил. А как тут отобьешь, когда от радиостанции две воронки!
– Дождались «шторма с пенкой», в смысле с магнитной бурей, и подогнали кружным путем пару линейных крейсеров. – Хямяляйнен отставил миску с лапшой и потянулся за молоком. – Шесть сотен снарядов, это вам не барбос чихнул. В полосу, правда, только четыре попало, а в ангары вообще ни одного, но базе досталось. Хорошо еще у нас тут все, что можно, под землю попрятали, а после того раза еще больше и глубже копать начали.
– П-понятно, – кивнул штурман. – Я и не знал.
– Да канешна… хто ж в газетах такое напишет.
– Так что не спеши, молодой, – подвел итог лекции майор. – Спокойно поснедай. Если полетим, лететь нам до-олго.
Возможно, штурман и хотел бы последовать совету старшего боевого товарища и своего непосредственного командира, но из-за волнения ему банально кусок не лез в горло. Тихон Францевич, откинувшись на спинку стула и сцепив руки на пузе, вполглаза наблюдал, как лейтенант пытается давиться бутербродом с сакуровым джемом, и тихо посмеивался, про себя, разумеется. Известное дело, все такими были когда-то. И он сам, и даже бессмертный, то есть бессменный командир «двенадцатой», барон фон Розенблюм-дер-Васен. Понимание, что самая большая профессиональная опасность для летчиков сверхдальней авиации – это геморрой, приходит далеко не сразу.
Все же лейтенант оказался упорным и сжевал почти весь бутерброд, прежде чем звонок над дверью в столовой дважды коротко взвизгнул, вызывая экипажи на брифинг.
Как обычно, карта