Стальной узел - Сергей Иванович Зверев

Угол выставлен, панорама прицела как раз находилась на уровне гусеницы головного «тигра». Логунов, стиснув со злостью зубы, наблюдал за немцами. Вот головной танк вошел на мост и медленно двинулся вперед. За ним на мост въехал второй «тигр». Мост был крепкий, сделан на совесть. Толстые бревна в несколько накатов выдерживали колонну груженых автомобилей во время уборочной. Он вполне мог выдержать и пару танков, если те одновременно на него заедут. «Давай, смелее», – шептал старшина. И вот передний танк начал сползать с моста, уже коснувшись гусеницами земли. И тут «Зверобой» выстрелил. Болванка врезалась в переднюю часть гусеницы, разбивая каток и амортизаторы. Главное обездвижить его, и это старшине удалось. По его команде Бочкин вогнал в казенник второй бронебойный снаряд, и Логунов, чуть повернув пушку, тут же выстрелил. Второй бронебойный снаряд спустя несколько секунд проломил броню головного «тигра» в районе мотора. Машина сразу задымила и встала как мертвая. И тогда Логунов начал бешено вращать рукоятки, поворачивая башню вправо и чуть опуская ствол пушки. Немцы остановились, не понимая, откуда ведется огонь. Второй «тигр» уже въехал на мост, два других танка стояли у начала моста, в самом узком месте дороги.

Замыкающий колонну танк не имел навесной дополнительной брони на башне. И это было на руку советским танкистам. Немцы уже начали применять такую броню на своих старых моделях танков. Но она быстро выходила из строя, не выдерживая даже одного боя. А установить новые броневые листы можно только в мастерской. И первый же бронебойный снаряд с расстояния четырехсот метров пробил броню башни немецкого танка. Было видно, как замыкающий колонну «Т-IV» качнулся от такого сильного удара, из вентиляционного отверстия ударила струя дыма. Все, теперь два танка заперты на мосту.

Башня «Зверобоя» стала поворачиваться в сторону второго «тигра». Через прицел было видно, как крутятся командирские башенки, как немецкие танкисты лихорадочно ищут цель, пытаются понять, откуда ведется огонь. И тут головной «тигр» взорвался, выбросив вверх столб огня. На какой-то миг он отвлек командиров других танков, вспышка на таком близком расстоянии на какие-то секунды ослепила немцев. И тут же «Зверобой» снова выстрелил. Болванка пробила броню на корме и влетела в мотор второго «тигра». Он сразу загорелся, снопы пламени стали выбиваться через воздушные фильтры, полетели искры, а советская «тридцатьчетверка» перенесла огонь на другой танк. Первый же снаряд пробил башню оставшегося целым «Т-IV». Бочкин зарядил орудие снова. «Выстрел!» И вторая болванка ударила в башню немецкого танка. Страшным взрывом боеприпасов башню сорвало с погона, и она, отлетев, упала в воду мелководной речушки.

– Вперед, Семен!

Взревев двигателем, взрывая гусеницами сухую траву, «Зверобой» пошел от берега глубже в лес. Вот уже и спуск, о котором говорил Логунов. Танк уверенно подминал молодые деревца, обходил старые толстые деревья. Теперь нужно перемахнуть небольшое поле и скрыться в лесах, которые тянутся здесь на две сотни километров. Жаль, что это не сплошные леса, как в Сибири, не глухая тайга. Бывают здесь и разрывы; прорезают лесные массивы и дороги, поля и речушки. Но все равно это вам не сталинградские степи! Здесь есть где укрыться.

Алексей смотрел на Лизу и не мог оторвать глаз. Как же она пела! Сколько искренности, сколько боли и душевного тепла было в каждой ноте. Мелодия, казалось, лилась из ее сердца. Он слушал хорошо знакомые песни, которые появились в начале войны, которые уже слышал у костра, среди солдат. Он слушал новые песни, которые еще не пели в их батальоне и даже не слышали о них. Эти строки окутывали теплотой, они создавали мир, в котором солдаты живы, в котором они думают о доме и знают, что дома думают о них.

Бьется в тесной печурке огонь,

На поленьях смола, как слеза,

И поет мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза…

Как можно так петь, как можно так сыграть песню, думал Соколов, но потом ловил себя на мысли, что это не актерская игра, это душа поет, любовь девушки поет в ней. Такое нельзя сыграть. И он слушал и видел, как глаза Лизы Зотовой бегают по рядам красноармейцев, сидевших и стоявших вокруг грузовика с откинутыми бортами. Он понимал, что она ищет глазами Колю Бочкина, она надеется, что он придет на ее голос, услышит и, как по волшебству, очутится здесь.

У Алексея сжалось сердце при мысли, что он обманывал Лизу, говорил, что не знает, где экипаж «Зверобоя», что Коле не грозит опасность. А если грозит, а если именно для этого судьба и привела сюда Лизу, чтобы в трудную минуту помочь Коле, спасти его. Мистика, нелепость! Алексей отмахивался от таких мыслей, но они возвращались к нему снова и снова. Он видел, как на глаза Лизы наворачиваются слезы, но она продолжала петь и ее голос не срывался:

И вот он снова прозвучал

В лесу прифронтовом,

И каждый слушал и молчал

О чем-то дорогом,

И каждый думал о своей,

Припомнив ту весну,

И каждый знал – дорога к ней

Ведет через войну.

А еще он видел глаза бойцов, он смотрел в их лица и видел, как трогают солдат эти простые, но теплые слова. И каждый в этот миг думал о близких, о любимых и дорогих ему людях. Порой война далеко от родного дома уносила солдата. И что могло согреть его сердце, поддержать в трудную минуту, когда, кажется, нет уже сил, когда смерть ходит рядом и дышит тебе в лицо? Только мысль о близких и дорогих людях, ведь Родина – это и есть твои близкие, твой дом. И малая родина каждого сливается в огромную Родину – всю страну, целый счастливый и светлый мир, в котором каждый – песчинка, но каждый может своим подвигом спасти Родину, приблизить победу.

Соколов повернул голову и увидел подошедшего к нему майора Астафьева из штаба дивизии. Тот понял молчаливый вопрос во взгляде танкиста и только отрицательно покачал головой:

– Никаких сведений.

– Эфир молчит?

– Вы же знаете, Алексей, что экипажу запрещено выходить в эфир. Только когда выйдут в точку перехода линии фронта и только условным кодом.

– Да, я помню, – кивнул лейтенант.

– Ну, ну, Соколов. – Майор грустно улыбнулся и похлопал Алексея по плечу. – Надо же верить в свой экипаж, в свой лучший экипаж!

– Я верю, как в себя самого верю, товарищ майор. Но я