Шла шаша по соше (сборник) - Макс Неволошин

Тем временем настоящая мать устроилась работать в школу при захолустной железнодорожной станции. Она снова думала – ненадолго. Лера с маленьким Виталиком поселились в учительском доме на три семьи. Естественно, без удобств. Зато каждой семье полагался огород. Это означало, что голодать больше не придётся. Бабушка занялась сельским хозяйством. Растила картошку, морковь, лук, помидоры, огурцы. А в саду – малину, вишню и яблоки. Молоко и яйца покупала у соседей через дорогу. Тушёнку и сгущёнку для Виталика брала – с космической наценкой – в вагонах-ресторанах московских поездов.

Учительская зарплата – это всегда слёзы. Даже в богатых странах и в лёгкие времена. Бабушке помогали грибы. В удачный сезон подберёзовики и красноголовики тщательно обходили, чтоб не наступить, не раздавить зазря. Потому что корзины уже с верхом, еле несёшь. Пол-литровые банки становились твёрдой валютой. За три банки давали ведро грибов. Станция та была особенная. На ней менялись поездные бригады. Поэтому все составы, даже курьерские, останавливались на десять минут. Пассажиры выходили размяться, закуривали. А тут – грибочки! – домашние, солёные, маринованные. И водочка к ним имеется… Грибочки улетали вмиг, за любую цену. Торговаться было некогда.

Летом население деревни увеличивалось вдвое. Городских манил лес. К бабе Лере сначала никто не ездил. Потом разоблачили Сталина. Бабушку восстановили в партии и назначили директором школы. Жилищные условия при этом не изменились. И деда вроде не реабилитировали. Во всяком случае, никакой компенсации от (матерное слово) государства бабушка так и не получила. Ни копейки. Зато теперь её навещала Женя с детьми. Братья – двоюродный и сводный – лучше узнали Виталика. Они были очень разные, но поладили. Шли годы. Отец всё чаще приезжал к бабушке сам. Бывало, с институтскими друзьями. После с мамой. Затем со мной.

Когда я немного подрос, родители стали забрасывать меня в деревню каждое лето. На месяц-полтора. Считалось, что мне нравятся именно такие каникулы. Родители честно удивились, обнаружив, что я (как и они) предпочитаю море. Регулярное хождение за грибами меня тяготит. Надо вставать с петухами, топать через всю деревню. И дальше – через поле, меж лубочных васильков и злаков. Вдали, словно декорация, темнеет лес. Там будут насекомые, цепкие ветки, паутина. Липкие от грибов руки. Тяжесть корзин. Бесконечная пыльная дорога назад. Затем таскание воды для мытья и чистки грибов. Колонка с неподатливым, массивным рычагом. Лужи. Наполненные вёдра больно оттягивают плечи, меня заносит. На обратном пути я делаю три остановки.

Ещё меня беспокоил деревенский сортир, особенно зловонная дыра в полу. Я боялся оступиться и упасть туда. Воображение рисовало чудовищные картины дальнейшего. Над дырой в полутьме звенели блестящие мухи. Рядом, на гвозде, болтались обрывки прессы. Иногда я думаю: Господи, какой же я старый. Я помню времена, когда не существовало туалетной бумаги! Или мы просто не знали о её существовании. Большинство советских людей пользовалось газетами. Особенно популярны были коммунистические. «Правда», «Известия», «Советская Россия» шли в нагрузку ко всему более-менее читабельному. И сразу отправлялись по назначению.

Каждую субботу мой отец – аккуратист и педант – нарезал их ровной стопкой. Мама сшила цветастый чехол, его прицепили к трубе отопления. Перед использованием газетку следовало размять. Но до того я проверял обе стороны, надеясь увидеть фото Брежнева. Или кого-нибудь из членов политбюро. Это почти всегда удавалось. Позднее, в разговоре с друзьями, я узнал, что не одинок в этом хобби. Интересно, догадывались ли вожди о чувстве мелкого удовлетворения, с которым советский народ ежеутренне подтирался их физиономиями?

Баба Лера называла туалет аристократическим словом «уборная». Применительно к вонючей будке это звучало гордо. Но бабушка проглатывала начальное «у». Получалось – «борная». Всякий раз, когда баба Лера гостила у нас, маму очень раздражало это словцо. «Пойду схожу в борную», – громко объявляла бабушка. И на мамином лице возникала болезненная гримаса. Впрочем, остальные слова и привычки бабушки тоже не радовали маму. А ещё то, что она бросила сына «номенклатурным жлобам». И теперь балует меня, пытаясь искупить вину.

Баба Лера не оставалась в долгу. Её любимой темой была моя худоба.

– Совсем не кормят ребёнка! Одни кости, ветром шатает.

– Сам не ест, – как бы в сторону отвечала мама. Их общение с бабушкой всегда напоминало театральные реплики в зал.

– Дрянью пичкаете, вот и не ест! Спросили бы хоть, что ему нравится.

– Что всем – то и ему. Не велики господа.

– То-то я вижу. Болеет пять раз на году.

Я и правда часто болел. По какому-то совпадению именно в это время у нас гостила бабушка. Я любил болеть. Во-первых – не идти в школу. А во-вторых – баба Лера приедет. Ежеутренне бабушка выспрашивала, что я хочу на завтрак, обед и ужин. И с удовольствием выполняла мои капризы. Она и в деревне постоянно что-то готовила. Кулебяки, расстегаи, пироги, беляши, ватрушки. В настоящей русской печи. Вспоминаю эти шедевры и думаю: хорошо, что нет их сейчас в моей жизни. Все диеты закончились бы моментально. Это было у них семейное с тётей Женей – заманить едоков такими блюдами, от которых нельзя отказаться. Чтоб люди отползали от стола. В итоге тётя Женя закормила Евгения Николаевича до апоплексического удара. Точно по Чехову – с рюмкой водки в одной руке и блином в другой. На поминках звучали фразы: «голодная юность», «суровые военные будни» и «убеждённый коммунист-ленинец». Но вернёмся в деревню.

Из четырёх внуков бабы Леры я считался её откровенным любимчиком. Тогда меня не волновало – почему. Теперь, основательно замусорив голову выдумками психологов, я думаю, что напоминал ей отца. Именно в том возрасте, который она пропустила. Если я канючил, не желая идти в лес, бабушка оставляла меня дома. Ура! Можно завалиться в кровать и читать до обеда. У меня всю жизнь такие приоритеты. Залечь поудобнее с хорошей книгой, и чтобы меня долго не трогали. Для полного счастья нужен только кот.

Кот, старый уличный боец, любил вздремнуть со мной после завтрака. Я гладил его, аккуратно вытаскивая репьи и колючки. Кот тихо мурчал оцарапанным носом. У него было два шрама на лице и надкусанное ухо. Однажды ночью я проснулся от мягких звуков. Под кроватью Вася играл в футбол едва живой мышью. «Ты бы шёл отсюда, а?» – сказал я в полусне. Кот обиженно глянул через плечо, забрал мышь и удалился. Вскоре опять просыпаюсь – на этот раз от глухого хруста. Я быстро догадался, что это. Вася смотрел из-под кровати дикими глазами. Изо рта его виднелись мышиная попа и хвост.

Дядя Виталий обычно приезжал ночью. Почему – не знаю. Видимо, так хочет моя память. Раздавался тяжёлый стук засова. Тихий разговор в сенях. Затем шёпот в комнате. Бабушка уговаривает дядю поесть – вареники ещё тёплые… Или хоть чайку с дороги, сынок… Да ладно, мам, не надо. Макса разбудим… Я лежал в темноте и улыбался. Завтра проснусь – будет утро. И в нём будет дядя Виталий. А значит, начинается весёлая жизнь.

Дядя Виталий казался мне личностью романтической и загадочной. Напоминал героев Джека Лондона. Решительный, лёгкий на подъём и на слово, выдумщик, авантюрист. Потом оказалось, что он был трагическим неудачником. И умер нехорошо. Так случается.

Вспоминаю, как дядя прикатил откуда-то сломанный мопед. Всё утро мы его чинили. Моя роль сводилась к подаче инструментов.

– Смотри, – учил дядя, – вот эта хреновина насаживается сюда до упора, так? А шланг… Ах ты, блин… Нет, мы её заставим…

К полудню закончили.

– Залезай, – скомандовал дядя, – я тебя толкну. Вот газ. Вот скорости. Разогнался километров двадцать в час – переключаешь на вторую.

Он долго бежал сзади, толкая мопед. Раскраснелся и вспотел. Ничего не происходило. Вдруг машина чихнула, ожила, затарахтела. Потом громче – и неожиданно дёрнулась вперёд! Мгновенно я оказался в конце улицы. Развернулся, наглотавшись пыли. Мопед издавал оглушительный треск. Во дворах очнулись собаки. Возбуждённый дядя кричал мне что-то, изображая пальцами букву «V». Наконец до меня дошло – я переключил скорость. И понёсся ещё быстрее. Душа возликовала. Всё лето я не слезал с мопеда. На следующий год нашёл его в сенях. Он заржавел и снова не работал. Я сам его наладил, во что до сих пор верю с трудом.

В субботу вечером мы с дядей шли на танцплощадку. В одиночку я туда ходить боялся. Местная шпана уважительно здоровалась с нами. Закуривали.

– Мой племянник, – говорил дядя Виталий. – Обижать не советую.

– Всё будет ништяк, Грек, – смеялись хулиганы, – если он сам нас не обидит.

– Почему Грек? – спросил я.

– А со школы пристало. Был в учебнике истории… полководец, что ли. На меня здорово похож.

Иногда подходили накрашенные девицы. Некоторые развязно флиртовали с дядей.