Шла шаша по соше (сборник) - Макс Неволошин

– Всё будет ништяк, Грек, – смеялись хулиганы, – если он сам нас не обидит.

– Почему Грек? – спросил я.

– А со школы пристало. Был в учебнике истории… полководец, что ли. На меня здорово похож.

Иногда подходили накрашенные девицы. Некоторые развязно флиртовали с дядей.

– Что, понравилась? – усмехался он после. – Хочешь, склеим тебе какую-нибудь козу-дерезу?

– Не надо, зачем?

– Как это зачем? Отвёл её в кусты и погнали. Э-э… да ты с девчонкой-то был хоть раз? Нет?! Ладно, без обид. Шучу.

Пить водку меня тоже научил он. Отмечали моё четырнадцатилетие. Когда баба Лера ушла в «борную», дядя набулькал мне полстакана.

– Ну, давай по-быстрому.

Водка пахла отвратительно. Гораздо хуже вина. Я поморщился:

– Противный запах.

– А ты не нюхай, – посоветовал он, – смотри. Выдохнул и заглотнул. Хх-ух… И сразу помидорчик – оп!

В тот вечер на танцплощадке дядины кореша с уголовными лицами впервые показались мне славными ребятами. Я даже спросил у одного закурить и был награждён ядовитой папиросой. Надеялся, что дядя вспомнит про козу-дерезу. Но он почему-то не вспомнил.

Однажды дядя Виталий принёс кассетный магнитофон «Весна».

– Сейчас будет ништяк… – он подмигнул. – Устроим им концерт в рабочий полдень.

Дядя водрузил магнитофон на подоконник, распахнул окно и нажал на клавишу. Забренчала гитара. Сельская тишь дрогнула под напором мощного голоса:

А русалка, вот дела – честь недолго береглаИ однажды, как смогла, родила.Тридцать три же мужика не желают знать сынка,Пусть считается пока – сын полка!

В комнату заглянула бабушка в фартуке. Распаренная от кухни, на шее полотенце.

– Что за дрянь вы слушаете, прости Господи?

– Это не дрянь, мам, – сказал дядя. – Это гений. Он будет знаменитым, как Пушкин или Есенин.

– Этот хрипатый? Не смеши меня. И убавь звук, сынок, перед людьми неловко.

Баба Лера так и не устроила личную жизнь. А ведь была не из дурнушек. Надеялась на чудо? Не встретила достойную замену? Так я думал раньше. Теперь мне кажется, что вторая семья означала бы для неё – допустить правомерность, легитимность того страшного июньского утра. Внезапную потерю мужа, крыши над головой, будущего. А она не могла смириться. Не могла понять, как её весёлая, нарядная судьба вмиг превратилась в жалкую калеку. Думаю, часть её рассудка навсегда осталась там – в счастливом убежище из шести предвоенных лет.

Дядя Виталий рос избалованным и хулиганистым. Если можно быть избалованным в послевоенной деревне. Он дерзил учителям, прогуливал школу, часто и охотно дрался. Как сыну директрисы, ему многое прощалось. При этом учился дядя неплохо. Десять лет ему удавалось невозможное: быть в авторитете у шпаны и одновременно хорошо учиться. Окончив школу, в институт поступать отказался, хотя бабушка настаивала. Дядя её очень любил. Но примерно так же сильно он любил деньги. Наверное, за то, что их всегда не хватало. Дядя нанялся в бригаду строителей-шабашников. Там была сдельная работа до упаду. Зато – две-три сотни в месяц на карман. И недельный оттяг в городских кабаках.

Затем его призвали в армию. Кажется, дяде там понравилось. Он – единственный из моих служивших знакомых вспоминал армию без трагизма. Как-то я спросил о дедовщине.

– Ничего особенного, – ответил дядя. – Подходит один жлоб. На, говорит, стирани дедушке портянки. Я ему – пошёл на хер. Он мне – в морду. Я – ему. Он – мне, а я увернулся. И уже со всей дури ему накатил. Кисть повредил тогда сильно, – дядя посмотрел на кисть правой руки. Сжал и разжал кулак. – Но челюсть ему снёс. А как с ними по-другому? Они же по-другому не понимают.

– А дальше? – спросил я.

– Ну, подскочили трое. Отпинали по полной. Месяц в больничке отдыхал. Знаешь, с кем на соседних койках?

– С тем самым жлобом?

– Ага. Оказался нормальный пацан. A больше ко мне в казарме никто не лез. И я молодых не гонял, когда стал дедом. Мне незачем. Это слабакам надо.

Лёгкий выбор, подумал я. Либо тебя избивают до полусмерти, либо надо стирать чужие портянки. Нет, я без этого выбора точно обойдусь. Очень славно проживу без него. И ещё я подумал, что у дяди никакой такой альтернативы вовсе не было. Он как-то сразу знал, что надо делать. Казалось, жизнь никогда не ставит его в тупик. В отместку, много лет спустя, она загнала его в такой угол, из которого дядя Виталий уже не выбрался.

Помню, ездили с ним в райцентр. Сделали в универмаге какие-то покупки. В числе прочего купили тяжёлый замок для сарая. Выпили пива у ларька. Недалеко от станции, в безлюдном месте, перед нами возникли двое.

– Мужик, курить есть?

Дядя вынул сигареты.

– Спички! – раздалось следом. – И кошелёк.

Оба парня выглядели крепче моего дяди. Однако я даже испугаться не успел. Дядя быстро извлёк из авоськи замок в коробке. Взвесил его на ладони и говорит:

– Знаете, что это?

– Ну, замок, – прочёл один. – И что?

– Ответ неправильный, – строго заметил дядя. – Это черепно-мозговая травма. Проще говоря, я щас тебе, сука, башку разобью. Понял?!

Выкрикнув последнее слово, он резко замахнулся. Гопники отшатнулись. Затем молча расступились, освобождая путь. Я поразился, как в несколько секунд изменилось дядино лицо. Так в фильмах ужасов человек превращается в вервольфа и обратно.

После армии дядя женился на однокласснице. Тоня, школьная любовь, ждала его два года. Хранила длинные письма в стихах. Вышла замуж без родительского благословения. Родители Тони считались зажиточными. Высокий дом с цветным телевизором. Две коровы, овцы, гуси. Крепкий дух помёта на заднем дворе. Огород величиной с небольшое поместье. Сберкнижки. Породниться с такой нищетой, как Лера и её хулиган? Боже упаси. В общем, родители делали вид, что никакой свадьбы не было. А просто с их дочей случилось недоразумение. Оно скоро разъяснится, и Тоня вернётся домой. Баба Лера их с достоинством презирала.

Молодожёны сняли комнату в райцентре. Тоня устроилась библиотекарем, затем ушла в декрет. Дядя по-прежнему вкалывал на шабашках. С появлением ребёнка его отлучки как-то естественно удлинились. А визиты домой стали реже и короче. Иногда он являлся нетрезвый, воняя чесноком и парфюмерией. А что вы хотите? Человек упирается, как лось, заколачивает в месяц до четырёх сотен! Ему надо расслабиться, отдохнуть? Или не надо? А дома ор младенца, вечно недовольная жена. Какое тут расслабление? Отоспавшись и потискав малыша, дядя вновь устремлялся за длинным рублём. Вскоре география его поисков сместилась на северо-восток. Тюмень, Норильск, Сургут… Наконец Тоне всё осточертело. Она с маленьким Вадиком переехала к довольным родителям. Дядю там ближе ворот не пускали – даже трезвого и с алиментами. Обойдёмся, не сироты.

Дядя вернулся к бабушке. Его ресторанные загулы участились, так как денег стало больше. Но у дяди Виталия было железное правило. Мать не должна его видеть пьяным. Тем более на выходе из запоя. Где угодно можно появляться в таком виде, только не у матери. А можно, например, перекантоваться у братьев. То есть у дяди Гены или моего отца.

К тому времени папа и дядя Гена окончили авиационный институт, обзавелись семьями и жильём. Папа, лучший студент, гордость факультета, был приглашён на работу в закрытое КБ на окраине Куйбышева. Женился, получил квартиру в хрущёвке. Завершил карьеру ведущим инженером всё того же секретного предприятия. С окладом в двести семьдесят, инсультом в шестьдесят и невыездным пожизненно.

Папин кузен Гена рано осознал, что ведущим инженером ему не стать. И вообще никаким, что лучше для обеих сторон. Но диплом необходим, то есть придётся терпеть эти грёбаные сопроматы. Любой труд отвращал Гену с младенчества. Танцы, выпивка, девушки – вот что его по-настоящему увлекало. При этом жить Гена мечтал не хуже своего отца, Евгения Николаевича. Вывод ясен – комсомольско-партийная стезя. Гена понимал, что ему надо красиво выступать на собраниях и дружить с ценными людьми. И всё у него получится. Папины связи, лёгкий характер и даже внешность здорово помогли. Дядя Геннадий был похож на молодого Брежнева. Начав институтским комсоргом, он дослужился до второго секретаря райкома партии. Затем, как многие слуги народа, вдруг оказался бизнесменом. Посетил все уголки мира, которые стоит видеть. Закончил карьеру обладателем строительной фирмы, разнообразной недвижимости и цирроза печени.

Оба моих дяди крепко выпивали. Среди родни бытовало мнение, что дядя Виталий пьёт от тяжёлой, нескладной жизни. А дядя Геннадий – наоборот, от слишком лёгкой и удачной. Гипотезу подтверждала лишённая всякого экстрима жизнь моего непьющего отца.

Дядя Виталий появлялся в нашей квартире без церемоний. Поздно вечером или ночью. (Кажется, я повторяюсь.) От него пахло костром и романтикой трудных дорог. А может, это был запах перегара и табака. Из кухни до меня доносились разговоры. Мама звучала требовательно и громко. Дядя вставлял невнятные междометия. Отец, как всегда, молчал. Я знал, что дяде поставят раскладушку в моей комнате. И он будет долго читать при свете фонарика. А завтра будет спать допоздна. Проснувшись, взлохматит свою голову и спросит: