Дети заката - Тимофей Алексеев

— Никогда не говори Лешему, сколько тебе лет. Если бы я могла, я бы вырвала это у вас из памяти, но этого мне пока не дано… А жаль: вдруг кто-то из рода поплатится за это? Даждьбог великий! Не дай им вспомнить до конца дней своих, кто они… Тогда быть беде. Ты же, отец, знаешь, кто ты, ты уже вспомнил. Но храни молчание, пока не скажу, что Леший готов понять тебя. Он очень добрый человек и тебя никогда не обидит. Только не покидай его, ибо меня увидишь только здесь.

Образ вновь исчез из сознания Невзора, но её шёпот ещё оставался. Он долетал из разных углов комнаты, бился где-то под потолком и вновь спускался к постели Невзора. В нём была боль за свой род. Он чувствовал, что дочь ищет выход, и ему было жаль её, жаль, что она страдает и переживает за всех… Из-под закрытых ресниц Невзора сползла мутная слеза.

— Многие из наших людей погибнут в этом времени, так как всё новое не смогут принять, потому что не подготовлены к этому. Времени у нас было очень мало, я просто ничего не смогла сделать. Сейчас стараюсь входить в их сны и учить их, насколько это получится… Ты же, отец, смотри на этот мир открытыми глазами. Ты вскоре начнёшь узнавать знакомые тебе с детства места, только они стали совсем другими, неузнаваемыми, но это те же места, по которым ты ходил. Время, оно безжалостно всё изменило: и природу, и людей. Только никогда не говори об этом открыто при людях… Тебя просто не поймут и станут надсмехаться над тобой. Но ты не сможешь предать их смерти за насмешку — даже в честном бою здесь это не принято. Здесь тебя могут унизить и растоптать, но ты не можешь лишить их жизни. На это у них есть суд. Не такой, как наш… Здесь всё по-другому… Ну, а пока прощай… Я всегда рядом с тобой…

Глава 7

Кончилась для Дмитрия эта длинная зима. Кончились метания от прошлого к настоящему. Память немного восстановилась — не полностью, так, какими-то эпизодами из их с Валентиной совместной жизни. То вдруг всплывёт момент, как они с дочерями купаются на каменной, а то как ещё совсем молодой, наверное, только женившись, принёс ей целую охапку венериных башмачков. Как сидел допоздна на опушке, чтобы не видели люди в деревне, что он цветы жене несёт, потому как смеяться будут. И видения, что принесла кома, как-то поулеглись в душе, но всё же оставались яркими и незабываемыми. Отношения с Валентиной налаживались, она перестала требовать, чтобы он всё вспомнил, и стала делать вид, что вообще ничего не случилось с ним. Может, её доктор этому учил…

Наступила весна, бурная и ветреная, снег согнала за неделю, остался кое-где в оврагах да распадках. Дмитрий нанял КамАЗ из райцентра, который навозил песка на огород. И теперь тракторист, смеясь исподтишка над причудой Дмитрия, разравнивал этот песок.

Прозвище Леший он теперь потерял, хотя носил столько лет. Но в деревне без прозвища как-то ни то ни сё. И получил он новое — Сектант, за то, что каждое утро и вечер встречал и провожал зарю и закат. Многие люди часто видели его на обрывистом берегу реки за своим огородом с непокрытой головой. Не слышали, как он молился, о чём просил огненный лик, но раз не ходит в молельный дом, организованный иеговистами на краю села, а молится отдельно и один, обозвали Сектантом. Поначалу стали захаживать к нему «Свидетели Иеговы», толкали ему свою литературу в руки, приглашали прийти и замолить грехи перед Богом. Дмитрий сначала вежливо выпроваживал их из избы, но хождения участились. Тогда на них подействовало не вежливое слово, а крепкий солёный мат — отстали.

Река поднималась из берегов, и Дмитрий часто наведывался к той поваленной берёзе, ожидая её конца, — он же обещал её проводить. И вот этот день наступил, вода поднялась к самому крутояру, и серое половодье с рёвом подтачивало берег. Он опустился у самой реки, прилёг на холодную ещё землю и смотрел, не отрываясь, как крутит и бурлит река, почуяв в себе силы весеннего могущества. Тут и застала его Валентина.

— Ты же простынешь на холодной земле! — скинула с себя куртку, в которой управлялась во дворе. — На, подстели, и я с тобой посижу. Боже, хорошо-то как! Воздух снова задышал сосной, птицы прилетели и не смолкают. А ты что это, Митя, на воду смотришь? Плохо тебе опять стало?

— Да нет, не плохо — грустно. Вот скоро берёза наша умрёт — видишь, обрыв уже трещину дал, вот-вот обвалится берег вместе с ней. А она меня в детстве своим соком поила… Только не верит она, что умрёт скоро, потому что дышит воздухом весны и тепла. Гляди, уже и почки распустила, жить думает. Так вот и люди… Только ничего у неё больше не будет… Вот оттого и грустно и муторно на душе.

— Ты прям, Мить, как по человеку… Она же просто берёза, дерево.

— Дерево, берёза… Только ведь она ещё живая, а вот как корни оторвёт берег, тогда она умрёт. Всё ведь живое рядом, мы только внимания не обращаем.

— Тебя послушать — и дрова готовить не надо.

— Надо, как не надо…

— Да вот и я о том, всех не пожалеешь.

— Как-то неправильно всё, может, оттого и муторно…

Договорить он не успел. Тяжело ухнул берег, и брызги мутной воды достали Дмитрия и Валентину. Они подошли к берегу… Берёзы больше не было. Она ушла в пучину вместе с куском подмытого крутояра. Но вот в воде, освободив свои корни от земли, она всплыла метрах в пятидесяти, и её потащило течением на стремнину. Её крутило в воронках, она оборачивалась то вершиной, то комлём к Дмитрию с Валентиной, и жёлтые её корни, отмытые уже водой, тянулись над волнами, как руки, то ли прощаясь с ними, то ли прося их о помощи… На лице Валентины были, может, слёзы, а может, брызги от обвалившегося берега реки.

— А ты ведь прав, Митя… Я ведь до последнего думала, что это блажь твоя, а она действительно была живая. Только разве можно было ей помочь?

— Нет, я ведь и не об этом. Хрупко всё и невечно…

Утром на машине с маленьким прицепом Дмитрий поехал за первыми саженцами. Вырубал их из земли аккуратно, чтобы не повредить корневую дерева. Саженцы выкапывал уже подросшие, высотою в полтора метра. И больше пяти деревьев в прицеп не входило: он старался слой земли, на котором они росли, завернуть в брезент, чтобы они на новом месте меньше болели. По всему огороду были набиты колышки, где будут сидеть новые «жители» села Бураново. К вечеру появилась первая кедровая аллея. Через четыре дня работа уже была почти завершена. Но с последним рейсом что-то припозднился Дмитрий.

Уже солнце склонилось к горизонту, когда он въехал во двор, но не один. Хлопнув дверцей, велел топить баню и готовить ужин. Из машины вылез обросший грязный человек в рваной землистой рясе. Ряса — это было сильно сказано: полы чуть ли не в полосы порваны, подпоясан капроновой бельевой верёвкой. Из-под его скуфейки выбивались давно не мытые волосы, и рыжая подпаленная борода торчала ёжиком во все стороны. Он вышел из машины и, не зная, куда пойти, опустился на чурку во дворе, поставив возле себя тощий чёрный заплечный мешок.