Дети заката - Тимофей Алексеев

Под грубой белой рубахой на голое тело были надеты не то доспехи, не то вериги из толстой кожи, закрывающие грудь и спину, стянутые на боку, начиная из-под мышки, кожаным шнурком. Сначала Дмитрию показалось, что это корсет после позвоночной травмы. Носил сам Дмитрий наподобие такого, но этот был другой. Жизненно важные органы были закрыты толстой бычьей кожей в палец толщиной, сшитой тоже кожаными шнурками. На грудных латах были следы и резаные, и колотые.

— Наверное, и вправду мужик-то не в себе. Бронежилет себе сшил, что ли? Только зачем ему он? Да и пуля его, как промокашку, просверлит. Ну, от ножа, может, и спасёт. Видно, из театрального реквизита прихватил.

Отдышавшись, Дмитрий вновь полез в баньку. Напаренное тело незнакомца в крупных каплях пота выглядело бойцовским. Мускулы, как толстые змеи, оплетали всё его тело и пропадали только у самых ступней.

— Здоров же ты, однако! — восхищённо глядя на пришлого, проговорил Дмитрий, наливая в старую деревянную шайку холодной воды. — Ну, давай мойся.

Протянул ему мочалку и кусок мыла. Незнакомец взял в руки мыло, понюхал его, прикрыв глаза, и отложил на лавку, потом, облив себя холодной водой, вышел из бани.

«Не понравилось мыло, видно… Артисты, что с них возьмёшь… Попривыкли к пенкам всяким да гелям. Ну да ладно, чёрт с ним! Подумаешь, гусь лапчатый…»

Помывшись, вышел Дмитрий в одних трусах в предбанник. Незнакомца не было.

Он нашёл его у реки, куда вела тропинка. Тот стоял на яру в красном зареве заходящего солнца, шептал молитву. Даже не молитву — он просто разговаривал как бы сам с собой, обратив лицо к солнцу. Просил будто бы прощения за бегство своё. Дмитрия рядом не видел. А может, и видел, но не придавал значения, что кто-то рядом с ним. И только когда солнце остыло в неширокой реке, потянув по ложбинам туман, словно пар, незнакомец, не обернувшись к Лешему, прошептал:

— Никогда не провожай светило неодетым и встречай его поутру, тоже облачившись, так как срам показывать Богу не потребно.

— Смотри ты, заговорил! Пошли лёгкий пар вспрыснем — само время! Да как к тебе обращаться? Зовут тебя как? А то тыкать не с руки: в отцы мне годишься. Хотя, как знать…

— Зови Невзором, меня так нарекли… Помню только имя своё, да и то, только когда богу закатному поклонялся, в памяти всплыло… А тебя как зовут, князь?

— Ты что, в бане угорел? Какой я тебе князь? Дмитрий я, ещё в деревне Лешим зовут — ну так мне это не в обиду. Садись, Невзор, к столу, мечи, что есть, что бог послал.

Разлив водку по стаканам, выпили. Дмитрий, откинувшись на столб беседки, достал из энцефалитки сигареты, закурил, пуская дым в крышу беседки, где вилась небольшая стайка комаров. Он не торопил Невзора с разговорами. Тот ел солёную нельму, запивая её крутым чаем. А Дмитрий вспомнил последнюю ночь, проведённую в лесу у костра. Достал из кармана начельник, найденный на рюкзаке, молча поднёс к губам, стараясь уловить запах волос хозяйки его. Но нет, запаха уже не было: табаком напитался, в кармане вместе с сигаретами лежал. Он ещё раз вдохнул в себя воздух, прижал к губам полоску грубой материи, вышитую затейливым орнаментом… Ничего не осталось… Осталась только тоска по несбыточным снам.

Стало совсем темно. Костёр угас и лишь краснел углями, потрескивая иногда, стряхивая с себя пепел. Дмитрий повернул выключатель, прибитый тут же на столбе беседки. Вспыхнул яркий свет. Невзор испуганно втянул голову в плечи:

— Ты… ты волхв?

— Опять тебя понесло! То князь, теперь волхв… Да человек я! А чего так испугался?

— Вижу, что человек…

— А кто это — волхв? Прозвище необычное, впервые слышу.

— Человек это, кто с Дедом Небесным говорить может. С Даждьбогом!

— Во! Про богов-то ты знаешь, а сам тёмный. Электричества не видел? Или вправду болен? В больницу тебя, может, отвезти? Ты мне лучше скажи, что ты под рубахой носишь? Откуда у тебя это? Работа, видно, старинная. И вообще, кто ты?

— Не помню, кто я и откуда… Проснулся вчера на лугу, в пойме, перед лесом. Жажда меня мучила, воды испил из ручья. Только вкус у неё был какой-то чужой. Я ещё подумал, что это мёртвая вода. Думал, тут и умру, так нет — жив остался. Знать, вода просто загажена…

— Кем загажена? Чистая у нас река.

— Вами загажена, вы на ней живёте. Зверь не загадит, в чистой воде лик всегда виден.

— Скажешь тоже, виден… А дальше-то что?

— Не перебивай! Так услышишь. Тропинкой шёл, пока к вам не вышел. Отроки меня потом ещё поили другой водой — вот она у тебя на столе стоит. Это тоже мёртвая вода, видно, но только кровь горячит, как меда пьяные. А больше ничего не помню. Что-то в голове воедино не складывается, какие-то лоскутья.

— Да, не густо… Ну да ладно, не на допросе. Вспомнишь — так расскажешь.

— Только многое, что увидел, в диковину мне: и одежда ваша, и как говорите, многие слова не понятны. А вот начельник, что в руке держишь, как бы знаком. Видел и даже в руках своих держал.

— Видел, говоришь! Где? У кого? — Леший встрепенулся — Что молчишь?

— Не помню, но видел.

Леший даже потерял интерес к собеседнику.

— Ты вот себя Лешим называешь… Ты что, людей в лесу с пути сбиваешь? Закруживаешь?

— Ну, сказанул! Я и сам вчера заблудился, сегодня только в деревню вышел. Просто мать так в детстве назвала, как бы судьбу со словом своим в мои руки вложила. Так теперь по лесам и мотаюсь. Вся моя работа в лесу была, охранял я его долго… Привык, видно: мне в лесу-то вольготней — не то что в деревне. Ты пока в память-то не войдёшь, оставайся у меня. Места хватит. Один живу…

И правда ведь, как леший… Семью уже, наверное, не завести, да теперь и поздно. Нужно всё делать в срок. После армии что дурью маялся? А представить себя отцом младенца в сорок лет! Дмитрий улыбнулся: ребятишки же сынишку засмеют. Скажут, не отец у тебя, а дед. Да и бабы сейчас редко после двадцати семи рожают. А разве за него молодая пойдёт? Нет, конечно. Ну, а его возраста или чуть моложе — все давно замужем. А кто не замужем, так те спились — они сами не нужны были Лешему.

Бегал он тут к одной. Было уже в привычку вошло: как солнце на закат, он огородами да на сеновал к ней. Дома-то дети её взрослые, неудобно. Только вот один раз он на сеновал, а сосед его по огороду Ванька Родькин с сеновала. Да ещё смехом ему в глаза, что очередь надо соблюдать. Плюнул он в сердцах, вместе с Ванькой пошли спирту у Евсеихи купили и выпили. Посмеялись, как она их принимала, словно по списку. Только вот когда сверх нормы выпили, передрались. Баба-то хороша была, не в смысле хозяйства. Леший тогда соседу нос сломал, но и самому досталось: Ванька тоже был не из робкого десятка. Наутро встретились, похмелились и разошлись. Никто никому зла вчерашнего не помнил, но и товарищами не остались. При встречах руки друг другу не тянули, кивка головы хватало. Только ходить к ней оба перестали.