Похищение Афины - Карин Эссекс

В течение некоторого времени мы шли, не обмениваясь ни единым словом, но почему-то это молчание совсем меня не тяготило. Затем Перикл обернулся ко мне и произнес:

— Вчера я чуть было не лишился одного из преданных друзей.

— Он обидел тебя каким-то образом?

Я сама удивилась тому, каким естественным кажется мой голос. Он звучал так, будто беседовать со знаменитыми стратегами было для меня самым обычным делом на свете. Я не могла объяснить почему, но с первых мгновений между мной и Периклом образовалась какая-то внутренняя связь.

— Нет, ни в коей мере. Это был великий человек, прекрасный учитель. Он мог погибнуть из-за моего небрежения. Мне следовало б подумать о его нужде и послать ему денег. К тому времени, когда я спохватился, он был очень болен.

— Это человек преклонных лет?

— Да, можно так сказать.

Большие карие глаза Перикла смотрели прямо на меня.

— В таком случае, может, он заболел по старости, а не потому, что ты о нем не заботился?

— Но он упрекнул меня. Я пошел к нему и попросил не умирать, сказал, что не смогу управлять без его мудрых советов. Тогда он ответил: «Перикл, тому, кто имеет надобность в лампе, следует заправлять ее маслом».

— Ты был для него единственным источником средств существования?

Я так спросила потому, что мне показалось невозможным, чтобы о человеке, которого так высоко ставит Перикл, было некому позаботиться.

— Это, как я уже сказал, великий учитель. В отличие от софистов он предпочитает не брать денег за свои труды и теперь зависит от моих забот. Его жалкое положение — пятно на моей репутации.

— Но почему он так важен для тебя? Он старший в твоей семье?

— Имя его Анаксагор[18]. Он учил меня размышлять и задавать вопросы. Миру нужны такие люди, как он. Я не хотел бы нести ответственность за то, что его не стало. Он разъяснил мне — и многим другим тоже, — что тайны мира имеют логичное объяснение и что, если много думать над ними, каждый сумеет их разгадать.

— Он так говорил? Меня тоже интересует способ познания мира через вопросы. Ты не мог бы привести какой-нибудь пример его мыслей?

Когда он сверху вниз глянул на меня, его лицо выражало явный скептицизм.

— Он утверждал, что солнце — это вовсе не божество, а очень горячий раскаленный камень, больше, чем весь Пелопоннес. И что Вселенная не повинуется повелениям богов, но управляется чистым разумом, который наполняет все вещи на свете.

— Думаю, что он находился под влиянием моего учителя, Фалеса Милетского, — сказала я в ответ. — По моему мнению, тот первым высказал такую теорию.

— Ты хочешь заставить меня поверить, что ты обучалась у Фалеса из Милета?

— Я не хочу заставлять тебя во что-то поверить. Это софисты пытаются убеждать, философы просто задают вопросы. Я же констатировала факт, в который ты можешь верить или не верить по своему желанию. Но твоя вера, господин, не сделает ни истинным, ни ложным сказанное мною.

Он ничего не отвечал, продолжая молча шагать рядом. Я понятия не имела о том, куда он меня ведет, и спрашивать мне не хотелось. Взобравшись на холм, мы оказались у дверей довольно скромного дома. Он был не больше того, в котором выросла я.

— Это мой дом, — сказал Перикл.

Я была поражена, ибо думала, что вождь афинского народа живет в роскошном дворце.

— Сейчас слуги принесут нам поднос с едой и немного вина. Пойдем со мной.

Мы прошли через двор и по лестнице поднялись к дверям спальни. Я могла заметить, что убранство в доме было самым простым.

— Эта комната станет твоей. Мне кажется, тебе будет здесь удобно. Проси, если тебе что понадобится.

Мы вместе поели фиников, потом немного сыра с хлебом. За едой Перикл задал мне несколько вопросов о Фалесе и о моей жизни в Милете. Затем он удалился, а я стала думать, чем мне теперь заняться. Прислуга в доме разговаривала со мной неохотно. Я побродила по дому в поисках женских покоев, чтобы найти какую-нибудь старушку или родственницу, которые наставили бы меня в правилах, принятых в этом доме, но не обнаружила ни одной женщины. Я вспомнила, что Перикл не так давно развелся с женой, и решила, что, наверное, она увела с собой отсюда всех женщин. Я вернулась в помещение, которое он назвал моим, и стала ожидать своей дальнейшей участи. Возможно, он решит предложить меня кому-нибудь из своих друзей или выдаст замуж за слугу. Наконец спустились сумерки, царившую кругом тишину ничто не нарушало, я лежала на кровати и незаметно заснула.

Поздно ночью я услышала, как в комнату поднялся Перикл.

— Почему не зажжены лампы? — спросил он, останавливаясь подле моего ложа.

— Потому что я не сплю при свете.

— Почему ты не приготовила их для меня?

— Потому что ты не поделился со мной своими планами на вечер.

Он откинул с моего тела простыню, и я осталась перед ним обнаженной. Глаза Перикла смотрели на меня вполне безучастно, рука его спокойно скользнула по моему бедру. Я отпрянула к стенке, схватила простыню и прикрыла ею наготу.

Затем обхватила себя руками и сжалась, ожидая его гнева, но Перикл казался скорее озадаченным, чем оскорбленным.

— Ты не соблюдаешь условий нашего с Алкивиадом соглашения.

— Каких условий?

— Мы с ним договорились, что, если ты мне понравишься, я возьму тебя в наложницы.

— В наложницы?

Я поплотнее закуталась в простыню и беспомощно огляделась в поисках спасения. Это была неумная реакция, но все, чего я хотела, это бежать отсюда.

— Алкивиад уверил меня в том, что ты сведуща в искусстве куртизанки. Сказал, что ты доставляла ему много радости.

— Ему? Мужу моей сестры? Это же нечестиво!

Перикл равнодушно пожал плечами.

— Я не раз слыхал о подобном.

— Господин, я так же девственна, как сама богиня наша Афина. Меня даже рука мужчины не касалась никогда, уж не говоря о том, чтоб я участвовала в любовных делах.

— Не сомневаюсь, что ты лжешь.

Он отодвинулся, но взгляда от моего лица не отрывал, чтоб не упустить следа смущения.

— Должен сказать тебе, что Алкивиад уже получил плату за тебя, за пищу, что ты съела со времени смерти твоего отца, и за те два платья, что пошила тебе сестра, одно льняное, другое из шерсти хорошего качества.

Он, похоже, уже обо всем осведомился. Каллиопа действительно однажды наскребла немного денег из тех жалких сумм, что выдавал ей Алкивиад на хозяйство, и купила ткани, чтобы чуть приодеть меня.

Пока я размышляла над сказанным, лицо Перикла хранило выражение удивления, чувство, которое я ценила и которое мне импонировало. В конце концов, он мог сделать со мной все, что счел бы возможным: овладеть мной против моей воли, в бешенстве вернуть меня зятю, который уж сумел бы наказать меня за то, что не угодила всемогущему Периклу, мог отправить в бордель или поколотить и выбросить в ночь на улицу.