Вашингтонская площадь - Генри Джеймс

— Если она примет его сторону ради денег, она — мошенница. Если она мошенница, я ее сразу раскушу. А раскусив ее, не стану тратить на нее время.

— Она не мошенница, а весьма достойная женщина. И она не даст брату подножку только потому, что он эгоист.

— Если его сестра стоит того, чтобы с ней говорить, она охотнее даст брату подножку, чем позволит ему дать подножку Кэтрин. Кстати, она встречалась с Кэтрин? Они знакомы?

— По-моему, нет. С чего бы мистер Таунзенд стал сводить их вместе?

— Не стал бы — если она действительно достойная женщина. Но мы еще посмотрим, так ли уж верно ты о ней отозвалась.

— Мне любопытно будет услышать, как _она_ отзовется о _тебе_! — со смехом воскликнула миссис Олмонд. — А как относится ко всему этому сама Кэтрин?

— Как ко всему прочему: очень спокойно.

— Не спорит? Не делает сцен?

— Сцены не в ее характере.

— Я думала, безнадежно влюбленные девицы непременно делают сцены.

— Чудаковатые вдовы делают это гораздо чаще. Лавиния произнесла передо мною речь. Обвинила меня в произволе.

— У Лавинии талант ошибаться, — заметила миссис Олмонд. — А Кэтрин мне все-таки очень жаль.

— Мне тоже. Но со временем она успокоится.

— Думаешь, она от него откажется?

— Я на это рассчитываю. Она ведь обожает своего отца.

— О да, это нам известно! Потому-то я ее и жалею; потому-то ее положение так мучительно. Выбирать между тобой и возлюбленным — что может быть труднее?

— Если она не в состоянии сделать выбор — тем лучше.

— Да, но он-то будет ее уговаривать, и Лавиния станет ему помогать.

— Рад, что не мне: она способна погубить самое лучшее начинание. Стоит Лавинии сесть в лодку, и лодка переворачивается. На сей раз пусть Лавиния поостережется. Я не потерплю предателей в своем доме!

— Подозреваю, что она и впрямь поостережется: в глубине души она трепещет перед тобой.

— Они обе передо мной трепещут, хотя я вполне безобидное существо, отозвался доктор. — На этом и построен мой план — на благотворном страхе, который я вселяю!

14

Он отправил свое откровенное письмо миссис Монтгомери, и та незамедлительно прислала ответ, указав день и час, когда доктор может посетить ее на Второй авеню. Аккуратненький домик, в котором она жила, был выстроен из красного кирпича и недавно покрашен: вокруг каждого кирпича бежала ярко-белая полоска. Теперь этого домика уж нет; и он, и его собратья уступили место шеренге более величественных строений. Окна домика закрывали зеленые ставни, не пластинчатые, а сплошные, но сквозившие небольшими отверстиями, которые составляли узор. Перед домом был крошечный дворик, украшенный кустом какого-то загадочного растения и опоясанный низкой деревянной оградой, выкрашенной той же зеленой краской, что и ставни. Все это походило на увеличенный кукольный домик, снятый с полки в какой-нибудь лавке. Доктор Слоупер пришел, поглядел на то, что я тут описал, и сказал себе, что миссис Монтгомери — бережливая, гордая маленькая женщина (скромные размеры жилища как будто указывали на небольшой рост хозяйки), которая опрятность возвела в добродетель и, понимая, что блистать роскошью ей не дано, решила блистать чистотой. Доктора она приняла в крошечной гостиной, и именно такую гостиную он и ожидал здесь увидеть — подобие идеально выметенной беседки, там и сям осененной бумажной листвой, среди которой поблескивали гроздья стекляруса; необходимая для цветения температура поддерживалась в этой оранжерее (если позволено мне продлить сравнение) при помощи синеватого, сухого на вид огня, выглядывавшего из чугунной печки, которая издавала сильный запах лака. Стены были украшены гравюрами, убранными розовой кисеей, а столики томами выдержек из великих поэтов, переплетенными по большей части в черную материю, по которой разбегались неяркие узоры золотистых цветов. Доктор успел подробно ознакомиться с убранством комнаты, ибо миссис Монтгомери заставила себя ждать непростительно (по мнению доктора) долго: лишь через десять минут за дверью зашуршало, и — разглаживая накрахмаленное поплиновое платье, испуганно краснея округлыми щечками, появилась хозяйка.

Облик этой белокурой, полненькой женщины с ясным и чистым взором дышал какой-то сверхъестественной свежестью и живостью. Но эти качества явно дополняла еще и непритворная скромность, и доктору достаточно было одного взгляда, чтобы почувствовать уважение к хозяйке дома. Решительная маленькая женщина, весьма неглупая, сознающая свои способности в хозяйственных делах и свою ограниченность в делах светских, — вот как доктор мысленно определил миссис Монтгомери, которая, как он сразу понял, польщена его визитом и считает, что доктор Слоупер оказал ей большую честь. Для хозяйки красного домика на Второй авеню доктор Слоупер был человеком выдающимся, одним из самых знаменитых граждан города Нью-Йорка, и, взволнованно глядя на него, сжимая одетые в митенки руки, поплиновая миссис Монтгомери, кажется, говорила себе, что именно таким и должен быть почетный гость. Она стала извиняться за то, что долго не выходила, но доктор прервал ее.

— Не стоит извинений, — сказал он. — Зато, поджидая вас здесь, я успел обдумать то, что хочу вам сказать, и решил, как мне лучше начать.

— О да, пожалуйста, начните, прошу вас! — прошептала миссис Монтгомери.

— Это не так-то легко, — с улыбкой заметил доктор. — Вы, конечно, поняли из моего письма, что мне нужно задать вам кое-какие вопросы, на которые вам, возможно, не захочется отвечать.

— Да. Я уже думала о том, что должна вам сказать. Это нелегкий разговор.

— Однако поймите мое положение… мои чувства. Ваш брат хочет жениться на моей дочери, и я хочу знать, что он за человек. Я решил, что лучше всего спросить у вас. И вот я здесь.

Миссис Монтгомери явно относилась к его положению со всей серьезностью. Она находилась в состоянии величайшего душевного напряжения. Ее хорошенькие глазки, сиявшие какой-то особенной, лучистой скромностью, не отрывались от лица доктора; она сосредоточенно внимала каждому его слову. По лицу миссис Монтгомери было видно, что идея прийти к ней за советом восхищает ее, но высказывать мнение о предметах, выходящих за пределы ее обихода, она боится.

— Я очень рада, что вы пришли, — проговорила она тоном, который как бы признавал, что ее реплика не имеет прямого отношения к цели визита.

Доктор воспользовался этим признанием.

— Я пришел не для того, чтобы доставить вам радость. Я пришел, чтобы заставить вас говорить о неприятных вещах, и вы едва ли получите от этого удовольствие. Что за человек ваш брат?