Заговор красного бонапарта - Борис Солоневич

Тухачевский пыхнул сигарой, помолчал несколько секунд и спокойно ответил:

— Ну, конечно. Какой может быть разговор? А что я должен подготовить?

— Это уж дело техническое. Ты от меня будешь получать соответственную политическую информацию, а со. своей стороны — ну, не мне тебе указывать: ты парень военный, тебе и карты в руки. Ты с восстаниями Муравьева, Кронштадта, Антонова справился, так теперь опыт у тебя есть. Тебе с маршальской колокольни виднее, что и куда. По-моему, действуй так: поставь себя мысленно на место Ягоды, продумай ситуацию, заговор и переворот (глазки Ежова сощурились в лукавой усмешке) и сообрази все необходимые контрходы. Это — как в шахматах… Словом, прими меры к тому, чтобы все возможные со стороны Ягоды фокусы были бы на корню ликвидированы. Понятно тебе все это?

— Конечно.

— Значит, заметано, заметано? Можем мы на тебя рассчитывать?

— Конечно, — опять твердо повторил Тухачевский. — Но я настаиваю на разговоре с самим товарищем Сталиным. Он, вероятно, скоро вернется.

Ежов остро посмотрел на маршала.

— Вероятно. Прогулка небольшая — на небо и обратно. Хи, хи, хи! Сталин и сам хотел с тобой поговорить обо всем этом. Поэтому я и имею его распоряжение задержать тебя до его приезда. Ты уж не нервничай, дорогой маршал. Отмени свои дела в Реввоенсовете. Дела-делишки — не волки, в лес не убегут, не убегут. Хи, хи, хи! Ты и сам понимаешь насколько наш вопрос важнее твоих текущих дел?

В это время запел телефон. Ежов кивком головы попросил извинения у собеседника и взял трубку. Какой-то голос взволнованно и сбивчиво произнес несколько слов. Лицо Ежова окаменело. Выразительные губы сжались в твердую полоску. Глаза сощурились, как от яркого света.

— Т-а-а-а-ак, — протянул он. — Хорошо! Пока держите эти сведения в полном секрете, под угрозой немедленного расстрела. Приказ ЦК партии. О дальнейшем доносите немедленно.

Он положил трубку и с каким-то странным, словно торжествующим выражением посмотрел на маршала. Лицо его передергивалось. С минуту длилось напряженное молчание.

— Что это ты? — с недоумением спросил Тухачевский.

— Что? Что? — сдавленным голосом повторил, Ежов и, не отвечая на тревожный вопрос маршала, резко взял другую трубку.

— Коммутатор! Коммутатор!.. Да, чорт вас раздери. Срочно дайте товарища Ягоду. Срочно, вне всякой очереди. Говорит ЦК…

Он судорожно сжал трубку, ожидая ответа.

— Да в чем же, все-таки, дело, Николай Иванович? — опять спросил Тухачевский.

— В чем дело? — словно во сне переспросил Ежов. — «Максим Горький» потерпел аварию в районе Кускова.

Несмотря на всю свою выдержку, Тухачевский резко поднялся в кресле.

— Как!? — голос его перехватило, и смуглое лицо побледнело. Несколько секунд глаза собеседников не отрывались друг от друга. Тысячи лихорадочных мыслей пробегали в мозгу маршала.

— А… а товарищ Сталин? — с необычайным напряжением спросил он.

Голос Ежова был сдавленным и едва слышным, когда он, странно блеснув глазами, медленно отчеканил:

— Ни один человек не спасся… Все!

Под торжествующий гул своих мощных шести моторов несся красавец «Максим Горький» над окрестностями Москвы. Над ним, в нескольких стах метрах сзади, углом следовало звено истребителей, казавшихся ласточками рядом с громадным орлом. Командир воздушного корабля имел задание: сделать большой круг около столицы и по диагонали дважды пересечь город, чтобы дать возможность пролетариату вблизи полюбоваться чудом советской техники, величайшей птицей мира.

Погода была чудесной, ясной, солнечной, безветренной. Гигантская Москва, город, споривший за первое место в Европе с Парижем и Берлином, расстилался внизу, как раскрашенная карта. Премированные ударники-пассажиры с веселыми возгласами и прибаутками искали с помощью биноклей свои кварталы, дома и фабрики. Сталин сидел в кабинке управления и, казалось, был доволен, что гул моторов мешает разговаривать. Он был задумчив и рассеян.

Звено истребителей летело в безукоризненном порядке, словно их связывала невидимая цепочка. Отправленные в порядке почетного эскорта в такую летную прогулку, пилоты были, по военному уставу, все с парашютами, но не привязывались к сиденью, ибо никакие фигуры высшего пилотажа не были разрешены. Все семеро летчиков были проверенными, выдающимися мастерами своего дела. Вот почему командиру совсем не приходилось управлять своим звеном, а нужно было только в микрофон по радио передавать маршрут «Максима Горького», сообщавшийся ему Волковым.

Летчик крайнего углового самолета Благин вел свой аппарат механически, а в душе его все больше и грознее разгорался пожар страшного жертвенного решения. Он принадлежал к группе той идеалистически настроенной молодежи, которая всем своим пылким сердцем ушла в строительство страны под флагом социализма. В глазах этой молодежи социализм не был спорной теорией, которую каждый мог понимать, как хотел или как ему было выгоднее. Эта молодежь не задумывалась над тем, почему, собственно, и Сталин, и Вандервельде, и Бухарин, и Макдональд, и Троцкий, и Гитлер, — все они называют себя социалистами. Для него, молодого летчика, социализм был символом какой-то народной справедливости, какого-то пути реформ, который обязательно выведет родину на высоту новой славы и процветания.

Кровавая партийная грызня, ужасы насильственной коллективизации, постоянный террор, расстрел старых соратников Ленина, непрекращающееся смятение в стране, продолжающееся повсеместно горе и страдание народа, — все это поколебало веру молодежи в правильность пути, по которому ведет страну Сталин. И постепенно сложилось убеждение, что именно этот «великий кормчий» виновен в горе народа, что именно он упрямо тормозит прогресс и нормализацию страны и для сохранения своего поста, своего диктаторского положения, не задумается ни перед чем, чтобы сломить здоровые попытки народа наладить мирную жизнь любимой России.

Вот почему смелое лицо Благина было бледным и решительным. Он давно уже ждал случая привести в исполнение свой героический план — любой ценой, даже ценой своей: жизни, спасти Россию от кровавого грузина. Он был твердо уверен, что, уничтожив деспота, вернет Россию к нормальному порядку жизни, к прекращению дикого террора и раскрепощению творческих сил страны. С новых ростков новой жизни нужно было силой сбросить давящую плиту сталинского абсолютизма. Свободная, мирная Россия и Сталин были несовместимы… Недаром ведь столько молодых горячих сердец искали случая избавить Родину от стального диктатора. Можно было заранее предполагать, что Сталин примет участие в парадном полете «Максима Горького». Подслушанный доклад связиста прекратил тягостное ожидание. Сама судьба, казалось, вкладывала в его руки меч мести за миллионы русских жизней, погибших по вине Сталина. Момент расплаты, наконец, наступил… Вот там, в нескольких стах метрах внизу и впереди, в громадном корабле сидит этот «дрянной человечишко с желтыми глазами», как звали Сталина старые партийцы. И жизнь этого человека теперь уже находится в руках Благина.

В голове молодого летчика вихрем неслись лихорадочные мысли. Мелькнуло морщинистое доброе лицо матери, потом лукаво улыбнулась всеми своими милыми ямочками мордочка комсомолки Клавы… Ах, эта мордочка.

Комсомолочка моя,Губки, как малинка…

Но сейчас же чувство мужского долга прогнало эти видения. Мозг начал работать над техникой удара…

Само собой разумеется, истребители вылетели без бомб и без патронов в пулеметах. Да и что могло бы сделать такое оружие против гиганта? Нет, можно было действовать только таранным ударом, погибнуть самому, но не дать Сталину опуститься на русскую землю живым и невредимым для продолжения своих фанатических опытов и уничтожения лучших людей страны. Ведь все равно после покушения спасти свою жизнь было бы невозможно. Так уж лучше погибнуть сразу в этом сияющем воздушном море, на глазах сотен тысяч русских людей. Таранный удар — вот единственное решение! Но удар по корпусу гиганта ничего не даст. Поврежденный «Максим» пойдет на снижение — ведь пилотирует его такой блестящий летчик, как Волков, и Сталин будет, все-таки, спасен. Удар спереди по моторам может вызвать пожар корабля, но это не наверное. И даже с поврежденными моторами «Максим» спасется. Нет, надо добиться падения «Максима». Резкого падения, а не спуска. Надо бить только по крылу. Сломать его. Лишить машину несущей плоскости. Заставить упасть, как камень. Тогда никакие парашюты никогда не успеют спасти…

— Поворот на 20 градусов. Курс северо-восток, — донеслись через наушники до сознания Благина слова командира звена. Летчик механически повернул штурвал и поглядел вниз. Под ним было Кусково, небольшой поселок, около которого находится известный стрелковый полигон… Вот там, в темном лесочке, вечерком встречался он с любимой девушкой… Эх…