Заговор красного бонапарта - Борис Солоневич

Глава 4

Среди молодежи

На мягком войлоке тира тело стрелка лежало по всем правилам искусства — как можно плотнее к земле и как можно тверже на локтях. Широкий ремень плотно обвивал руку Тани и крепко вжимал приклад в плечо. Мушка медленно поднималась к черному яблоку мишени. Ровно-ровно… Вот между черным яблоком и мушкой осталась только тоненькая белая ниточка. Дыхание совсем замерло и палец стал мягко давить на спуск. Винтовка лежала неподвижно. Еще немножко… Главное ведь, чтобы выстрел всегда был неожиданным даже для самого стрелка!.. Еще… Есть!

От уменьшенного заряда тяжелая военная винтовка не давала отдачи. Таня мигом щелкнула затвором, меняя патрон, и в голове мелькнуло:

— Хорошо ли?

— Прекрасно, Таня, — ответил на немой вопрос чей-то спокойный голос сзади. — Девять!

Девушка живо обернулась. В метре сзади нее лежал человек в положении для стрельбы. В руках его была складная подзорная труба.

— Это вы, Миша?

В голосе Тани прозвучала искренняя радость. — Нет, это не я. Это мой дух…

— Ну-да! Конечно, только одни духи да индейцы могут так бесшумно подбираться к людям. Вот удивили!

Рабочий дружелюбно улыбнулся, глядя на радостно порозовевшее лицо девушки.

— Что ж тут удивительного? Разве я не обещал придти? Разве вы мне не поверили?

— Нет, нет… Вам я верю всегда, — и смутившись от горячности тона, Таня опять повернулась к мишеням.

— У меня еще два патрона, Миша. Смотрите, куда я попаду. Девушка целилась с особенной старательностью, желая заслужить одобрение своего нового друга. И когда раздалось сзади спокойное: «Десять. Молодец, Таня!» она опять вспыхнула радостным румянцем. Последний выстрел дал еще девятку.

— Ну, пойдем, поглядим, — заорал Ведмедик после отбоя. — Неужели, Полмаркса, Танька нас с тобой обставила? Вот девки пошли — прямо пальца в рот не клади. У Таньки столько талантов, что просто ущипнуть некуда.

Опасения снайпера были напрасными… Он уверенно выиграл товарищеское состязание: 92 очка из 100 возможных. Таня выбила 86, а комсомолец — 80.

— Что ж это вы? — благодушно спросил Пенза. — Не в ударе?

— Вроде этого, — не без сумрачности отозвался Полмаркса. — В мозгах кавардак и полное завихрение: завтра диамат[20] сдавать нужно. Боюсь, что по текущим политическим событиям гонять будут. А я насчет ереси Зиновьева да Каменева — ни в зуб ногой… Почему такое: вдруг вчерашние герои и вожди сегодня враги и предатели? Своих мозгов на объяснение не хватает. Нужно заучить официальное объяснение. А это, думаете, легко?.. А насчет стрельбы — это не так и важно. Я ведь комиссаром буду, а не снайпером. Мне не 100 очков давать, а указывать, куда, когда да по кому стрелять нужно

— Ну, конечно, — с насмешкой отозвался Ведмедик. — Ты по врагу «Капиталами» Маркса стрелять будешь. 105 процентов из 100 возможных. Политстахановец!..

Тем временем друзья вернулись на линию огня. Таня удобно примостилась с подзорной трубой Пензы и приготовилась следить за его стрельбой.

Длинный, стометровый тир «Парка Культуры и Отдыха» был покрыт нежно-зеленой травкой. Вдали стояли щиты с белыми круглыми мишенями; за ними поднималась высокая стенка, а дальше, за деревьями под обрывом, лениво текла Москва-река. Где-то сбоку, за густыми липами, слышались музыка и шум многоголосой толпы… На линии огня расположилось уже десятка два новых стрелков. За низкой оградой нетерпеливо теснились группы посетителей парка, ждавших очереди пострелять. Тут были школьники и спортивная молодежь, военные и старики. Было много девушек[21].

Пенза положил на край войлока свою неразлучную потухшую трубку и небольшой стэк, усеянный монограммами, с неторопливостью старого опытного стрелка взял только что испытанную Ведмедиком винтовку, тщательно осмотрел ее и удобно улегся на войлоке.

— Ну-ка, ну-ка, дядя Миша, — весело подзадорила его Таня. — Не осрамитесь!

Пенза вполоборота поглядел на нее. В своей коричневой широкой юбке, белой спортивной майке с короткими рукавчиками, загорелая и веселая, с коротко подстриженными волосами, с оживленным подвижным лицом, на котором то и дело от улыбки показывались, словно вспыхивали, милые ямочки у уголков рта, она была воплощением свежести, здоровья и молодого задора. Особенно нравился Пензе контраст между умными, широко расставленными ясными глазами и детским, румяным, круто изогнутым ртом. И, — странное дело, — не было в этой девушке ни капли кокетливости; она была проста и естественна, как живой ветерок цветущего поля или улыбка солнечного луча.

— Да я, ведь, столько времени не стрелял, — отозвался Пенза. — Где же мне за вами угнаться? Стрельба постоянной тренировки требует.

— Рассказывайте кому другому, — отпарировал стоящий сзади Ведмедик. — И по выправке сразу видно и по тому, как винт держите, что старый вояка. Скромничаете. Сколько, вероятно, лет по живым целям стреляли?.. Ох, Танька, скрипит, кажется, наша с тобой слава!..

Через полминуты раздался первый выстрел и вслед за ним восторженное Танино — «десять»!

— Вот чорт, — не без беспокойства пробормотал Ведмедик. — Случайно, может быть?

Пенза опять тщательно прицелился.

— «Десять», — в голосе Тани были и восторг и беспокойство. А вдруг и в самом деле этот простой рабочий их, призовую стрелковую молодежь, обставит вчистую? Позор…

— Десять, десять, десять, десять, — раздалось от подзорной трубы, и голос Тани все ослабевал в своем оживлении. Пенза опять мельком поглядел на девушку и незаметно усмехнулся.

— «Шесть», — голос Тани невольно прозвучал радостью.

— Ах, чорт, — пробормотал Пенза с досадой. — Сорвал. Вот что значит давно не стрелять. Ну, ничего…

— Десять, десять… Ну, пропали мы с тобой, Ведмедик. Еще одна десятка — и аминь…

Наступило напряженное молчание. Пенза опять замер со своей винтовкой. День был ясный, и в стекле подзорной трубы белая мишень была видна четко, со всеми кругами, цифрами, пробоинами. Легкий ветерок весело шевелил оборванными краями бумаги… Куда-то войдет десятая пуля?.. И вдруг! Девушка ясно увидала, как на белом фоне слева, далеко от центра, появилась черная точка.

— Два… Два! — радостно воскликнула она. — Пропала вся ваша сумма очков, Миша! Все испортили. Эх, вы!

Несмотря на внезапное сожаление, Таня сияла. Ведмедик тоже не скрывал своей радости. Они, стрелковая молодежь, все-таки остались впереди. Пенза поглядел на их молодые радостные лица и со скрытым вздохом подумал, как, собственно, немного нужно, чтобы доставить молодым сердцам громадную радость. Нужно только «нечаянно» проиграть состязание. То, что для него представляло такой очевидный пустяк, для этих юных человеческих зверят — такая радость… Все в мире относительно и все несоизмеримо. Может быть, эта радость субъективно больше, чем его радость, когда, скажем, он разгромил Колчака?.. «Что есть истина»? — вспомнил он высокомерные и презрительные слова Пилата, сказанные Христу после бичевания. Что есть мерило счастья и радости?..

В конце концов, он и сам был рад радости молодежи. Но, сделав раздосадованный вид, проворчал:

— Да, конечно… Дайте мне вашу тренировку, я вас в чистом виде обставлю.

— Возможно, что последний патрон бракованный попался, — великодушно заметил снайпер. — Это частенько бывает,

— Вероятно… Но, впрочем, как же я могу нашу прекрасную королеву обставить? Это было бы совсем даже не по-рыцарски.

Таня, с каким-то внезапно вспыхнувшим подозрением, поглядела на смеющееся лицо рабочего, но взгляд того был ясным и непроницаемым.

— А где ваш четвертый мушкетер? — переменил он тему разговора. — Я думал — вы всегда вчетвером.

— Д'Артаньяшка-то? — переспросил Ведмедик, переминавшийся с ноги на ногу и горевший желанием поскорее посмотреть мишень своего соперника. — Да он что-то в театре малюет. Занят больно — не подступись!

Пенза и Таня продолжали лежать на войлоке — до команды отбой вставать с линии огня запрещалось — и оживленно обменивались замечаниями об их маленьком стрелковом матче. Внезапно Ведмедик, топтавшийся сзади, обернулся к Полмарксу и нечаянно наступил своим подкованным военным башмаком на ногу лежавшей Тани. Та вскрикнула.

— Ах, Танюшенька, прости за ради Бога! — испуганно воскликнул снайпер и его розовое юношеское лицо даже побледнело. — Ей же Богу, нечаянно!

— Нечаянно, — сердито заметил Пенза, глядя на капли крови, выступившие на ноге, покрытой ссадинами. — Право, вы даже не медведик, а просто слон.

— Вот чортова шляпа, мать твою, — с неожиданной яростью воскликнул Полмаркса, наклоняясь над раненой девушкой. — Ты даже не слон, а хуже… Или, марксически говоря, если, тезис — человек, антитезис — обезьяна, то синтез — как раз ты… Дубина!