Государи и кочевники. Перелом - Валентин Фёдорович Рыбин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Полковник Гродеков здесь?
— Так точно, ваше превосходительство!
— Кто еще из военных и статских господ?
Гарнизонный начальник мигом назвал с десяток фамилий, среди которых были генерал Анненков и представитель акционерного общества «Кавказ и Меркурий» Эльфсберг.
Скобелев проследовал в штаб гарнизона и спустя час был окружен своими людьми.
Он не захотел знакомиться с Петровском. Город и так весь как на ладони: с берега моря до самой вершины горы амфитеатром лепились сакли, а на самой верхушке торчала никому не нужная русская крепостца «Бурная», построенная еще во времена, когда командовал на Кавказе Ермолов. Скобелев велел дивизиону Дагестанского полка грузиться на свободный пароход. А после полудня и сам занял каюту на пароходе «Великий князь Константин». Пароход, при штилевой погоде, взял курс на Красноводск и на другой день уже был у восточного берега Каспия…
Вдали виднелись горы и песчаная коса. Чайки кружились в огромной синей бухте. Скобелев прохаживался с Анненковым по палубе, смотрел растроганно на берег, качал головой:
— Все возвращается на круги своя. Опять закаспийские пески да полудикие кочевники. Пятнадцать лет назад я впервые ступил на эту землю, а вот сейчас подплываю к ней, и кажется, что вовсе не уезжал отсюда. Словно бы вчера по пескам да такырам за кочевниками гонялся.
— Неужто так давно вы знакомы с Азией? — не поверил Анненков.
Скобелев перехватил недоуменный взгляд своего спутника, улыбнулся:
— С шестьдесят четвертого начал знакомство с Туркестаном. Участвовал в покорении Бухары. Потом уехал на Кавказ, но вскоре опять попал в Туркестан, в отряд полковника Столетова. Я эту песчаную равнину всю изъездил. В рекогносцировку на древний Узбой выезжал с подполковником Маркозовым. Милютин до сих пор простить не может того, что у туркмен ради пользы дела верблюдов реквизировали с Маркозовым. Недавно прямо в кабинете у государя напомнил. А тогда, в семьдесят первом, целое дело затеял, все свое иностранное министерство на ноги поднял. «Как же так, как можно! Ежели лучшие представители России грабежом у туземцев будут заниматься, то на кого же положиться!» Отозвали тогда нас обоих из Красноводска — и Маркозова, и меня. Мирную политику начали внушать. И теперь еще внушают. «Иди, — говорят, — Михаил Дмитриевич, воюй у туркмен, но саблями их не руби, пулями не убивай, а сражай добрым словом, от сердца идущим». Каково, а! Многого ли добился тот же полковник Столетов, располагая к России туркмен магазинами да базарами да принятием от них грамот с просьбой вступить в наше государство? Генерал Ломакин тоже немало полиберальничал с кочевниками, а что проку?! Ей-богу, будь я на их месте, давно бы подчинил всю территорию Закаспия от моря до Амударьи…
— Ну, не скажите, Михаил Дмитриевич, — легонько возразил Анненков. — Доброе слово иной раз посильнее пушечного снаряда. Вы вот штыками хотите брать туркмен, а полковник Столетов обходительностью все прибрежные аулы к себе расположил. И не только прибрежные, но и в горах, в самой Кара-Кале у гоклен снискал любовь и уважение к себе. Душа русского человека такова, что он сердцем завоевывает славу. Вспомните Алексея Петровича Ермолова. Какой распрекрасный генерал был, ум, отвага, самостоятельность — все при нем. Казалось бы, что ему стоило переправить войска с Кавказа на туркменский берег да и занять этот край. А не пошел он на столь опрометчивый шаг. Офицера своего, гвардейского капитана Муравьева, спровадил с денщиком к хивинскому хану на переговоры, с туркменами дружбу завел. Да как еще завел-то! Торговлю о ними Россия открыла на Каспии, а когда началась война с Персией, так эти туркмены на стороне России протии перенял выступили, до Тегерана, дошли. Щедр был душой Ермолов, широк натурой. Вот к Столетов подражал как мог Алексею Петровичу, и Ломакин тоже. Вам бы тоже следовало надумать о расположении туркменских вождей к своей персоне. Слава-то у вас, Михаил Дмитриевич, нынче не меньше, чем у генерала Ермолова. Они небось сочтут за честь служить вам верой и правдой…
Слушая Анненкова, Скобелев приостановился у борта, облокотился о перила, стал смотреть в пространство. Отвечать на рассудительные советы Анненкова ему не хотелось, баялся обидеть резким словцом. «Уж слишком все они умны, эти миротворцы, — думал с неприязнью, — но дальше носа своего ничего не видят. Послушать их, подучается, что военные академии, корпуса, дивизии и полки существуют не для того, чтобы учиться воевать и брать штыком противника, а зализывать его обходительностью. Но полководцы потому и называются полководцами, что добывают свою славу на поле сражения, ведя полки на штурм крепостей! Да и логика у этих миротворцев слабая. Если Столетов столь умен и ловок, то какого дьявола его из Красноводска убрали?! Почему не Столетов брал Хиву и Коканд, а Скобелев! Почему не Столетов, но Скобелев — герой Плевны и Шипки! Столетов в Балканской войне всецело был подчинен мне, командовал одной из колонн моего отряда. И теперь государь император не Столетова на Каспий посылает, а Скобелева. Мирному генералу подыскали более спокойное место — направили посланником в Кабул…»
— Вот вы штыками хотите брать туркмен, — вновь напомнил о своем присутствии Анненков, склоняясь над перилами и глядя в море. — А я их железной дорогой покорю. Построю колею, завезу побольше товаров да продуктов в тот же Ахал, и тогда поглядим, чье оружие сильнее — ваше или мое.
— Ну-ну, мирный воитель! — Скобелев посуровел, выпрямился, посмотрел колко в глаза Анненкову. — Не слишком ли круто берете. Вы не только железную дорогу, вы мои военные заказы в срок завезти не можете.
— Что поделаешь, Михаил Дмитриевич: так уже ведется у нас. Не было еще такого, чтобы кто-то когда-то в срок уложился. Особенно если это строят и создают свои. Да и Нобель сплоховал. Обещал отправить опреснитель в нынешнем месяце, а теперь пятится: третьего июня только намечает испытание провести на заводе, в Петербурге.
— И английские «Норманди» тоже небось еще в Лондоне стоят? — недовольно спросил Скобелев.
