Завсегдатай - Тимур Исхакович Пулатов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все это выдумки, говорил я сам себе, все это я придумал только что. Ничего этого не было, дядя не возвращался, и мама не целовала его, все это мне почудилось, потому что я простудился и сильно заболел.
Зачем вы вернулись, дядя Эркин? Зачем? Все было хорошо, и я уже начал привыкать к тому, что вас больше нет, и приготовился ждать папу, чтобы он приехал наконец и все пошло по-старому.
Пусть мама целует вас, пусть! Пусть она любит вас, пусть! Делайте, что хотите, и живите, как хотите — вы, взрослые. А я притворюсь, что ничего не случилось, что вы ушли навсегда и не возвращались. И буду жить один и ждать папу. Буду ждать его долго-долго. И он приедет и все объяснит мне. Хватит, я не могу больше. Ведь мне всего семь лет и четыре месяца…
10
— Папа!
Он стоял возле моей кровати, улыбался странной из-за рассеченной губы улыбкой, постаревший, с усталыми глазами. Чуть поодаль стояла мама и тоже смотрела на меня.
— Папа, папа!
Я знал, что проснулся, что открыл глаза, но не верил — все это могло случиться только во сне.
— Магди! — голос папы пришел откуда-то сквозь туман в голове, голос не чистый, как раньше, а со свистом из-за рассеченной губы. — Вставай, Магди, я приехал…
— Приехал? — Я все думал, что это сон.
— Здравствуй, мальчик… Ну, вставай же!
— Сейчас, сейчас… Только ты не уходи. Ты так редко мне снишься.
— Он все еще спит, — услышал я голос мамы. — Ну, пусть спит… Заснул только к утру.
— Да, мама, я еще чуточку посплю. Вы с папой очень редко мне снитесь. Теперь все будет хорошо. Папа вернулся… Что с твоей губой, папа? Тебя ранили?
— Ничего, все в порядке. Ну, открой глаза, посмотри, — папа поднял меня с постели и посадил на кровать.
Папа! Стоял живой, настоящий мой папа! Нет, я не сплю, я держу его руки, вот они, смотрю ему в лицо, и губа какая-то странная… Только губа не его…
— Папа! Приехал!
Приехал мой дорогой, мой родной папа, папа мой приехал с войны, живой, не убитый никем. Ведь правда же, это не обман, не выдумка, что он приехал!
— Ну, не надо, мальчик, не надо, будь мужественным, помнишь, как Буратино?
Ладно, еще немного, я буду мужественным… Я же не плачу. Я так долго тебя ждал, папа, даже устал, не верил, что ты когда-нибудь приедешь. А ты приехал, ты со мной опять… А губа, губа… что сделали они с твоими губами?
Он опустил меня на пол, и я стоял перед ним, и все еще не верил, и злился на себя, и радовался, и не понимал, что они сделали с его лицом. Уехал таким красивым, а вернулся немножко другим…
— Сколько у тебя орденов? Ты стал героем?
— Всего одну только медаль мне дали. Да и то перед самым отъездом.
— Где? Покажи!
— Да вот она…
И он достал из рюкзака медаль и приколол мне на грудь.
— Мама, ты видишь?! Настоящая!.. Подари ее маме.
— Хорошо, маленький… Нора, ты слышишь?
Мама хотела сказать что-то. Но только подошла ко
мне, потрогала папину медаль…
— А ты уедешь? Не уезжай больше, папа.
— Через две недели я должен обратно, мальчик… Война еще не кончилась…
— Я столько ждал! И мама ждала. И все ждали. А ты, ты вдруг опять уедешь!
— Война, малыш.
Мама стояла, прислонившись к стене, и молчала. Хоть бы она поддержала меня. Странная какая-то мама. Не радуется, не бегает, как раньше, когда папа приезжал из командировки. Наверное, мама уже устала радоваться, ведь папа приехал рано утром, когда я еще спал.
— Пап, ты уже познакомился с дядей Эркином? Помнишь, мы писали о нем?
— Нет, не успел. Дядя спит…
— А как ты там воевал? Смешно же ты застревал между деревьями, помнишь?
— Помню, конечно.
— Ты метко стрелял? Ты уже не боишься стрелять? А почему ты нам не писал о войне?
— О войне писать невозможно, мальчик. Много такого, о чем невозможно писать.
Две недели, пятнадцать дней, папа будет с нами, пятнадцать дней!
— Папа, папа! А ты видел живого настоящего генерала? Правда, что они высокие, раза в два выше тебя, и голос у них сильный, как по радио?
— У моего генерала голос был писклявый, как у мошки. А ростом он был чуть выше тебя.
— Эркин проснулся, — вдруг сказала мама…
И он открыл дверь, споткнулся о порог, покраснел, пошел прямо к папе.
— Здравствуйте, здравствуйте! Простите, как всякий солдат, попавший в тыл, заспался. Что на фронте? — говорил дядя Эркин скороговоркой, будто боялся, что забудет то, о чем он решил спросить папу, будто заучил все, что хотел спросить.
— Немцев погнали из-под Москвы, — сказал папа.
Они стояли друг против друга — дядя Эркин в папином халате, большой, неуклюжий, не зная, что делать с руками, куда деть их, и папа — чуть ниже его и чуть уже в плечах, с умными, все понимающими глазами, прямо оттуда, с войны, из-под пуль и смерти. И рядом мама…
— Дядя Эркин, папа привез орден, настоящий, — сказал я.
Все посмотрели на меня, улыбнулись, вздохнули облегченно, будто каждый из них, взрослых, сбросил с плеч тяжелый камень.
Дядя Эркин осторожно дотронулся до медали на моей груди и сказал:
— Да, настоящая… Гордись папой!
— Вот бы и Марату такую медаль!
— Это какой Марат, малыш? — спросил папа. — Тот, что приносит мои письма?
— Да, папа. Ты еще с ним познакомишься.
— Что-то его давно не видно, — сказала мама, и дядя Эркин поддакнул ей.
Смешные эти взрослые; что с ними стряслось сегодня? Все занялись мною, засыпали вопросами, будто им не о чем говорить между собой.
— Папа тоже был ранен, — сказал я дяде Эркину. — Видите губу? Расскажи, папа, как тебя лечили.
— Да никак. Взял перевязал губу, и все прошло.
— Как перевязал? Ты знаешь, что говоришь? А если бы инфекция? — сказала мама.
— Какая там инфекция! Все к чертям полетело, все микробы сгорели в этой войне!
— Все равно, — сказал дядя Эркин, — надо было принять меры предосторожности.
— А как вы себя чувствуете?
— Лучше, — сказала вместо Эркина мама, — намного лучше.
— Уже собираюсь обратно.
Обманывают они папу, не лучше. Плохо с дядей Эркином, я вижу. Часто у него поднимается такая температура, что мама вызывает «Скорую помощь», потому что сама