Завсегдатай - Тимур Исхакович Пулатов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я не знаю, что бы мы с ним делали, что-нибудь придумали бы.
Пришли мне, пожалуйста, бомбу. Это очень важно, и без бомбы я просто не знаю, как быть дальше».
Так я сидел и сочинял в уме послание папе, пока не прибежала к нам Медина вся, как ведьма, в черной краске.
— Убили меня! Хотели потопить в краске! Чтобы вы сгорели на медленном огне, чтобы на ваш дом чума налетела!
Мама растерялась от ее крика, а я спрятался. Мама спрашивала, что случилось, но Медина кричала как чумная, и ничего нельзя было разобрать, кроме угроз. Мама не выдержала и закрыла перед ней дверь на задвижку. Медина еще долго кричала и стучала кулаками в дверь, и это действовало на нервы дяде Эркину.
— Ну чего они все хотят? Чего? — не понимал он.
— Не обращай внимания, — сказала мама как можно спокойнее.
— Думал, скоро все кончится — уеду, забуду! Но нет же, нет! И кончится ли все это, Нора?
— Ты обязательно поправишься. Это от зимы, от зимы у тебя все началось снова.
— Ты что-то скрываешь, Нора. Я знаю, как тебе тяжело. Не мучайся со мной, прошу тебя. Отвези меня в больницу.
— Верь мне, все будет хорошо.
Мама вошла в мою комнату, где я спрятался от Медины за шкафом, остановилась у окна и заплакала.
Я вылез из-за шкафа. Мама вздрогнула. Обняла меня.
— Прости, мама, я больше не буду обливать краской ворота Медины.
9
Часто, когда дяде становилось очень плохо, мама выбегала во двор и кричала:
— Магди, скорее!
Это значит, что мне надо было бежать в госпиталь и звать докторшу тетю Зульфию маме на помощь. Потому что маме казалось, что одна она уже ничего не сделает. Тетя Зульфия прибегала, что-то объясняла маме, успокаивала ее, они вместе возились с дядей Эркином, пока ему не становилось легче. Маме очень нужен был кто-то из взрослых, кто бы ее подбадривал, вот тетя Зульфия этим и занималась.
Сегодня тоже пришлось бежать в госпиталь за тетей Зульфией. Женщина с красной повязкой у ворот уже знала, что мне нужно, и вела меня по коридорам мимо раненых; и я не боялся их, как раньше, разглядывал и уже мог определить, кто из них солдат, а кто генерал.
— Куда же она пропала, Зульфия? Вы не видели Зульфию? — спрашивала женщина у каждого. А я торопил ее:
— Скорее, скорее, мама просила скорее!
И мы опять шли и шли по коридорам, заглядывали в палаты, но тети нигде не было. Где же тетя Зульфия? Мне чудилось, что мама зовет все время меня и тетю, что ей очень плохо.
Но оказалось, что тетя Зульфия поехала на вокзал встречать новых раненых.
— Как только она приедет, я пошлю ее к вам, — сказала женщина.
Я бежал домой и думал, что бы сказать маме такое, отчего бы она успокоилась.
Кто это выходит из наших ворот? Дедушка! Милый дедушка приехал, как всегда, нежданно-негаданно.
— Обманщики и ханжи! — кричал он, перебегая улицу. — Дышать нечем на этих улицах! Все загадили.
Видно, кто-то его встретил и насплетничал насчет мамы, вот он и вышел из себя.
— Дедушка! Милый!
Я обнял его — так соскучился! Он только раз не очень ласково поцеловал меня и пошел дальше. Я бросился за ним.
— Вернись, это не детское дело! — закричал дедушка.
— Я тоже хочу отомстить Калантару! Я так ждал тебя!
— Ишан! — Дедушка заколотил своими ручищами по воротам Калантара.
— Калантар! — закричал я. — Если ты не трус, выходи!
Калантар вышел к нам в чистеньком халате, без чалмы, совсем домашний и не похожий на того, которого я видел в мечети.
— О, друг мой! — Он бросился обнимать дедушку. — Рад видеть человека, которому дороги судьбы нашей религии! Прошу в дом. И тебя, мальчик. Хоть ты и обозвал меня в тот раз, но я простил. Ибо в коране говорится: «Нет греха у того, кто не достиг еще семи лет».
— Ему уже больше семи, — сказал дедушка, — но не в этом дело.
— Заходи, брат мой, в этот приют для странников.
Он повел нас в дом, в такой же, как и наш, с виноградником во дворе. А мне всегда почему-то представлялось, что дом у Калантара мрачный и темный, там бродят дикие, тощие кошки и с деревьев во дворе смотрят на вас филины.
— Ты обвинил меня когда-то в жульничестве, брат мой, — сказал Калантар дедушке. — Но теперь ты видишь, что я беден и нищ. Я сплю на дырявом одеяле, посмотри; и сандал мой совсем без угля. Мне важен дух бога, а не мирские сладости. Я все раздал беднякам. И властям я отдал два мешка муки для армии — вот справка… Садитесь, гости мои, грейте ноги в сандале. Я растопил его из старых, дорогих моему сердцу книг, иначе бы я замерз… Угощайтесь кишмишом, спасибо теще, прислала из деревни, чтобы я не умер с голода.
— Хватит, — сказал дедушка. Он не садился. — Все это я слышал сотни раз. Я хочу знать другое: почему ты проклинаешь мою дочь?
Калантар протянул дедушке поднос с кишмишом.
— Ешьте, гости мои, не обижайте…
— Что она сделала, моя дочь?
— Бери, мальчик, кишмиш. Ты любишь кишмиш?
— Нет!
Дедушка и Калантар помолчали.
— На то воля мусульман, — сказал Калантар. — Они потребовали, и я подчинился.
— Что сделала дурного моя дочь?
— Люди говорят, что она и этот мужчина… Она с этим мужчиной. В то время как муж ее на войне, рядом со смертью.
— Ее вина в том, что она помогает этому несчастному раненому?
— Прости, но люди говорят, что еще хуже…
— Дочь моя кроткая, любящая мать и верная жена. У нее и в мыслях не бывает дурного. И он болен, этот человек. А у этой толпы ослиц и бродяг есть доказательства? Кто поймал ее на месте преступления?
Калантар молча развел руками.
— Кто, назови!
Калантар протянул дедушке подушку:
— Приляг, брат мой, дай отдохнуть своим костям.
— Я плюну сейчас в твою бороду!
— Брат мой, успокойся.
— Допустим, она даже сделала зло. Но всякому злу есть только один судия — это бог. И ни ты, ни толпа этих ослов, ни мечеть — никто не имеет права судить человека. Ты опять нарушил предписание шариата[2], в тысячный раз нарушил, бычья твоя голова! А Нора моя чиста как слеза, которую она пролила сегодня при виде меня.
— Ну, если ты так уверен…
— Уверен! И хочу, чтобы ты не