Голос - Арнальд Индридасон

— Для нас это был незнакомец, — отрезала женщина и встала. Старик криво усмехнулся.

— Из-за того, что он не оправдал ваших ожиданий? — Эрленд тоже встал. — Из-за того, что он изменился после двенадцати лет? Оказался просто ребенком? И что вы сделали? Прогнали его? Вышвырнули на улицу?

— Как вы смеете так с нами разговаривать? — прошипела женщина сквозь зубы. — Судить нас? Кто уполномочил вас вершить суд?

— Кто отобрал у вас совесть? — не остался в долгу Эрленд.

Она обожгла Эрленда гневным взглядом, а потом вдруг как-то сникла. Потянула кресло к себе, вывезла его из-за стола и стала толкать перед собой к выходу из бара. Они быстро пересекли холл по направлению к парадным дверям. Из громкоговорителей раздавалась грустная песня в исполнении исландской оперной певицы: «…коснись моей арфы, небом рожденная Диса…».[15] Эрленд и Элинборг наблюдали, как мужчина в инвалидном кресле и женщина выходят из отеля, и видели, что женщина высоко вздернула подбородок, а старик еще глубже вжался в кресло, так что из-за спинки торчала только его голова.

«…и некоторые навсегда остаются детьми…»

12

Старший администратор распорядился принести в номер Эрленда проигрыватель и два динамика. Детектив поднялся к себе сразу после полудня. В отеле осталось несколько старых проигрывателей, ставших ненужными в наши дни. У самого Эрленда тоже был такой, и он быстро разобрался, как этот аппарат работает. У него никогда не было проигрывателя компакт-дисков, да и пластинок он уже давно не покупал. Современную музыку Эрленд не слушал. На работе говорили о хип-хопе, и он долгое время считал, что так иначе называется хулахуп.

Элинборг уехала в Портовый Фьорд. Эрленд попросил ее отправиться туда и посмотреть, что представляют собой начальная и средняя школы, в которых учился Гудлауг. Он хотел спросить об этом отца и дочь, но не успел, поскольку их встреча закончилась внезапно. Ничего, поговорит с ними позже. Пока что он рассчитывал на то, что Элинборг разыщет людей, знавших Гудлауга во времена, когда тот был звездой, побеседует с его бывшими одноклассниками. Эрленд хотел узнать, какой отпечаток наложила на такого юного мальчика эта пресловутая слава и как его школьные товарищи относились к нему. И помнит ли кто-нибудь из них, что произошло после того, как Гудлауг потерял голос, и что с ним сталось впоследствии. Эрленд надеялся выяснить — может быть, кто-нибудь из них вспомнит, — не было ли у Гудлауга врагов в то время.

Все эти соображения он изложил Элинборг в вестибюле отеля и заметил, как ее раздражают его подробные инструкции. Она прекрасно понимала, что к чему, и была в состоянии самостоятельно составить план действий.

— И можешь купить себе мороженое по дороге, — добавил Эрленд, чтобы еще больше раздразнить ее.

Она пробурчала что-то вроде «старый хрыч» и исчезла за дверью.

— Как мне найти этого Уопшота? — произнес голос за спиной у Эрленда.

Обернувшись, он увидел Вальгерд, подошедшую к нему с ящичком для пробирок, который она держала в руке.

— Пожилой плешивый англичанин с прокуренными зубами, который собирает поющих мальчиков, — ответил Эрленд. — Вы его ни с кем не спутаете.

Она улыбнулась.

— Прокуренные зубы? — повторила она. — И собирает мальчиков?

— Это очень долгая история, я вам как-нибудь расскажу. Что-нибудь слышно по поводу образцов слюны? На это может уйти уйма времени, да?

Он был на удивление рад снова видеть ее. Его сердце даже замерло на секунду, когда он услышал ее голос. Вялость вмиг улетучилась, и на душе стало веселее.

— Я не знаю, как обстоят дела, — сказала она. — Ведь собрано огромное количество образцов.

— Я тут… — Эрленд искал способа извиниться за то, что произошло накануне. — Вчера вечером вы захватили меня врасплох. По поводу людей, пропавших без вести… Когда вы спросили меня, почему я интересуюсь погибшими в горах, я вам не все сказал.

— Вы не обязаны со мной откровенничать, — ответила она.

— Нет, я как раз должен был рассказать вам об этом, — настаивал Эрленд. — Может быть, повторим нашу встречу?

— Но… — Она замолчала. — Не придавайте значения. Все было замечательно. Забудем это. Ладно?

— Ладно, как скажете, — против своей воли согласился Эрленд.

— А где же Уопшот?

Эрленд подвел ее к стойке регистрации, и ей сообщили номер комнаты. Он пожал руку Вальгерд, и она пошла к лифту. Эрленд смотрел ей вслед. Она ждала лифт и не оглядывалась. А он думал про себя, не попробовать ли еще раз пригласить ее на ужин, и уже почти решился, но тут двери лифта открылись, и Вальгерд вошла в кабину. Она смотрела на него, пока двери не закрылись, с едва заметной улыбкой.

Какое-то время Эрленд не двигался с места. Он увидел, что лифт доехал до этажа, где находился номер Уопшота. Потом нажал на кнопку и вызвал лифт вниз. В кабине еще витал запах ее духов.

Поднявшись в свой номер, Эрленд поставил пластинку с сольным выступлением Гудлауга Эгильссона и попробовал настроить проигрыватель на сорок пять оборотов. Потом лег на кровать. Пластинка была как новая. Похоже, ее вообще не слушали. Никаких царапин или загрязнений. Только вначале немного заскрежетало, потом прозвучала прелюдия и, наконец, чистый, несказанно прекрасный детский голос запел Ave Maria.

Он стоял в коридоре один. Потом осторожно открыл дверь в спальню отца и увидел, что тот сидит на краю кровати, уставившись в одну точку в немом ужасе. Отец не принимал участия в поисках. Он с трудом вернулся домой на ферму после того, как потерял из виду своих двух сыновей на плоскогорье во время неожиданно налетевшего бурана. Он бродил по склону и звал их, но было темно, хоть глаз выколи, и шум ветра заглушал его крики. Его отчаянию не было границ. Он взял мальчиков с собой, чтобы они помогли собрать овец. У них имелось небольшое стадо, и несколько овец убежали на плато. Он хотел пригнать скотину к дому. Стояла зима, но метеорологи дали благоприятный прогноз, и когда они тронулись в путь, погода была замечательная. Но это был только прогноз, только предположения. Буря разыгралась без всякого предупреждения.

Эрленд подошел к отцу и встал рядом с ним. Он не понимал, почему тот сидит на кровати, почему не продолжает поиски вместе со всеми наверху в горах. Его брата все еще не нашли. Хотя и маловероятно, но он мог еще быть жив. Эрленд прекрасно понимал это по выражению изможденных лиц возвращавшихся на ферму мужчин, которые, отдохнув и подкрепившись, снова уходили на поиски. Из соседних хуторов и деревушек собрались все, кто был способен передвигаться, с собаками и длинными кольями, чтобы протыкать снег. Так они нашли Эрленда. Таким же образом рассчитывали найти и его брата.

Люди поднимались на плоскогорье группками по восемь-десять человек, протыкали жердями снег и выкрикивали имя его брата. Прошло уже два дня с того времени, как они нашли Эрленда, и три дня с того момента, как буря разметала их троих по плато. Братья долго держались вместе. Стараясь перекричать завывания метели, они звали отца и пытались расслышать его голос. Эрленд, двумя годами старше, вел своего брата, но пальцы окоченели от холода, и он не заметил, как выпустил руку мальчика. Ему казалось, что он все еще держит его, но, когда он оглянулся, брата не было рядом. Много лет спустя ему все еще мерещилось, будто он почувствовал, как рука брата выскальзывает из его руки, но это было плодом его воображения. Он ничего тогда не почувствовал.

Эрленд считал, что должен был погибнуть десяти лет от роду в снежной буре, которая, как ему казалось, так никогда и не ослабила свою мертвую хватку. Нападала на него со всех сторон, разрывала его, раздирала и ослепляла, холодная, непреклонная и беспощадная. В конце концов он упал в снег и попытался закопаться в него. Лежал и думал о своем брате, который погибал где-то на плато.

Он очнулся от резкого удара в плечо, и вдруг перед ним возникло совершенно незнакомое лицо. Эрленд не слышал, что говорил человек. Он хотел только спать. Его извлекли из снега, и люди по очереди несли его с плоскогорья вниз, но он почти ничего не помнил о возвращении домой. Лишь слышал звуки голосов. Голос своей матери, которая хлопотала вокруг него. Его осматривал врач. Отмороженные участки на ногах и на руках, но ничего более серьезного. Эрленд заглянул в родительскую спальню. Отец, уединившись, сидел на краю кровати, будто ничто из происходящего вокруг его не касалось.

Через два дня Эрленд встал на ноги. Он устроился около отца, беспомощный и напуганный. Как только он начал поправляться и набираться сил, его охватило странное, щемящее чувство вины. Почему он? Почему он, а не его брат? А если бы они не нашли его, Эрленда, возможно, нашли бы брата? Ему не терпелось расспросить обо всем этом отца, и он хотел узнать, почему тот не принимал участия в поисках. Но Эрленд ничего не спросил. Просто смотрел на него, на глубокие морщины на лице, на щетину и на глаза, почерневшие от тоски.