Зубы грешников (сборник) - Мирослав Бакулин

Обеты

К примеру, у меня жена была беременная. А мы с ней очень чтим Николу Угодника. У меня даже оба руководителя по диссертации были Николаями. Ну и я на банкете после защиты сказал, что если у меня будет сын, то назову его Николаем в их честь и, конечно, в честь святителя Николая. Причем один руководитель был весьма верующий, а другой до сих пор позиционирует себя как атеист, но при этом не мешал мне крестить всю его семью, включая внучку. И вот, когда жена у меня была беременная, мы, конечно, ждали Колю, и отец Зосима, духовник нашей епархии, очень подивившись моей уверенности в рождении сына, достал красивую писаную икону святого Николая и подарил. Вечером я ложусь на диван, и мне снится сон, что я ложусь спать до утра, только спится мне очень неуютно. Я ерзаю и замечаю, что диван мой очень твердый, отгибаю простыню и вдруг понимаю, что под простыней вовсе не диван, а обыкновенный гроб, только очень старый и черный. Я, конечно, просыпаюсь во сне и убираю простыню – в гробу я спал, было дело, а вот на гробе еще не приходилось. Хожу кругом, осматриваю, глянь, а крышка-то не прибита. Снял крышку, а там лежит монах с закрытыми глазами и выглядит совсем как живой. Я мала-мала оторопел, а он открывает глаза и говорит мне:

– Ну, что же ты мне не молишься? У тебя жена беременная, а ты мне не молишься.

Я говорю:

– А кто ты такой?

А он мне:

– Свирский.

На этом месте я проснулся по-настоящему. Пошел, взял календарь, нашел там Александра Свирского[29] (а до этого про него не знал) и поставил на ладонь крестик, чтобы потом прочитать его житие. Ну, раз сам молиться просит. И к обеду про это забыл. После обеда мне приходит письмо электронное, пишет незнакомая девушка (то ли из Твери, то ли из Тулы). Она собралась выходить замуж по-православному и просит меня отправить ей молитвы о хорошем женихе и заодно молитвы о рождении ребенка. Я начинаю сканировать молитвослов. И здесь, среди семейных молитв, натыкаюсь на молитву преподобному Александру Свирскому, которому молятся, если женщина желает родить мальчика. Вот тут-то я и вспомнил про крестик на моей руке и утренний сон. С тех пор всегда стараюсь поминать преподобного Александра, хоть у меня с тех пор родились две дочери в честь преподобномучениц Елизаветы и Варвары.

А тут рожала наша бывшая бухгалтерша, милейшая молодая женщина. До этого у нее были проблемы со здоровьем. Мы весьма молились за нее, и вот после долгого перерыва она родила девочку и снова забеременела. Двое дочек у нее уже было, и я предложил ей молиться преподобному Александру Свирскому, тем более что и муж у нее – Александр. Через некоторое время выяснилось, что у нее будет сын. Но вот пошла сорок первая неделя, а роды все не наступают. Пришли они с мужем и дочерьми ко мне, пошли в наш домовой храм вместе помолиться о скорейших и благополучных родах. Муж говорит: «Назовем Сергеем». Я пообещал, что попрошу знакомых батюшек помолиться и закажем молебен, а ей порекомендовал с утра причаститься. Дело было в субботу. В ночь под воскресенье мне снится наша бухгалтерша и просит меня отдать ей мою любимую икону святителя Николая. Я что-то мямлю, отнекиваюсь, мол, это икона писаная, подарок любимого батюшки, то да се. В общем, не отдал я ей икону во сне, а она уж очень просила. В воскресенье в нескольких храмах молились о непраздной[30], служили молебен. В семь вечера я вдруг захотел позвонить им, но сдержался. Они сами позвонили через пять минут. Родился сын-богатырь, четыре с половиной килограммов, 58 сантиметров. Я поздравил. Назавтра позвонила роженица и спросила, как я посоветую назвать сына. У меня наготове всегда два самых моих любимых имени – Сергей и Николай. Объяснил ей всю ономатологическую[31] и агиографическую[32]подноготную этих имен. Она выслушала меня, мы тепло простились. На вечеринке, где поздравляли отца ребенка, я подарил ему икону преподобного Сергия. Но через несколько дней обнаружилось, что ребенка так не назвали. Жена отнекивалась от имени Сергей, рассказывала какие-то глупости о рано умершем родственнике. В воздухе зависло недопонимание. На следующий день решили крестить младенца. Я, будучи человеком мистическим, памятуя о сне, завернул икону святителя Николая в покрывало и на всякий случай понес на крестины. Батюшка спрашивает супругов: «Как вы младенца назвали?» Те молчат. Вдруг жена заплакала и созналась, что во время родов, когда ей было особенно плохо, она помолилась Николе Угоднику и обещала, что если дитя родится здоровым, то назовет его Николаем. Батюшка говорит: «Обеты надо исполнять. Крестить будем Николаем». Тут мне стало все ясно. Развернул я икону и подарил им. Они настолько оторопели от моего подарка, что отец ребенка даже прослезился. Потому как нужно исполнять обеты, по слову молитвы, которые мы дали на одре болезни. И Псалтырь напоминает: «Ибо Ты, Боже, услышал обеты мои и дал мне наследие боящихся имени Твоего» (Пс. 60, 6).

Бесконечность

Джордано Бруно сожгли на костре как раз за то, за что был прославлен философ Николай Кузанский[33]. А Николай Кузанский, будучи кардиналом, имел смелость говорить, начиная фразу с дерзкого «но»:

– Но позволь мне, милостивый Боже, чтобы Твое ничтожное создание снова обратилось к Тебе.

Вот и мне позволь тоже. Потому что мне есть что сказать. Ты, конечно, знал, но я узнал не так давно, что плацкартные вагоны изобрел сатана. Ему нравятся вонь и кишение, ему нравятся беспокойство и спешка. Ему нравится, что когда я просыпаюсь на второй полке, то всегда бьюсь головой о третью, что чувствую себя, как в гробу, среди смердения тел, недоеденного и остатка табака в легких. Христос сказал Иуде в саду Гефсиманском: «Что делаешь, делай скорее», и мир завертелся, закрутился, стал спешить, как раковая опухоль. Историческое время стало обгонять физическое. В отдельных местах скорость достигала того, что убитый в перестрелке продолжал стрелять, а конструктор, подталкиваемый дьяволом и госпланом, «изобретал» плацкартный вагон.

Этой зимой топили не очень, я один раз даже к вагонной стенке волосами примерз. Да и попутчики были типа «гоп-ца-ца». Битая, с синяком под глазом, женщина храпела так, что даже пьяные дембеля постанывали во сне, вспоминая черпака. Напротив меня студентом-заочником сидел буровик и из интеллигентности пил коньяк. Я смотрел на него с любопытством. Внутри него скрывалась тайна, что-то такое было накарябано на его сердце, но буквы были кривые, как на школьной парте, я не мог разобрать.

Буровик-заочник, видимо, уже битый час вел со мной, полуспавшим, внутренний диалог, поэтому начал без предисловий:

– Вот вы говорите: «Философия». А я хочу спросить вас, что она есть, эта философия? Убаюкивающая байда, когда смыслы погребены под немецкими фамилиями и столь же скользкими понятиями?

– Ну отчего же? – Я решил не бросать его в полночный час в одиночестве, наедине с опасными мыслями. – Философия есть наука о границах нашего познания.

Мне нравилось, на какие возвышенные темы можно разговаривать у нас в поездах.

– Но вы же презираете, презираете меня своими терминами. Какую бездну вы положили между «трансцендентностью» и «трансцендентальностью», какую иезуитскую бездну! Нет, я положительно чувствую себя обманутым. Вы отправили меня из тайги учиться, чтобы я мог смело выписывать простым работягам допуски на буровую. За спирт, конечно… Но какая ответственность! А в городе, на учебе, я каждый раз чувствую это тонкое изощренное унижение. Преподаватель сыпет терминами и фамилиями, и я засыпаю. Я не хочу засыпать, я хочу быть свидетелем мысли, но я засыпаю.

Мне стало казаться, что собеседник ему не нужен, и я пожалел, что проснулся для разговора. Он продолжал:

– Я давно не хожу в парикмахерские, потому что там тоже засыпаю. Девушка начинает копошиться у меня в голове, и я сплю от удовольствия. И ладно бы просто спал, но я пускаю слюну, а это ужасно – пускать слюну при девушках. Так вот и с философией. Возьмем, к примеру, философские термины. Вам не кажется, что весь подвох в них?

Все-таки я был нужен как аргумент в его монологе.

– Ну, понятия – это то, основываясь на ясности чего, узнается неизвестное.

– Расплывчато. Это в вас алкоголь говорит. Вы пили сегодня что-нибудь?

– Чекушку, – я даже обиделся, – в дорожку, и полирнул пивом для крепкого сна.

– У вас тоже бессонница? Как мило. Все тонкие люди не могут спать, сон – слишком хрупкая материя, чтобы успокоить мысль. Но неспящие рано седеют, а у вас я не вижу седины, так сказать, даже в потенции.

– У нас в родне седеют за ночь, в крайнем случае, за неделю. Старость наступает внезапно.

– Вернемся к терминам. Я когда у себя в таежной избушке сижу, то иногда начинаю думать о бесконечности. И вот для показательности мысли выйду под морозное звездное небо и смотрю: все на месте – и звезды, и императив в душе. Одного не могу понять, как это так – бесконечность. И от этого я делаюсь весь воспаленным и начинаю пить. Пью неделю, другую. Потом меня ребята баней отхаживают, химию выводят. Но бесконечность-то остается при своем, а я – при своем. Вот вы, – он по-заговорщически придвинулся, – как вы понимаете бесконечность?