Доктор Серван - Александр Дюма-сын

— Я готов поставить сто талеров, — сказал один из веривших в воскресение доктора.

— Откуда у вас такая уверенность? — удивилась баронесса.

— Я нотариус господина Сервана и знаю о его необыкновенной точности во всех делах.

— Ваши сто талеров принимаются, — произнесла баронесса, посмеиваясь над странным объяснением нотариуса.

— Однако, — заметил тот, расписываясь за добровольно предложенную сумму, — есть обстоятельство, которое дает моим противникам важное преимущество.

— Какое?

— Доктор не может воскреснуть без помощи Ивариуса.

— И что же?

— А то, что перед смертью он сделал Ивариуса своим наследником.

— Вот как!..

— Таким образом, если этому человеку покажется приятнее, — и в этом не будет ничего удивительного, — унаследовать девять тысяч ливров ежегодного дохода, нежели воскресить своего господина, то нам останется только преспокойно лечь спать.

— Это правда, — согласились оппоненты нотариуса.

— Так и будет, — заметил один молодой человек.

— Теперь, когда я узнал все подробности, то ставлю двести талеров против, — заявил вольтерианец.

— В таком случае запишитесь.

В скором времени исписан был весь лист — все ставили довольно значительные суммы денег против воскресения доктора. Как видно, есть люди, делающие добро даже после своей смерти. Вдруг вошел лакей и что-то прошептал баронессе на ухо.

— Господа, послушайте! — воскликнула хозяйка.

— Что такое? — донеслось со всех сторон.

Забавно было в эту минуту смотреть на собравшихся вокруг баронессы гостей. Один, несмотря на размеры своего необъятного тела, держался не хуже любой танцовщицы на самых кончиках пальцев и изо всех сил вытягивал шею, чтобы не упустить ни единого слова. Другой, позабыв все правила приличия, взобрался на стул и облокотился на плечо своего соседа, который сердито что-то ворчал, вовсе не желая исполнять роль подставки.

— Что такое? — спрашивали гости друг у друга.

— Наше пари выиграно…

— Доктор придет раньше?..

— Нет, но Ивариус утверждает, что он будет точен.

— Мы торжествуем! — воскликнул нотариус.

— Нет еще.

— Я вам доверяю, — сказал один господин, подходя к нотариусу. — Вы считаете, что он вернется?

— Да.

— Но что за человек этот Ивариус?

— Он мне показался честным малым, и я уверен, что он исполнит приказание своего господина.

— Вот как! Вы в нем уверены? А не знаете ли вы, — продолжал собеседник нотариуса, — доктор Серван воспользуется тем же средством, которое применял и с Терезой?

— Не знаю.

— Первый опыт проводился при помощи гальванизма[4].

— Теперь другое дело: какая-то коричневая жидкость должна вернуть доктора к жизни.

— Мне очень интересно увидеть результат.

— Через два часа у вас будет такая возможность.

— Итак, вы твердо уверены, что доктор оживет?

— Уверен.

— В таком случае я доволен, что держал пари только на пять талеров.

Читатель видит, что смерть доктора, вместо того чтобы вызвать сожаление, возбудила лишь любопытство, и многие гости баронессы, которые были обязаны жизнью его заботам, видели в этом происшествии только предлог для различных пари.

Время шло, и, по мере того как решительная минута приближалась, скептики оставляли прежний шутливый тон, насмешливые улыбки исчезали с лиц присутствующих. Каждый раз, когда отворялась дверь, невольный трепет охватывал гостей, и всякий посторонний шум заставлял содрогаться женщин. Большинство присутствовавших господ, отвергавших возможность воскресения, были очень довольны, что ожидают этого события в приятном обществе и в хорошо освещенной зале.

Гости разом перестали говорить о докторе, хотя их по-прежнему занимала одна и та же мысль. Так часто бывает, когда в жизни должны произойти какие-нибудь важные события. Если эти события, подобно тому, свидетелями которого должны были стать гости баронессы, кажутся совершенно нереальными, то когда о них впервые заходит разговор, он обычно носит несколько презрительный оттенок. Затем, по мере приближения рокового часа, думается, что эта фантастическая возможность не так уж и призрачна. Она чем-то напоминает черную точку, которую путешественник видит на горизонте и которая вблизи оказывается целой горой. Сначала люди отрицают то, о чем, казалось, даже не стоило спорить, а затем предполагаемое событие принимает в их глазах причудливые и невероятные образы. Все приходят в трепет, осознавая масштабность этого события. Наконец, к удивлению толпы, оно наступает. Люди считают, что это происшествие навсегда останется для них лишь предметом толков и спешат уйти. Но вот гора мало-помалу становится меньше, и, по мере того как путешественники от нее удаляются, она вновь становится черной точкой.

Так случилось и с гостями, ожидавшими появления доктора. Лично удостоверившись в смерти доктора Сервана, они, повинуясь свойственному всем людям духу противоречия, были совершенно уверены, что предсказанное воскресение не случится. Они, шутя, приняли предложение баронессы и все вместе сделали вывод о невозможности воскресения. Возразить осмелились только двое.

Роковая минута приближалась, сомнения росли. Никто не озвучивал их, тем не менее это было легко заметить. Старые друзья доктора уже начали говорить вслух, что были бы очень рады вновь его увидеть, что уже допускало возможность возвращения. Оставался только час ожидания, и все, пребывая в замешательстве, беспокойно переглядывались. Женщины теснились у камина, где ярко пылал огонь. Его было вполне достаточно для того, чтобы осветить всю залу, но, несмотря на это, баронесса приказала принести еще свечей. Одним словом, все чувствовали себя не в своей тарелке — попросту говоря, трусили.

Пробило половину двенадцатого. Многие очень хотели бы в эту минуту удалиться.

— Осталось полчаса, — произнесла баронесса голосом, в котором чувствовалось невероятное волнение.

Первое, самое обычное проявление страха — это желание открыть в ком-нибудь этот страх и объявить о нем во всеуслышание. Едва госпожа Лансгер произнесла ту фразу, о которой мы сейчас упомянули, как один из гостей и, разумеется, из тех, кто хотел бы быть в это время где-нибудь в другом месте, заявил:

— Можно подумать, баронесса, что вы боитесь наступления долгожданной минуты.

Женщины, на которых так нападают, беспощадны.

— Если об этом можно судить по моему голосу, любезный граф, — возразила баронесса, — то это же видно по вашему лицу, потому что вы никогда не были так бледны, как сегодня вечером.

— Да, это правда, — подхватили все, — граф боится!

— По чести, господа, — проговорил граф, который понял, что бесполезно отрицать чувство, волновавшее всех, и счел за лучшее немедленно это признать, — по чести, господа, я не скажу, что боюсь, потому что в подобных вещах не сознаются. К тому же это было бы несправедливо. Но я не стану отпираться, что очень смущен. Предсказание доктора кажется мне неправдоподобным, и именно это и заставляет меня задуматься. И если вы захотите сами быть немного откровеннее, то согласитесь, что сейчас находитесь не в таком веселом расположении духа, как в начале вечера.

Только самолюбие удерживает чувства в той темнице, которую зовут молчанием, и бывает довольно того, чтобы в собрании кто-то один пожертвовал своим самолюбием, как все прочие последуют его примеру.

— Граф говорит правду, — поддержал его один старичок в порыве откровенности, на которую он никогда не решился бы без тирады графа, — он говорит правду! Мы зря стараемся казаться хладнокровнее, чем есть на самом деле. Событие, которое должно произойти сегодня вечером, касается не одной только науки — это и вопрос дружбы. Мы все любим доктора, как прекраснейшего человека и величайшего медика, и потому все будем очень рады его увидеть. Так что неудивительно, что мы смущены сейчас, когда речь идет о его жизни или смерти. Я держал пари, что он не придет, но если бы это пари было предложено теперь, то я не ручаюсь за то, что заключил бы его снова, и многие из этих господ, я уверен, думают так же.

— Разумеется, — послышалось со всех сторон.

Как только эти двое сознались в том, что смущены и растеряны, никто уже не стыдился делиться своими мыслями с другими. Все вновь разговорились о докторе и его предсказании, как вдруг с улицы послышался громкий шум.

— Что это? — спросила, невольно вздрогнув, баронесса.

В эту минуту часы пробили полночь — урочный час покойников и призраков. Дверь в залу отворилась. Можно было подумать, что все присутствовавшие окаменели или застыли от ледяного веяния смерти. Вошел лакей.

— Господин Серван! — возвестил он.

Глаза всех присутствовавших устремились на дверь. Доктор вошел с улыбкой на губах, одетый в свое самое изящное платье. Только улыбка эта казалась странной на смертельно бледном лице доктора.