Доктор Серван - Александр Дюма-сын

— Боже мой, боже мой! Верни ее мне!

После этого, словно надеясь, что бог внял этой краткой, но страстной молитве, граф поднял голову и вопросительно взглянул в лицо жене, на котором все явственнее читались признаки агонии.

— Будь проклята эта минута! — прошептал граф Доксен, вставая.

Затем он сел за стол и написал:

«Маркиза! Когда вы получите это письмо, дочери вашей уже не будет в живых; я сам, извещающий вас об этой скорбной новости, я, который, возможно, проклинал вас, я теперь последую за ней, как она последовала за мной два года тому назад. Вы видите, маркиза: любовь моя простерлась дальше, чем вы предсказывали. Бог дарует умирающим право прощать. Таким образом, от имени моей жены, вашей дочери и от своего имени я прощаю вас для того, чтобы и вы простили нас в ту минуту, когда Богу будет угодно призвать вас к себе, и да соединит Он на небе тех, кого разлучил здесь, на земле». В конце письма он поставил подпись: «Граф Доксен».

В ту минуту, когда он начал складывать письмо, ему показалось, что тяжелое дыхание графини оборвалось. Он обернулся к постели, и бледный, стал пристально вглядываться. Затем еще раз прислушался… Все было тихо. Тогда он вскочил, подбежал к постели, припал ухом к груди графини, затем поднялся и прошептал:

— Умерла!

Доксен пошатнулся, упал на постель и горько заплакал. Ничто не ускользнуло от доктора.

— Покончим с этим! — сказал граф.

Он подошел к шкафу, вынул пару пистолетов, зарядил их и положил возле письма, которое только что написал. Настала решительная минута, и доктор Серван подумал, что теперь ему следует объявиться. Он тихо отворил дверь кабинета и на цыпочках приблизился к графу, который в эту минуту складывал письмо, и сказал:

— Позвольте мне прочитать это письмо.

Граф вздрогнул при звуке этого голоса, которого он никак не ожидал услышать, и взглянул на говорившего.

— Зачем вы сюда пришли? — спросил он доктора.

— Чтобы воспрепятствовать самоубийству.

— По какому праву?

— По праву всякого человека спасать себе подобного, граф. И, хотя вы знатный вельможа, а я простой врач, мне, быть может, удастся спасти вас.

— Для чего вам читать это письмо?

— Вы не должны иметь от меня тайн.

— Я вас не понимаю.

— Графиня умерла?

— Да.

— Вы умоляли Бога вернуть ее вам?

— Да, это правда.

— Он не внял вашей молитве, и вы хотите застрелиться. Не правда ли?

Старик бросил проницательный взгляд на графа.

— Да, — ответил Доксен, невольно поддавшись действию этого взгляда, — да, это правда.

— Вы предлагали мне половину своего состояния, если я спасу вашу супругу?

— И теперь предлагаю.

— Вы думаете, что я могу вернуть ее, несмотря на то, что она умерла?

— Я стою на краю могилы и готов верить малейшей надежде, которую мне подадут.

— Хорошо! Тогда отвечайте мне откровенно…

— И вы вернете мне графиню?

— Как знать?

Граф взглянул на старика, думая, что говорит с сумасшедшим, но взгляд доктора был так ясен, его вопросы так разумны, что он сел и сказал:

— Спрашивайте.

— Любите вы графиню?

— Всей душой.

— Вы женились на ней по любви?

— Я сделал больше: я похитил ее.

— Хорошо! И, несмотря на то что вы ее похитили, женились на ней?

— Я не только любил, но и уважал ее.

— Превосходно! И вы писали сейчас…

— Ее матери.

— Могу ли я прочитать это письмо?

— Вот оно.

Доктор взял письмо и прочитал его. Граф не сводил с него глаз.

— Что еще? — спросил он, когда Серван окончил чтение.

— Это все, что мне было нужно.

— И теперь?..

— Теперь вы разрядите свои пистолеты и положите в ящик это письмо, потому что у вас еще есть определенные обязанности.

— Какие?

— Сидеть возле своей жены в морге в продолжение трех дней.

— Для чего это нужно? Ведь вы уверены, что она умерла!

— Человеческого знания бывает часто недостаточно; она может проснуться.

— О чем вы говорите?

— Может оказаться, — продолжал доктор Серван как ни в чем не бывало, — что графиня только впала в летаргический сон, и на вас лежит священный долг наблюдать за ней положенное время.

— Это правда, я исполню его, — ответил граф покорно.

— Вот видите, я хорошо сделал, что подслушивал у двери.

— Благодарю вас, — сказал Доксен, протягивая доктору руку. — Но для того, чтобы дать мне этот совет, вам не нужно было читать мое письмо.

— О, это из личного интереса, — ответил, улыбаясь, доктор. — Я хотел убедиться в одном обстоятельстве.

— И убедились?

— Да.

Сказав это, доктор пристально посмотрел на графа, который потупил глаза.

— Итак, даете ли вы слово не посягать на свою жизнь в продолжение трех дней?

— Честное слово. Но после этой отсрочки?..

— Вы будете вольны поступать, как сочтете нужным. Надейтесь.

— На что?

— На все.

— Вы странный человек, доктор.

— Да, так говорят. Но вы в этом еще и убедитесь.

— Мы увидимся?

— Вероятно.

— Где?

— В морге. Прощайте, господин граф.

— Прощайте, доктор.

XII

Когда доктор Серван вышел от графа, на улице падал большими хлопьями снег. Старик быстрым шагом, чуть ли не бегом, направился домой.

— Что с графиней? — спросил Ивариус, увидев доктора.

— Она умерла. А прокурор? — спросил в свою очередь Серван.

— Тоже умер.

— Вот, любезный Ивариус, у нас уже умерли трое больных, и тем самым мы позорим себя, — сказал старик, усаживаясь возле огня.

— Увы, это так, — кивнул слуга. — Теперь мы должны вылечить какую-нибудь очень опасную болезнь, чтобы сгладить эти неудачи.

— Я опасаюсь, — сказал доктор, — что первым своим пациентом стану я сам.

— О боже! — воскликнул Ивариус. — Почему вы так думаете?

— У меня озноб, лихорадка, упадок аппетита, а это плохие признаки в мои годы.

— Но вы себя не бережете, встаете слишком рано, одеваетесь слишком легко, ходите по городу во время снегопада, возвращаетесь разгоряченный и не переодеваетесь в сухое платье. Вам не двадцать лет, и вы можете серьезно заболеть, если не будете беречься.

— Я, право, рад, что у меня нет больше больных; теперь я могу лечь в постель и заботиться только о себе. Ах, мой любезный Ивариус, не знаю, что со мной, но мне очень дурно…

Действительно, когда Серван встал, чтобы отправиться в постель, то едва мог стоять и весь дрожал, словно в лихорадке.

— Вот уже несколько дней я чувствую себя дурно, но мы, врачи, не можем болеть… Мне уже семьдесят лет, — произнес старик со вздохом, — и я думаю, что пришло время устроить свои дела.

— Что это вам в голову взбрело! Успокойтесь, отдохните немного, и завтра вы будете веселы и свежи!

— Я в этом сомневаюсь, — ответил старик, который при помощи Ивариуса разделся и лег в постель. — Я в этом сильно сомневаюсь, и потому позволь мне принять некоторые меры. Укрой меня хорошенько и приготовь мне мяты; затем отправляйся к моему нотариусу и скажи, чтобы он пришел сюда в семь часов с половиной; оттуда ты сходишь к госпоже Лансгер, ну… ты знаешь? — При этих словах старик сделал Ивариусу знак, который легко можно было понять. — И попросишь ее прийти сегодня вечером между девятью и десятью часами. Мне нужно ее видеть. Бог знает, что может случиться, а у меня есть дела, которые я должен передать только ей.

— Все будет исполнено.

— Потом попроси священника нашей церкви прийти ко мне между одиннадцатью часами и полуночью.

— Вы что, уже считаете себя умирающим?!

— Делай все, что я говорю; ты знаешь, что в мои лета нужно все предусмотреть. Я не утверждаю, что умру от этой болезни, но может случиться, что умру, а я хочу умереть как истинный христианин. Теперь ступай и поскорее возвращайся.

Ивариус вышел. Заметим, что он не был печален, как должен быть печален человек, переживающий из-за близкой смерти своего благодетеля. Быть может, он считал, что больной преувеличивает опасность своего положения, потому как невозможно поверить в такое равнодушие со стороны Ивариуса. Как бы то ни было, помощник надел свой широкий плащ и отправился исполнять поручения доктора. Серван погрузился в размышления и так ими увлекся, что не услышал, как спустя полчаса Ивариус вернулся. Слуга тихо приблизился к постели своего господина, думая, что тот спит, но, увидев, что глаза его открыты, сказал:

— Я выполнил все ваши поручения.

— Ты видел нотариуса?

— Он придет к вам в семь с половиной часов.

— Ты был у госпожи Лансгер?

— Да.

— Она придет?

— В девять часов.

— А священник?

— С одиннадцати часов до полуночи.

— Хорошо, теперь открой шкаф и вынь склянку под литерой «А».

— Вот она.

— Наполни маленькую склянку, которая стоит рядом, а большую с остатком жидкости выбрось.