Доктор Серван - Александр Дюма-сын

— А, это вы, друг мой… Я очень рад вас видеть.

— Как вы? — поинтересовался доктор, взяв за руку прокурора.

— Благодарю вас, я спокоен, мне нужно с вами поговорить.

— Я к вашим услугам, — произнес Серван, усаживаясь в кресло у постели больного.

— Мне нужно сообщить вам то, что только вы и я должны знать. Вы расскажете об этом еще одному человеку, если я умру.

— Но зачем же говорить о смерти? Она еще далека от вас, и с Божьей помощью, вы через три дня встанете на ноги. В вашем случае хорошо то, что выздоровление приходит порой так же внезапно, как и приступ болезни, особенно, когда доктор имеет дело с умным больным, который не совершает неосмотрительных поступков.

— Но если на третий день больной не идет на поправку, он умирает, мне это известно, — возразил прокурор. — Я не сомневаюсь в ваших знаниях, доктор, но они могут оказаться бессильны против болезни и старости. Вы позволите мне попросить вас об услуге? Вы ведь знаете Франциска?

— Да.

— О лучшем сыне невозможно и мечтать.

— Конечно…

— Вот за эту-то сыновнюю нежность я и хочу его вознаградить. Итак, я вам расскажу о том, что я сделал и что еще намерен сделать.

Жена моя умерла в молодости и оставила мне сына и небольшое состояние в сто пятьдесят тысяч франков. Я сказал себе, что эти деньги принадлежат Франциску, и решил не только не трогать их, но и напротив, приумножать эту сумму за счет ежегодных процентов, которые она может приносить, находясь в руках деятельного и сообразительного человека. В 1814 году, когда прогорело столько значительных капиталов, моя небольшая сумма не только не подверглась общей участи, но еще и увеличилась вдвое, что, впрочем, не помешало мне сказать сыну, что мы все потеряли и что с этого дня придется своими трудами зарабатывать себе на хлеб. Я попросил себе должность прокурора, Франциск покорился своей участи. Я хотел устроить ему испытание, и оно удалось. Я желал приучить к работе ребенка, который в надежде на будущее богатство мог легко предаться праздности и расточительности. Притом я видел немало сыновей, желавших смерти своим родителям, потому как они должны были наследовать их богатство. Хоть я и знал, что у моего Франциска доброе сердце, я не хотел допустить, чтобы подобная мысль закралась в его голову — пусть и в порыве отчаяния или страсти. Я желал видеть в сыне любящего друга, который бы искренне оплакивал мою смерть, когда Богу будет угодно призвать меня к себе. Я хотел сделать из сына человека с твердой волей, трудолюбивого и готового бороться со всеми несчастьями. Мне это удалось. Франциск честный, старательный и прекрасный сын. Я исполнил свой долг и надеюсь, что угодил Богу и что сын благословит мою память.

— Теперь вот в чем дело, — продолжал больной после непродолжительного молчания. — Франциск влюблен в одну девушку — влюблен так, как влюблены все молодые люди. Недавно он умолял меня попросить для него руки этой особы, которая есть ни кто иная, как девица С. Я заметил Франциску, что С. очень богата, а у нас ничего нет, кроме того, что мы зарабатываем своим собственным трудом. Я попытался объяснить ему, что даже если С. согласится на этот брак, то он всегда будет находиться в зависимости от чужого семейства. Я также старался внушить ему, что супружество — очень серьезная и важная вещь, и сказал, что хочу подождать, пока кое-какие подозрения, которые у меня есть относительно этой девушки, рассеются.

Из-за такого ответа между нами на несколько дней установилась некоторая холодность. Но потом вдруг я заболел, и мой сын пришел в страшное отчаяние.

Теперь я хочу передать вам, доктор, документы на это имущество, которое доходит до трехсот пятидесяти тысяч. Это позволит моему сыну жениться на девице С., если только его любовь переживет меня. Когда я умру, он будет свободен в своих действиях, но при моей жизни он никогда не заключит этот брак, который я считаю величайшим несчастьем. Все документы находятся у меня в бюро, в полном порядке, и запечатаны в конверт. Возьмите эти бумаги, доктор, и, когда сын закроет мои глаза, передайте их ему.

Я вас давно знаю, вы мой друг, и мне гораздо приятнее возложить эту обязанность на вас. Я не хочу обращаться к нотариусу, который думает только о том, как бы совершить выгодную сделку и никогда не старается облегчить чужое несчастье.

— Если вам угодно, — ответил Серван, — я исполню ваше желание, но через два дня я верну вам этот конверт, потому что вы выздоровеете.

— Я стар и без всякого страха готов предстать перед судом Божьим. Я был добр к своему сыну и справедлив. Вместо того чтобы роптать на Бога за счастье, которого я лишаюсь, я благословляю его за то, что имел в этой жизни.

И старик, утомленный продолжительной беседой, облокотился на подушку и закрыл глаза. Доктор приблизился к нему и пощупал пульс.

— Вот и новый приступ лихорадки, — прошептал он.

Серван выписал рецепт, затем вышел в соседнюю комнату и передал его Франциску со словами:

— Надейтесь, друг мой. Если будет что-то новое, приходите ко мне сами.

Молодой человек плакал.

Доктор удалился. В дверях он встретил Ивариуса, который, запыхавшись, прибежал за ним к прокурору. Верный слуга проговорил:

— Граф Доксен ждет вас! Я предложил ему свои услуги, но он хочет видеть непременно вас. Пойдемте скорее!

— Где он?

— Я вас отведу.

Серван быстрым шагом последовал за Ивариусом.

X

Доктор и его слуга в скором времени прибыли к дому графа Доксена. Серван на минуту остановился: лоб его покрывала испарина. Рассеянно вынимая платок, чтобы отереть ее, он сказал своему верному слуге:

— Они замучают меня до смерти.

Когда Ивариус постучал в дверь, ее сразу же отворила старая служанка.

— Вы доктор? — спросила она у Сервана.

— Да.

— Ах, пожалуйте поскорее, моей бедной госпоже очень плохо!

И служанка пошла вперед, показывая доктору дорогу. Серван и Ивариус очутились в прекрасно убранной спальне, в которой, впрочем, царил беспорядок: так обыкновенно бывает, когда в комнате лежит тяжелобольная. В спальне царил полумрак, у дальней стены стояла просторная кровать с великолепными резными колоннами по углам, на которых лежал превосходный малиновый балдахин, бросавший темный отлив на бледное лицо графини. Она лежала неподвижно, как покойница.

Мужчина лет тридцати ходил большими шагами по комнате и время от времени отодвигал полог, чтобы взглянуть на больную, а потом бросался к окну и глядел на улицу, приговаривая:

— Когда же явится этот проклятый доктор!

Затем он снова принимался ходить по комнате, смотрел на полог и злился от нетерпения. Наконец, будучи не в состоянии ждать дольше, он во второй раз послал служанку за Серваном. После этого второго визита Ивариус побежал за своим господином к прокурору. В это время мужчина, с таким нетерпением ждавший прихода доктора, приблизился к постели жены и спросил:

— Тебе плохо, Эмилия?

Молодая женщина попыталась ответить, но слова замерли на ее устах.

— Доктор скоро придет, потерпи немного, — продолжал супруг. — Я опять пошлю за ним Марианну.

Бледная улыбка, которую можно было принять за выражение благодарности, тронула губы графини, ее муж выпустил из рук полог и снова подошел к окну с озабоченным и задумчивым видом.

Когда он стоял у окна, то в слабом свете можно было разглядеть черты его лица. У него были черные волосы, среди которых уже начинали появляться седые и за которыми он привык очень тщательно ухаживать. Но в этот день граф занимался делами более важными, чем сокрытие признаков уходящей молодости, и когда он подходил к окну, то были видны следы, которые оставили на его лице бурно прожитые годы. У этого молодого еще мужчины, рожденного для того, чтобы блистать своей красотой, была поблекшая от бессонных ночей кожа, большие черные глаза с некоторых пор становились все более и более безжизненными. Щеки запали, густые усы скрывали верхнюю губу, но его нижняя губа, немного выдававшаяся вперед, выдавала в нем тягу к сладострастию и открывала ряд черных, местами искрошившихся зубов. Этот человек являлся олицетворением самого изысканного разврата, как по крайней мере можно было судить по внешним признакам. В описываемое нами время он находился, скорее, в сильном волнении, чем в глубоком горе.

— Неужели он не придет! — все повторял он.

Его нетерпение достигло крайней степени, к тому времени как в комнату в сопровождении Марианны вошли Серван и Ивариус.

— Наконец-то! — воскликнул граф, бросившись к ним навстречу.

Серван с первого взгляда сделал насчет графа выводы, о которых мы упомянули выше.

— А где больная?

— Здесь, доктор, — сказал Доксен, отдергивая полог, которым была отгорожена графиня, чтобы свет ее не беспокоил.

Доктор подошел к постели и, взглянув на больную, спросил: