Белая змея - Танит Ли

Дорога начала сворачивать с утесов, забирая вправо, на северо-запад. Через три минуты, или даже меньше, кварталы и стены города вновь поглотят их. Возвращаясь домой, они помчатся по широким улицам, специально расчищенным для них, в ореоле дыма, жара и пены, летящей с животных, сквозь ревущую толпу, по внешнему кругу — к громаде стадиона, и снова через южные ворота ворвутся на песок меж трибун, где ждет треть Саардсинмеи…

И тут глубоко в ночи раздался новый голос. Отнюдь не плеск моря или стон смертельного падения.

Животные пронзительно заржали от ужаса, но, даже объятые ужасом, продолжали бег. Оба мужчины, светлый шансарец и темный Вис, обернулись и без колебания заглянули в колодец пустоты, где кружился звездный рой.

Голос раздался снова. Он доносился от океана, но это был не океан, не волнение воздуха и не рокот камней под колесами.

В хрониках Элисаара сохранилось упоминание о том, что сто или более лет назад бог Рорн торжественно вышел из воды. Тогда было время беспорядков и войн, а в такую пору делается возможным любое великое событие. Шагая по волнам, Рорн доставал лбом до небес — что ж, могло быть и так…

«Аааурроууу», — настаивал голос. Приглушенный, свистящий, мяукающий звук разрезал ночь.

Затем земля, уподобившись колесницам, кинулась вскачь. Раньше казалось, что дорога уносится из-под копыт и колес — теперь она сама складывалась, бросалась вверх, пинала их, пытаясь вытолкнуть прочь.

Регер услышал, как шансарец кричит на чужом языке — на языке своей родины, но имя богини Ашары разобрать было нетрудно.

Колесницы больше не летели. Снова став бренными вещами из дерева и металла, они боролись с восставшей землей. Упряжки хиддраксов с пронзительным ржанием и выступившей на губах кровавой пеной держали темп, толкая друг друга боками, сражались сами по себе и вместе с тем в одной команде.

Ночь наполнилась ревом, подобным крику десяти тысяч глоток на стадионе.

Тусклая горячая вспышка слетела с неба в море, раздался ужасающий гром, после чего все остальные звуки потонули в тишине, словно умер кто-то могущественный.

Земля успокоилась и выровнялась. Тряска прошла. Только камни еще срывались с откосов, недолго кувыркались в воздухе и без вреда проносились мимо, падая в море. Где-то наверху на склоне у чьего-то великолепного дома упавшая лампа подожгла деревья. В свете этих дополнительных факелов стало видно мертвенное лицо шансарца. Его сон кончился.

Обе колесницы изрядно потеряли в скорости, но продолжали двигаться, громыхая.

Кнут Лидийца прошел над согнутыми шеями животных, не задев, подхлестнув лишь резким звуком. Под его сопровождение Регер запел хиддраксам любовные слова, молитву нахлынувшего упоения. Увидев толпу близ пылающего сада, упряжка напряглась и оживилась. Они восприняли приказ Регера как благословение — ведь он спал в их стойлах, кормил их с рук, учил их и заботился о них… «Вперед, душа моя!»

Зрители наверху закричали и захлопали, не обращая внимания на горящий сад.

Шансарец, совершивший какую-то ошибку, проклинал его.

Чувствуя по натяжению поводьев, что его снова накрывает волной безумной скорости, сильной и глубокой, как близость, Лидиец смеялся над противником, и хиддраксы, колесница, весь мир смеялись вместе с ним.

— Скажи им там, в Шансаре-за-Океаном, что Рорн разгневался на тебя! — крикнул он.

И снова они помчались прочь, словно их тянули за веревку из ревущего огня. Взяв точно на север, они рванулись в город, чтобы одолеть последние две мили под ливнем лепестков и криков и через ворота вернуться на стадион к овациям, триумфу, золоту и славе на час.

Землетрясение, которое впервые за восемьдесят лет сотрясло прибрежный Элисаар, осталось почти не замеченным в волнении скачек — так разыгрались страсти в Саардсинмее. Тряхнуло не очень сильно, и позже, когда рассказы со сторожевых башен и виноградников над морем достигли города, говорили, что колесница шансарца потеряла скорость из-за наводящих ужас боевых рогов элисаарского Рорна, звучащих из-под воды, так что даже пугающее явление природы превратилось в часть праздника.

Лидиец, победивший для Саардсинмеи, получил свой богатый приз — двадцать брусков золота. Они были не так уж и нужны ему — в Саардсинмее Клинки Дайгота получали все бесплатно в любом случае.

В огненном ливне стадиона его украсили цветами, словно юного бога, люди впряглись на место хиддраксов и протащили колесницу целый круг, а затем понесли победителя на плечах. Они действительно любили его. Аристократы Саардсинмеи, ставшие его содержателями и приятелями с тех пор, как он начал сражаться и выигрывать для них, столпились, приветствуя его, обвешивая своими драгоценностями и, если он не был против, своими телами.

Раб из Кандиса погиб, его тело с немалым трудом выловили из залива. Хитрый, но неразумный отт не пополнил число могильных плит, однако ему никогда больше не править колесницей — он ослеп и переломал кости. Закорианец расплатился за свои бесчестные выходки: горожане поймали его, побили камнями и, выколов на груди надпись «Убийца кандийца», отправили обратно в Вольный Закорис, привязав к зеебу вверх ногами. Шансарца, который пришел вторым, толпа освистала, и он поспешил скрыться с глаз. Наградой корлу, занявшему третье место, стали молодость, храбрость и обнадеживающие доброжелательные взгляды. Второй шалианец был четвертым и не получил ничего.

Этой ночью Лидиец отправился поужинать и выпить в дом знати на улице Мечей — особняк, который Регер считал почти своим домом. Первое вино и пряная пища за многие дни. А немного погодя — первая женщина за месяц. Существовал обычай: перед действом на стадионе зайти в одну из приятных тебе таверн и выпить символический глоток чего-нибудь хмельного, так что, если погибнешь, там смогут сказать: «Он выпил с нами последнюю сладкую чашу своей жизни».

Девушка, которая в эту ночь лежала в его объятиях, укрывая его прядями рубиново-красных, как Застис, шелковистых волос и изгибами шелкового тела, была принцессой древнего королевского рода.

— Погибни ты, я, наверное, хвасталась бы, что ты узнал свою последнюю сладость именно здесь, — сказала она ему. — А может быть, и нет. Ты веришь, что я могла дать обет безбрачия, если бы ты погиб, возлюбленный мой? Я так рада, что ты жив!

Вернувшись из храма, где он оставил дощечку с обещанием приношения Дайготу, Катемвал обнаружил, что тоже получил подарок. В его отсутствие посыльный, которого никто не видел, принес шкатулку из циббового дерева.

Когда раб открыл ларец, Катемвал обнаружил в нем двух странных забальзамированных птиц. Ястреб с застрявшим в груди осколком камня сжимал в когтях голубя. Под ними лежал лист тростниковой бумаги. Надпись на нем гласила: