Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи - Ольга Матич

Как я пишу в главе о В. В. Шульгине, это он положил начало запутанным внутрисемейным связям, первой из которых было то, что В. В. был его сыном, а не В. Я. Шульгина. Пусть В. В. и писал вполне откровенно о собственных романах (и других родственников), этого факта он нигде не упоминает, придерживаясь семейной легенды. Возможно, им руководили нежелание компрометировать В. Я. и Д. И., а может быть, и правила приличия, но это лишь мои догадки.

Пихно занимался вопросами финансовой политики и денежного обращения, развития рынка, но больше всего железной дороги. Его докторская диссертация называлась «Железнодорожные тарифы: опыт исследования цены железнодорожной перевозки» (1888)[107], в ней он полемизировал с С. Ю. Витте, управляющим Обществом юго-западных железных дорог в то время, – они были политическими противниками. Дмитрий Иванович был членом так называемой Киевской экономической школы, основанной Бунге, в которую затем вошел Билимович. В целом ее представители совмещали принципы либеральной экономики Адама Смита и его последователей с германскими теориями, уделявшими особое внимание человеческой потребности, предельной полезности (utility) и антимарксистской теории спроса и предложения. Главным отличием киевской школы от российской теоретической экономики конца XIX века были ее антимарксистские установки[108].

Бунге назначил Пихно чиновником особых поручений в Министерство финансов, где он в основном занимался разработкой тарифных вопросов с 1886 по 1888 год. Витте, знавший Пихно еще по Киеву, в своих воспоминаниях с явным удовольствием пишет о том, что Константин Победоносцев, узнав о его незаконной личной жизни, способствовал его увольнению. Как утверждают другие источники, он вернулся в Киев из-за разногласий с новым министром финансов И. А. Вышнеградским. Скорее всего, имело место и то и другое. Любопытно и то, что Витте считал Пихно либералом в отличие от себя – это потому что Дмитрий Иванович поправел только в самом начале ХХ века – после возникновения революционных настроений в России[109]. Начинал он как сторонник либеральных экономических реформ и ограниченного самодержавия, но после революции 1905 года возглавил киевский отдел черносотенного Союза русского народа. Витте также пишет, что его разногласия с Пихно «вынудили его принять участие в основании газеты „Киевское Слово“», чтобы иметь свой печатный рупор в Киеве[110]. Это было в 1886 году.

После смерти моего прадеда В. Я. Шульгина Д. И. стал не только главным редактором «Киевлянина», но и женился на его вдове, которая была на семь лет старше. От нее он имел еще двух сыновей, Павла и Дмитрия. Поль, как в семье называли первого, был поэтом – писал и переводил стихи под псевдонимом Paul Viola. В его сборнике «Прелюдии творчества» (1908) имеются переводы французских символистов, например двух Полей, Верлена и Бурже, а также Бодлера и поэта-парнасца Сюлли-Прюдома[111]. Митя в основном занимался имениями отца на Волыни и, как мама говорила, ничем особенным не отличался.

В год смерти прабабушки (1878) они с мужем находились за границей. Она умерла в Ментоне (Франция) от туберкулеза, но ее тело привезли в Киев, где она похоронена рядом со своим первым мужем на Байковом кладбище[112]. Именно ее тройное зеркало в стиле japonisme, тогда модном, висит у меня как фетиш семейной памяти[113].

Амурные отношения Пихно с женщинами в шульгинской семье не остановились на прабабушке. Вскоре после смерти Марии Константиновны Дмитрий Иванович сошелся с ее старшей дочерью Павлой (Линой). У них родилось еще трое сыновей: Филипп, Александр и Иван. Жениться на своей падчерице оказалось невозможным, пусть между ними и не было родственной крови. Видимо, об этих отношениях и пишет Витте. Чтобы «узаконить» своих сыновей, Пихно заплатил некоему Александру Могилевскому, который женился на двоюродной бабушке фиктивным браком. (После свадьбы его никто больше не видел; слава Богу, говорила мама, тетю он не шантажировал.) Мама, любившая своего деда, его в конечном счете не осуждала, несмотря на то что киевское общество в свое время подвергло ее любимую тетю остракизму. Снова сработал принцип «all in the family».

Я знала их младшего сына, дядю Ваню, жившего в Монтерее, где, как и мама, он преподавал русский язык в Военной школе языков, а до этого сербскохорватский в Беркли, где я теперь преподаю. Он хорошо знал языки, к тому же у него была незаурядная память, которую он проявлял в особенности по всеобщей истории. Когда у нас дома нужно было проверить какой-нибудь исторический факт, мы звонили дяде Ване и он неизбывно знал правильный ответ, но создать аргументацию на основе своих знаний не умел. Именно у него я получила генеалогическое дерево Шульгиных и Пихно, притом что он придерживался официальной версии. Мама ни разу не слышала, чтобы Ваня говорил о Пихно как о своем отце, называя его Дмитрием Ивановичем. В его генеалогии В. В. был сыном Шульгина, а он и его братья Могилевского. Таким образом стирались сложные родственные отношения и вопрос о том, каким родством Ваня, Саша и Филя относились к В. В. Победило комфортное и комильфотное решение – что они были племянниками В. В., Поля и Мити, кем действительно являлись по материнской линии. Тем самым зачеркивалась отцовская линия, по которой они являлись братьями. Такую же позицию занимал В. В. Видимо, так всем было легче, что неудивительно.

Старший, Филя, с которым В. В. близко дружил, был самым талантливым, к тому же очень красивым. Как пишет Шульгин, у него были длинные ресницы: «Иногда на весь дом раздавался крик: „Ресница! Ресница!“ Сначала недоумевали, потом научились вытаскивать из его глаз загнувшиеся ресницы»[114]. Он учился в Академии художеств и стал скульптором, свои статьи в «Киевлянине» подписывал псевдонимом Эфем, а в «Азбуке», тайной разведке, организованной В. В. во время Гражданской войны, его шифр был «Ять» (последняя буква алфавита). Филя возглавлял ее одесское отделение. В 1920 году он там был арестован Чека и расстрелян, несмотря на попытки обменять его на большевика, находившегося в плену у белых[115]. К тому времени Пихно умер, а мамина тетя Лина узнала о смерти старшего сына только в эмиграции. Она с младшими сыновьями эвакуировалась с врангелевскими войсками, как и семья моей матери. О ее троих сыновьях бытовала фраза из «Конька-Горбунка»: «Старший умный был детина, / Средний сын так и сяк, / Младший вовсе был дурак».

Лина / Павла Витальевна Шульгина (конец XIX века)