Ловцы снов - Елизавета Александровна Рыкова

– Мне было интересно. – Я виновато развёл руками.

– Интересно? – возмутилась Эгле. – Слушай, я ещё могу понять, когда маленькие дети видят красивый блестящий шарик и тащат его в рот. Но ты же знаешь, что плей-лист тщательно подбирается.

– Эй, – возмутился и я, – вообще-то, я был хорошим мальчиком, пока ты не предложила мне свой наушник.

Эгле фыркнула:

– Ты что, наши сонотиции никогда не видел?

– Ну, видел.

– И каких они обычно цветов?

– Похожих, – сконфуженно отозвался я, уже поняв, к чему она ведёт.

– А сонотиций с Нейлер Ренн какой был?

– Не такой. – Я примирительно поднял руки: – Ладно, ладно, я уже понял, это было глупо. И когда ты вырастешь, вы с Кейном напишете книгу и назовёте её «Как жить, если твой лучший друг – придурок».

Эгле на секундочку задумалась.

– Отличная идея, – наконец сказала она. – А что, у Кейна тоже есть лучший друг-придурок?

Ага, насчёт «лучшего друга» возражений нет. Это плюс. Но сам вопрос наталкивает на мысль, что Эгле питает некоторые иллюзии по поводу Марсена. Это минус.

Тьфу. Вспомнишь песню – вот и эхо.

– Конечно, есть, – жизнерадостно подтвердил крючконосый, заходя в палату. – У здравомыслящего человека обязательно должен быть друг-придурок. Чтобы смотреться на его фоне воплощением истины.

Какой же. Он. Отвратительный.

Нет, серьёзно. Нормальные люди так не улыбаются, разве что лошади. У него же зубы треть лица занимают. Это даже «лыбой» не назвать, это «лыбища».

Впрочем, ещё меня могло бесить то, что отсвет этой невыносимой солнечности играл и на лице Эгле.

– Эгле, пусть он уйдёт. – Я демонстративно натянул простыню на голову. – Он мне своими зубами солнечные зайчики в глаза пускает. И не рассказывай сеньоре Элинор, какие подозрительные типы здесь появляются. А то она тебя больше ко мне не отпустит.

Ох, да, я знаю, я очень плохо себя веду, с почётными донорами и жизнеспасателями так не разговаривают.

Но он меня раздражал.

– А они знакомы, – не без злорадства отозвалась Эгле. – Кстати, мама сказала, что из тебя получился красивый человек. Только ты сильно не обольщайся, это у неё специальное выражение такое. Нет, иногда она правда про красивых людей так говорит. Но то же самое она говорила про одноглазую девушку и ещё про какого-то старика.

Ого. Трижды – «ну ничего себе».

Первое – ну ничего себе, я точно только три дня проспал?

Второе – ну ничего себе, этот тип понравился сеньоре Элинор?

Третье – ну ничего себе, а я и не знал, что Эгле так умеет. Поставила меня на место, а крючконосого то ли похвалила, то ли обругала. Вроде как: «А вот и не подерётесь». Или: «Вы меня в это не втянете».

– В любом случае, спасибо, – с лёгкой оторопью отозвался Марсен. – Ладно, я, в общем-то, по делу пришёл.

«Говори и выметайся», – чуть не сказал я.

– Я бы не стал вмешиваться в ваш разговор с Эгле, – неожиданно серьёзно начал он, – но лучше сказать вам об этом до того, как Сим отсюда выйдет.

– В чём дело? – зевнул я. – Снаружи зомби-апокалипсис?

– Не исключено, – рассеянно согласился Марсен, – но он к делу не относится. Я просто хотел предупредить, что у нас появилась общая проблема. Или, опять же, выгодная особенность.

– Сеньор, – сказал я, – за свою жизнь с una corda я слышал достаточно плохих новостей. Если вы хоть что-то знаете про мою болезнь, то вы могли бы догадаться. Я всё равно не смогу толком отреагировать. Хватит с меня словесных анестетиков. Они на здоровых-то не действуют.

Марсен вздохнул, будто хотел сказать – «ну, я предупредил».

– Дело в том, что я постоянно натыкаюсь на своих реципиентов, стоит мне попасть в один город с ними. Или они на меня натыкаются. И чем больше у них в плей-листе моих песен, тем чаще наши пересечения.

Забудьте всё, что я говорил про una corda, плохие новости и мою стойкость.

Мир, ты очень, очень несправедлив. Я надеюсь, тебе за это стыдно.

Марсен слегка тряхнул головой, сунул руки глубоко в карманы, а взгляд у него стал почти сердитый. Но сердился он не на меня, а на ситуацию в целом. Странно, сейчас он выглядел куда младше, чем при первой нашей встрече. Если бы я не знал, что он дружил с Кейном в детстве, вообще подумал бы, что у нас всего несколько лет разницы. Я об этом думал ещё тогда, когда слушал песни – что Голос всегда один, а возраст у него будто каждый раз другой. Но решил, что просто песни были записаны в разное время.

– Я говорю это для того, чтобы вы не подумали, будто я вас преследую, – сказал Марсен. – Но я сто лет мечтал сюда вернуться. И у меня примерно такое же право заставить вас постоянно меня видеть, как у вас – просить меня немедленно уехать. То есть никакого.

– Ничего страшного, – ровным голосом отозвался я. – Посижу дома. Всегда мечтал всё лето посидеть дома. Я тебе даже скажу, где живу, чтобы ты на меня случайно не натыкался.

– А есть другие варианты? – вмешалась Эгле, бросив на меня уничижительный взгляд.

Марсен развёл руками.

– Мы можем извлечь из этого пользу. Вместо того, чтобы ломать планы друг друга, мы можем их придумывать. Я вырос в Ленхамаари. Уверен, тут ещё остались места, которых вы не видели.

– Ой, – снисходительно сказал я, – можно подумать, ты тут единственный, кто родился в Ленхамаари.

Вместо того, чтобы ответить колкостью или каким-нибудь поучением, Марсен просто спросил:

– А вы уже бывали в заброшенном трамвайном депо?

Эгле тоже вопросительно на меня посмотрела.

– Нет, – неохотно признал я.

Честно говоря, я даже не знал, что оно тут есть.

– А в рощице, которой кончается девятая автобусная линия?

– Нет.

– А до конца запасных железнодорожных путей когда-нибудь шли?

Я увидел, как у Эгле загорелись глаза. Она выросла на книжках про экспедиции в Тихие Земли. Сейчас её внутренний путешественник и внутренний исследователь обнимались, радостно верещали и танцевали буги-вуги.

Я вырос в семье исследователя Тихих Земель. И теперь я был готов всё лето просидеть дома.

– Нет, – сквозь зубы ответил я. – Я там не был. Мне, видишь ли, нельзя далеко и надолго уходить.

– Ой, – снисходительно сказал Марсен, – можно подумать, кто-то способен остановить тебя словом «нельзя». Будь это так, мы бы с тобой вообще сейчас тут не сидели.

Всё, у тебя нет шансов вывести лимит доверия хотя бы к нулю, крючконосый гад.

Правда глаза колет, это да.

– Тебе это всё