De Conspiratione / О Заговоре - А. Фурсов

Одновременно с христианством в Евразии возникли две мощные державы — Римская империя, которую в V в. н. э. сметет, пользуясь термином А.Тойнби, «внешний пролетариат» — варвары, и Младшая (Поздняя) Хань в Китае, которую в начале III в. н. э. сметет «внутренний пролетариат» — крестьянские восстания «Желтых повязок» и «Армии Черной горы». Показателен и хронологический параллелизм кризисов: кризис Рима начала III в. н. э. при Северах (193–233 гг. н. э.) и Китая в эпоху Троецарствия (220–265 гг. н. э.). Такое впечатление, что словно по «принципу домино» с запада на восток Евразии распространялся кризис великих держав того времени, ведь помимо кризиса III в. н. э., после которого Рим уже так и не стал прежним, и крушения Поздней Хань в 220 г. в начале III в. н. э. рухнула еще одна великая империя — Парфянская, главный противник Рима на Ближнем Востоке: в 226 г. в Персиде поднял восстание Ардашир, будущий основатель политии Сасанидов, которая заложила институциональный фундамент ближневосточной государственности на тысячу лет.

В VII–VIII вв. н. э., в середине третьего цикла — генезис феодализма, Каролинги, подъем ислама (халифат Умайядов), взлет Второго тюркского каганата, расцвет Танского Китая.

Наконец, в XV–XVII вв., в середине четвертого цикла по всей Евразии почти одновременно возникли и (или) расцвели великие империи — Карла V Габсбурга, Ивана IV Рюриковича (после присоединения Казани и Астрахани), Османская империя, Сефевиды в Иране, Моголы (Тимуриды) в Индии, Цин в Китае, сегунат Токугава в Японии. Кроме того, в «Европейской Евразии» возникли две принципиально новые социальные системы: на Западе, в «атлантикизированной» Европе — капиталистическая (англосаксонская), на Востоке — самодержавная (русская).

И вот здесь происходит интереснейшая вещь. Возникший в середине четвертого восьмисотлетнего цикла капитализм начал формировать свою — североатлантическую макрорегиональную — систему, которая, в отличие от евразийской системы и всех ее подсистем была капиталистической, морской и ориентированной на мировую экспансию, т. е. на превращение из евразийской подсистемы в систему, альтернативную евразийской. С самого начала североатлантические капиталистические элиты демонстрируют агрессивность и хищнический характер, присущий рабовладельческим империям: объектами агрессии становятся доколумбова Америка, части Африки и Азии; была сделана попытка поставить под контроль Россию. Вспомним концепцию «Зеленой империи» Джона Ди.

Джон Ди был учеником венецианцев, сыгравших, как уже говорилось, огромную роль в том, что произошло с североатлантической Европой в XVI–XVII вв., а следовательно, и с миром. Переформатирование венецианцами английской верхушки касалось не только ужесточения отношения к населению, но куда более важных вещей: венецианцы сменили тип элиты, ее геоисторический и психосоциальный тип — с континентального на морской, заложив таким образом фундамент североатлантической талассократии, придав ей целеустремленный и обеспечив широкое, масштабное мировое видение. Хотя Англия была островом, еще в начале XVI в. ее правящий слой был континентальным по типу и устремлениям; Первая Столетняя война велась за обладание Францией; Вторая Столетняя война уже будет за обладание морями, морскими территориями — «и целого мира мало». Венецианцы были представителями не просто морского социума, но торгово-морской сетевой рабовладельческой империи, поэтому не только британская элита мутировала в морскую, но и Британская империя развивалась как рабовладельческая, причем в такой степени, как ни одна колониальная империя; рабовладельческими были и ее анклавы — карибские и североамериканские колонии/США. И, конечно же, нормой жизни британской верхушки стала безостановочная имперская экспансия, совпавшая с безостановочной экспансией капитала: империя расширялась вместе с мировым рынком и капсистемой.

Таким образом, в середине XVI в. одновременно с четвертым большим евразийским циклом, параллельно с ним и в борьбе с ним начинает развиваться североатлантический цикл истории, который, обладая внутренней логикой и динамикой, определявшимися циклами накопления капитала и циклами гегемонии, стремится подчинить своей логике евразийское развитие, наиболее полно и мощно воплощавшееся русским самодержавием, в котором именно англичане с самого начала разглядели главного противника — за два с лишним столетия до британско-русского противостояния XIX–XX вв. С XVI в. развитие Евразии происходит как бы в двух плоскостях, при этом плоскости связаны между собой:

— в Евразии шла борьба между североатлантической зоной (Западной Европой) в целом и Россией, воплощавшей евразийский некапиталистический тип и путь развития, но все больше испытывавшей влияние североатлантических элит, капитализма и все больше втягивавшейся в мировой рынок;

— в североатлантической зоне Евразии — в зоне, которая в то же время была ядром формирующейся мировой, а не евразийской системы, шла борьба между европейскими державами, точнее, между англосаксами и континентальными европейскими державами (Испания, Франция, Германия) за контроль над заморскими территориями и за равновесие в Европе, причем союзником британцев, как правило, выступала Россия.

Таким образом, мы получаем запутанный клубок евразийско-североатлантических и внутрисевероатлантических противоречий. Относительная ясность возникла лишь дважды — на короткий миг Крымской войны и на более длительный отрезок Холодной войны, когда евразийский СССР противостоял единому североатлантическому Западу, поставившему задачу окончательного геоисторического и геокультурного решения русского вопроса, только иначе, в иной плоскости и иными средствами, чем это собирался делать ставленник североатлантической финансовой олигархии и тайных обществ Запада Гитлер.

Повторю, несмотря на сохранение логики развития четвертого евразийского цикла, запущенного монгольскими геоинженерами-ханами и подхваченного русскими геоконструкторами-царями, с XVI в. развитие евразийского ядра, самодержавной системы все больше испытывает на себе воздействие североатлантических экономико-политических циклов; евразийская история начинает превращаться в часть мировой, которую строят североатлантические элиты (эти последние в свою очередь форматируются британцами, причем не только англичанами, но и шотландцами). А структуры русской истории коррелируют со структурами североатлантической и стоящими за ними циклами накопления и гегемонии.

Забегая вперед, отмечу: согласно Дж. Арриги, с XVI в. капсистема прошла три цикла накопления капитала — голландский (конец XVI в. — третья четверть XVIII в.), британский (вторая половина XVIII в. — начало XX в.) и американский (с конца XIX в. по начало XXI в.). Страна — главный накопитель капитала была и гегемоном системы. Пик гегемонии Голландии приходится на 1625–1672 гг., Великобритании — 1815–1873 гг., США — 1945–1973 гг. как государства (но не кластера транснациональных корпораций).

Показательно, что голландскому циклу накопления капитала и гегемонии Голландии в североатлантической зоне соответствовало в России (Евразии) Московское царство; британскому и гегемонии Великобритании — Российская империя (Петербургское самодержавие), американскому и гегемонии США — СССР. Причем в упадок эти параллельные североатлантические и русские (евразийские) структуры приходили одновременно, уходя в прошлое, словно скованные одной цепью.

Но здесь и сейчас на этой теме мы поставим точку и обратим внимание на очень важную черту североатлантического развития, развития капитализма. Его история почти с самого начала приобретает проектно-конструкторский характер. Как только осуществилась (к середине XVII в.) сборка североатлантического исторического субъекта, воплотившего в себе сразу несколько элементов и традиций, включая вавилонскую (в венецианском переложении), как только этот субъект к началу XVIII в. расправил плечи и наряду с явными формами (капитал, государство), начал создавать конспиративные, криптоматические, он в полном соответствии с логикой и природой капитализма — строя, который он создал в той же степени, в какой и был создан им, — начал пытаться направлять-менять ход истории, ставя определенные системно-исторические конструкторские задачи. Решение этих задач стало главным делом и raison d’être КС.

9. XVIII век: рождение проектно-конструируемой Истории, или Что могут Вещество, Энергия и Информация, сконцентрированные в одних, отдельно взятых руках

Пожалуй, главное метафизическое, метаисторическое отличие капитализма от всех предшествовавших ему систем, его главная тайна заключается в том, что история этой системы с определенного, причем довольно раннего момента, примерно с середины XVIII в., приобретает проектно-конструируемый, если угодно, направляемый, «номогенетический» характер. Нельзя сказать, что до XVIII в. никто, никакие группы и силы никогда не предпринимали попыток направить ход истории тем или иным образом. Однако эти попытки, за редкими исключениями, во-первых, носили локальный характер; во-вторых, были краткосрочными и, как правило, проваливались; в-третьих, до середины XVIII в., а точнее до хроноотрезка 1750-1850-х годов для такого рода попыток не было серьезной производственной базы.