Маска свирепого мандарина - Филипп Робинсон

Он уползал как побитый пес, а пустоту, которая осталась после его ухода, спешила заполнить вездесущая "нормальность". В спину впивались чужие взгляды, и он как всегда не знал, что делать со своими онемевшими конечностями. И вот негнущиеся ноги снова несут его вперед, а вокруг всегда лица, лица и глаза, они мешают идти, парализуют мускулы. Наконец добрался до своей улицы, хочется преодолеть последние метры бегом, лестница извивается как живая, замочная скважина уворачивается от ключа, он задыхается, бешеный стук сердца отдается в ушах — но он прорвался, он уже дома, укрылся за стенами своей квартиры.

И даже здесь его не оставляли в покое. Он чувствовал как в него впиваются миллионы взглядов. Из окон напротив высовывались люди и смеясь, указывали на него; он задергивал шторы, но плотная ткань не спасала от глаз, и лица не исчезали. Тогда снова начинались скитания по улицам.

Ночь не приносила облегчения. Его мучили кошмары.

Он был солдатом и вместе с другими спускался по винтовой лестнице. Раздались выстрелы. Многие упали, их унесли. Пуля впилась в его лучшего друга. Он взвалил его к себе на спину, отнес наверх. Рана оказалась тяжелой. Он не хотел, чтобы товарищ страдал. Отрезал ему голову и отнес тело доктору. Тот проверил пульс: оказывается, друг еще не умер! Код совершил чудовищное преступление. Врач предложил ему выбор: либо он пришьет голову обратно, либо Коду придется добить свою невольную жертву. Когда несчастный, очнувшись после операции, обнаружит ужасный шрам на шее, как он станет ругать приятеля! С другой стороны, прикончив раненого, Код поступит эгоистично, усугубив свою ошибку из-за банального страха перед такими упреками.

Он взял нож и погрузил его в бьющееся сердце.

Другие страшные сны, абстрактно-безликие, полные холодной жестокости:

"Без век, окаменелые глаза,Горят упорством, в ночь войдя как в плоть;Негаснущая белая звездаБессонная, слепая словно крот;Безвременье затянет тиной сны,Геометрический инферно без границ;Движенье неподвижной тишиныТам, где изгиб прямой дороги рухнул ниц.

Во сне в ночную смену я учусь, но поутруЗабудется урок, и я лишь знаюНастанет день — я получу дипломПройду сквозь тайный портик в никуда".

Наконец, это постоянно повторяющееся видение с отрезанной головой, кошмар реализованного подсознательного желания. Очевидно, навеянный фильмом "На западном фронте без перемен", той страшной, пленительной, великолепной сценой, где дуло пулемета медленно описывает дугу, поливая свинцом линию наступающих, скашивая их, одного за другим. Настоящая поэма смерти неотвратимой и торжествующей; негромкий стрекот оружия, выписывающего пулями геометрические фигуры, потрясает своей деловитой неспешностью и спокойной, непоказной мощью…

Стать последним живым существом в погибшей вселенной; шагать по опустевшей земле, созерцать безжизненный шар луны и пустотелые звезды в окружении такой абсолютной тишины, что можно различить едва слышный шепот давно почивших галактик и шорох космической пыли. Насмотреться всласть, выпить свою чашу до дна, а потом, последним выстрелом, рассеять навеки эту ухмылку вечности…

Безрадостные дни, месяцы, годы тянулись медленно, словно сочащийся из язвы гной. В период отшельничества после краха "Станнума" существование Кода стало таким однообразным и монотонно-механическим, что позже он не смог припомнить ни единого, даже самого незначительного события, случившегося за все это время. Он посещал дантиста, ходил в кинотеатры, совершал одинокие вылазки в бары, бродил по безлюдным, освещенным луной паркам. Навещал проституток, хотя ни разу не смог получить удовлетворения. Что ж, человек, который убил собственную мать, фактически погубил отца, и, если разобраться, разорил свою бывшую фирму, заслуживает любого, самого сурового наказания, даже импотенцию, говорил он себе. Код избегал всех, кого когда-то знал, и боялся заводить новые знакомства. Он плыл, отдавшись на волю течения, а когда закончились деньги, у него все-таки хватило сил уцепиться за жалкие обломки своего разбитого корабля, — прежнего "я", — натянуть на себя личину "нормальности", и прикрываясь ей, раз за разом устраиваться на разные бесперспективные работы, чтобы не умереть от голода и сохранить рассудок.

Он просто существовал. Пять долгих лет обитал в Чистилище, Лимбе. Пока не достиг Посвящения.

Посвящение: что скрывается под этим словом? Что оно обозначает?

Высшая форма проявления универсального свойства одушевленной материи — Изменения, первого принципа Гераклита: "все пребывает в движении". Мы понемногу становимся иными; человек, которого наказывают за преступление, уже непохож на себя, совершившего его, а в муже трудно узнать былого возлюбленного. Ибо каждый день прожитой жизни приносит с собой перемены. Иногда они удручают, например, постепенное физическое увядание. А зачастую приносят радость: так, мы гордимся мудростью, которая приходит с годами как своеобразная компенсация за старение. Жизнь некоторых людей представляет собой цепь бесконечных попыток порвать с собственным прошлым; однако с помощью обычного, естественного процесса изменения добиться полного успеха в этом невозможно. Ведь как бы далеко ни уходили мы от себя, как ни старались избавиться от нашего бывшего "я", каким бы странным и уродливым оно нам ни казалось, всегда существует некая цепь, — необязательно цепь событий, — которая намертво связывает нас с прошлым.

Если только Изменение не принимает свою высшую, мистическую форму Посвящения. Тогда дух внезапно задействует все свои способности, чтобы мгновенно разорвать цепь и "начать жизнь заново". Словно моментальное явление Будды в "сатори", или преображение Савла на пути в Дамаск, — так нам его описывают. На самом деле, внезапно и мгновенно происходит не само Посвящение, а наше осознание свершившегося.

Вот что случилось с Кодом. Долгие годы шел медленный, бессознательный процесс накопления новых духовных ресурсов, в которые претворялось переполнявшее нашего героя отчаяние. А перерабатывал его, судя по всему, знакомый нам червь вины, сам послуживший причиной этого отчаяния! В действительности, он всегда играл не деструктивную, как ошибочно считал Код, а созидательную роль, действовал наподобие фермента, превращающего один химический компонент в другой, полностью отличный от прежнего. Уместная метафора, ведь Посвящение Кода было не только духовным и психическим, оно проявилось на физическом уровне, причем именно внешние изменения, невероятное увеличение веса при оставшихся прежними габаритах навели нашего героя на мысль, что с ним "происходит что-то непонятное". Однако лишь преобразившиеся черты лица и особое выражение, появившееся на нем, заставили Кода неожиданно осознать смысл перемены; именно этот миг следует считать подлинным моментом озарения, или точнее Посвящения.

Прежде лицо Кода, как и других болезненно впечатлительных людей, отличалось чрезвычайной экспрессивностью, оно мгновенно отражало малейшие слабости и сомнения своего обладателя, так что многие с наслаждением изводили его, чтобы сразу же полюбоваться на результаты. Шок, в котором он пребывал после краха "Станнума" и судебного процесса, послужил своеобразной анестезией, сделав его нечувствительным ко всему остальному; на лице у нашего героя застыло такое отчаяние, что оно больше не реагировало на иную, менее сильную боль, и людям уже не доставляло столько радости причинять ее. Но действие "обезболивающего" вскоре прекратилось, лицо опять стало зеркалом страдающей души, и желающие вновь с удовольствием выцарапывали на нем свою подпись. Теперь Код еще больше обращал внимание на мелкие уколы, они мучили сильнее, чем раньше, тем более что после "Станнума", по его убеждению, он их заслуживал как никогда. Это были годы невроза, презрительных взглядов и злобных физиономий, беспрерывных ночных кошмаров. Он чувствовал себя полностью раздавленным, считал, что испытанные несчастья написаны у него на лице — настоящем палимпсесте, на который слой за слоем нанесены все прегрешения начиная с младенческого возраста. Он боялся смотреть на себя, даже когда брился. А тем временем шла беспрерывная работа червя вины, готовящего Посвящение…

И однажды, время пришло. Очередной "бес" попытался вызвать у Кода вожделенную реакцию, наш герой немного отвернулся, чтобы не глядеть тому в глаза, и впервые за многие месяцы увидел свое отражение в зеркале за спиной обидчика. Очевидно, именно эта случайность завершила Изменение, которое ждало такой возможности проявить себя. Так или иначе, стекло показало ему совершенно незнакомого человека. Его массивное белое лицо не искажала гримаса инспирированного мнительностью страдания; напротив, оно поражало полным отсутствием всякого выражения: настоящее воплощение абсолютного, божественного бесстрастия и покоя.