Бегущие во мраке - Эд Горман

– Ты про этот звонок врача?

– В точку.

– Ты думаешь, что у меня что-то случилось?

– В точку. В последнее время столько дурных новостей, что я забеспокоилась.

– И ты хочешь, чтобы я рассказала тебе, в чем дело.

– Ага.

– Все в порядке.

– И он тебе ради этого позвонил?

– Да, он мне ради этого позвонил.

– Тогда скажи, что было не так.

– Просто хотела кое-что уточнить.

Саманта фыркнула.

– Ты же знаешь, что я от тебя не отстану, пока не расскажешь.

Джессика улыбнулась.

– Так я и думала.

– У тебя много дел, у меня тоже не выходной, так что давай не будем терять время попусту. Рассказывай.

– У меня было подозрение на язву.

– Боже! У моего дяди была язва.

– Но это не язва.

– Правда? А что это?

– Ты и вправду от меня не отстанешь?

– Так точно, мэм.

– Ты же знаешь, я ненавижу, когда ко мне так обращаются.

– Да, мэм. Я хочу тебя разозлить, чтобы ты скорее мне все рассказала.

Джессика рассмеялась и сдалась:

– Хорошо, я скажу. Но это строго между нами.

– Само собой.

– Слово скаута?

Саманта подняла вверх три пальца, как делают скауты, и со всей серьезностью сказала:

– Слово скаута.

И Джессика все ей рассказала.

3

Отец Мак-Гивен, старый священник, которого начальник тюрьмы очень уважал, только что ушел. Эткинсон понимал, что должен оставить все как есть: в любом случае через несколько часов Рой Джерард умрет. Но для Эткинсона вопрос был принципиальным.

Вот старик священник, который всю жизнь помогал людям не ради денег, не ради славы, не ради собственного утешения. Старик священник, который приезжал сюда по собственной воле каждый раз, когда кому-то из заключенных предстояла казнь… Этого человека можно было, по крайней мере, уважать.

Черт возьми, Эткинсон и сам не был католиком! Если он кем-то и был, то, видимо, лютеранином, как и его родители. Но не важно, лютеранин ты, иудей, католик или буддист, – можно же проявить уважение к старику! И все смертники это понимали. До сегодняшнего дня.

Сегодня святой отец пошел беседовать с Роем Джерардом, и что же? Джерард бросает ему в лицо такие гадкие, жестокие слова. Слова, которые нельзя бросать в лицо вообще никому, не говоря уже о таком человеке, как отец Мак-Гивен.

Но на то они и братья Джерард. Хоть они и происходили из высшего общества, но не годились в подметки последнему бездомному, так считал Эткинсон.

Сработал аппарат внутренней связи. «Звонок по второй линии», – сообщил заключенный, дежуривший на телефоне.

Эткинсон ответил. Потом сделал еще один звонок. Затем просмотрел груду корреспонденции, которую недавно притащил заключенный-почтальон. Все это заняло минут двадцать, в течение которых Эткинсон никак не мог выбросить из головы то, как Рой Джерард обошелся с отцом Мак-Гивеном, все, что он наговорил старику. Священник вошел в его кабинет в слезах.

Черт возьми, в слезах!

Самым разумным было бы оставить все как есть, потому что через несколько часов с Роем Джерардом будет покончено.

Эткинсон все гнал эти мысли из головы, стараясь занять себя чем-нибудь еще, но они возвращались снова, потому что это был вопрос принципа.

Расс был человек принципов.

– Хотите, чтобы я вошел вместе с вами? – спросил охранник.

– Нет, спасибо, Эрл.

Охранник кивнул и, звякнув ключами, распахнул перед Эткинсоном дверь в камеру Джерарда. Начальник тюрьмы вошел внутрь.

Джерарда нигде не было. Сбежал, пронеслось в голове у Эткинсона. Но в этот момент Рой поднялся из-за дивана.

В руках у него была монетка.

– Чуть не потерял свой счастливый четвертак, – пояснил он.

Камера, в которой смертники проводили свои последние дни, всегда напоминала Рассу Эткинсону его комнату в общежитий колледжа. Обстановка там была похуже, чем в ночлежке для бездомных.

Иногда у начальника тюрьмы появлялось желание отремонтировать для смертников помещение, но он подавлял это движение души. Люди, которых приговорили к смерти, заслуживали и не такого. С чего бы это тратить деньги налогоплательщиков на подобную ерунду?

На лице Джерарда появилась его фирменная усмешка.

– Готов поспорить, я знаю, почему ты пришел.

– Да ну?

– Ты злишься из-за того, как я обошелся с этим старым педерастом.

– Он не педераст.

– Все священники педерасты. Ты что, газеты не читаешь?

Эткинсон сохранял спокойствие.

– Не следовало тебе так с ним говорить. Джерард подбросил свою счастливую монетку в воздух.

Рой и Дэвид, несмотря на свое родство, были разными людьми. По крайней мере, внешне: Рой – низкорослый брюнет, Дэвид – высокий блондин. Ну, раньше был блондином. Эткинсон и представить себе не мог, как этот мерзавец будет выглядеть, когда его наконец поймают. В том, что поймают, Расс не сомневался – знал по опыту.

– Я хочу, чтобы ты извинился перед ним. В письменном виде.

Рой перестал подбрасывать свою монетку. Он повернулся к Эткинсону и нахмурился.

– А что будет, если я этого не сделаю? – Джерард вдруг расхохотался. – Меня казнят раньше времени?

Приговоренный обошел диван и встал прямо перед Эткинсоном.

– Ты что, решил превратить тюрьму в среднюю школу?

– Он заслуживал лучшего обращения.

– Я сейчас расплачусь, начальник.

– Тебе придется написать ему записку.

Джерард плюнул ему в лицо. Попал прямо в переносицу.

– Вот что я тебе на это скажу, начальник. А то ты меня, похоже, не понял. Надеюсь, теперь поймешь. Не собираюсь я этому старому педику ничего писать!

Последние три года Эткинсон ходил в тренажерный зал три раза в неделю. Последние десять месяцев он работал с тяжелым весом и даже немного упражнялся в боксе. Всю жизнь его задирали. В определенный момент он решил, что пора положить этому конец. Ему хотелось проверить свои силу, ловкость и тяжесть кулаков, но все не подворачивалось удачного случая: не может же начальник тюрьмы, слуга закона, просто так набить кому-нибудь морду.

И вот Рой Джерард плюнул ему в лицо.

Эткинсон спокойно достал из заднего кармана носовой платок и вытер лицо. Джерард в изумлении смотрел на него. Утершись насухо, Эткинсон убрал платок и сказал:

– Вот там есть ручка и блокнот. Пиши.

Джерард с иронией посмотрел на него, и Эткинсон вдруг с ужасом подумал, что он действительно пойдет к столу и напишет это послание.

Может, он и не хотел себе в этом признаться, но он намеренно воспользовался ситуацией со священником, потому что это могло предоставить ему возможность сделать с Роем Джерардом то, о чем он давно мечтал. Братья Джерард были самыми отъявленными негодяями, каких Расс встречал. Конечно, это вопрос принципа, самого главного принципа Эткинсона, но была и другая причина. Сейчас Эткинсон мог сделать то, о чем так давно мечтал.

– Да пошел ты, начальник!..

Удар вышел великолепный. Скрытый. Эткинсон отвел руку за спину всего сантиметров на двадцать.

Он был нацелен прямо в солнечное сплетение Роя Джерарда под углом в восемьдесят градусов.

Джерард был злобным ублюдком, но явно не очень-то сообразительным. Он понял, что его собираются ударить только тогда, когда кулак Эткинсона уже достиг его груди. Попытался уклониться, но было поздно. Его отбросило к стене так, что он задел головой край рамки с фотографией губернатора.

Джерард был потрясен: от охранника он еще мог ожидать чего-то подобного, но от начальника тюрьмы…

Эткинсон, само собой, вошел во вкус. В его арсенале было еще множество ударов. Одно дело бить перчатками по груше, но совсем другое – голыми руками живого человека. Расс не чувствовал себя таким возбужденным с тех пор, как однажды зимней ночью в возрасте двадцати двух лет впервые имел женщину на заднем сиденье своего старенького «шевроле».

И тут Джерард сделал ему лучший подарок из всех: он встал прямо и наотмашь ударил начальника. Но промахнулся, а значит, Эткинсон получил право еще на один удар. Он решил снова ударить по корпусу, на этот раз по ребрам, прямо как Джо Фрэйзер, – удар, который дробил кости.

Эткинсон ударил слева, прямо в центр грудной клетки. Джерард вскрикнул, чем доставил Эткинсону неописуемое удовольствие. Великолепно, отметил про себя Эткинсон. Он снова чувствовал себя пятнадцатилетним. Он не мог остановиться: ему позарез нужно было ударить еще раз.

Джерард перестал быть Джерардом. Он превратился в собирательный образ всех задир, с которыми когда-нибудь встречался Эткинсон, в каждого, кто высмеивал некрасивых детей, или толстых детей, или чернокожих детей, или детей-инвалидов, или мальчиков, похожих на девочек, или девочек, похожих на мальчиков… Он видел перед собой старшеклассника, который отбирал деньги у младших, который так любил разорвать в клочья его домашнюю работу, когда ее нужно было сдавать.

Он уже замахнулся. В челюсть, он ударит в челюсть! Сжал кулак и уже собирался сбить Роя с ног, когда кто-то схватил его за руку.