Тройная игра - Фридрих Незнанский

Суконцеву ужасно не хотелось покидать кабинет начальника. И не в том даже было дело, что Гусь выпихивал его так грубо, давая понять, что у него есть более важные дела, чем общение со столь никчемным замом, как он, Семен Суконцев. Семен Михайлович считал, что вправе узнать, зачем пожаловал к шефу пресловутый Грант.

Нет, ну где это видано, чтобы большой милицейский начальник, генерал-лейтенант, вот так якшался с каким-то там осведомителем, стукачом?! Стукач он и есть стукач, мелкая пешка, шестерка, пария — а тут нате вам… Тут явно у шефа либо какие-то свои, отдельные от него дела, либо Грант приполз просить насчет чего-то, а шеф, пройдоха известный, хочет слупить с него как следует, и чтобы он, Суконцев, при этом ничего бы не знал. Не больно-то, конечно, красиво, вот он сам, например, всегда с начальством делится… Но если все так, то насчет чего может просить этот хваленый Грант?! Только насчет своих гребаных фур! И если по поводу личных дел шефа Семен Михайлович был более или менее спокоен — на то он и шеф, в конце-то концов, чтобы иметь свою львиную долю в любой добыче, то насчет фур ему очень хотелось бы знать как можно больше. Во всяком случае, выведать, что может произойти дальше, ему было просто необходимо. Поскольку лично он, генерал-майор милиции Суконцев, был весьма заинтересован в том, чтобы в процесс растаможивания этих фур никто бы не вмешивался до самого его окончания. Ведь если все пойдет так, как он, Суконцев, задумал, он как хорошим шахматным ходом возьмет на прицел сразу две цели: спасет дурака сына и разом по-настоящему разбогатеет. А если повезет — при этом еще и угробит главного Толикова конкурента и своего врага Игоря Разумовского.

К Разумовскому у Семена Михайловича был свой счет, начатый, ясное дело, вовсе не тогда, когда Толик проходил у него стажировку, и даже не тогда, когда они с Толиком открыли свой (он должен был бы сказать: Толиков, но чего уж греха таить) — свой, на двоих, магазин мебели. А что, собственно, в этом предосудительного? Закон запрещает ему, должностному лицу, участвовать в бизнесе? Может, оно и так. Но ведь не запрещает тот же закон Гусю доить… и в хвост и в гриву того же Гранта? Сколько Разумовский уже шефу денег переплатил — страшное дело, уж Гусь, бедный, похоже, не знает, что с ними делать. Но ладно, кто их считает-то, чужие деньги. Платит и платит. Но скажите, господа хорошие, почему в таком случае ему, Суконцеву, нельзя хоть как-то равняться на своего шефа, тем более что будет он вовсе не доить бизнесмена, то бишь родного сына, а по справедливости получать с него за оказанную помощь? Вот исходя из этого, он Толику и помогал. Сначала пристроил к Гранту — какой тот ни стукач, а научил парня кое-чему, а потом и связи свои на таможне задействовал. Не зря, не зря потом кое-кто говорил, что они с сыном приватизировали небольшой кусок границы. Невелики в конечном счете траты, зато выгода — ого-го какая!..

Но это все потом, а когда только начиналось, когда Толик открыл первый свой магазин, Суконцев, сам по природе человек скуповатый, надоумил сына обмыть это дело в ресторане, и Толик сделал заказ. Не так чтобы много всего — всегда же потом все на столах остается, аж сердце кровью обливается: когда унесешь, а когда и не получится, какая радость халдеев-то кормить! — не так чтобы много, но все, что полагается: коньячок, икорка, рыбка, туда-сюда. Немного-то вроде и немного, а все равно страшно по-ресторанному дорого. Но разве ж Гусю так угодишь? Привык с просителями иметь дело — те, конечно, за копейкой не стоят, угощение ему устраивают царское, выставляют все, что он, скотина бессовестная, ни пожелает…

Ну и тут он, Гусь-то, посмотрел на стол и вроде как даже оскорбился: бедно. И давай сам все по новой заказывать. И пошло-поехало: тут и устрицы, и омар ему зачем-то понадобился, и осетрина по-монастырски, и коньяк, видите ли, не тот заказали — ему подавай его любимый «Хеннеси». Дозаказывался до того, что Толик, дурачок, увидев потом счет, чуть в обморок не рухнул. Официант стоит над душой, а Толик смотрит в счет и ни бе ни ме — словно язык у него отнялся. Семену Михайловичу сынка бы выручить, поддержать, а он чего-то по природной своей жадности замешкался, понадеялся, что кто-то другой, как всегда, возьмет счет на себя, что все обойдется. А официант стоит ждет. И тут Толик, дурачок — ну правильно же говорится: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, — чуть не плача возьми да ляпни:

— Может, мы того… Может, скинемся?

— Это как? — не понял совсем уже осоловевший Гусь. Потыкал вилкой своего омара и зачем-то загасил об него сигарету.

— Ну так, — промямлил Толик, держа перед собой счет. — Вроде как вы мне в долг…

Гусь с любопытством посмотрел на него, на его расстроенное лицо, на пухлые, как у папаши, губы, отодвинул от себя омара — не понравилось, как воняет окурок. Сказал:

— Фу… обожрался. — И протянул руку за счетом. — В складчину, говоришь? А ну дай-ка сюда, бизнесмен…

Обрадовавшийся Толик с готовностью протянул ему листок. Гуськов взял счет и, даже не заглянув в него, сказал, обращаясь к Суконцеву, который до этого безуспешно делал сыну какие-то предостерегающие знаки:

— Ты что же, Семен, так плохо с подрастающим поколением работаешь? — И, не дожидаясь ответа, вдруг смачно харкнул на счет и со всего маха шлепнул его на лоб помертвевшего новоиспеченного бизнесмена. — Складчина так складчина, кто ж возражает? — Повернулся в пьяном кураже к столу: — Пошли, ребята, догуливать на свои, нас здесь не поняли!

Ух как же возненавидел тогда любимого начальника Семен Суконцев! Всякое знал за ним — не один год бок о бок терлись. Суконцев давно уже был его верным слугой, подстилкой, не раз терпел от него унижения, но то были их, внутренние, разборки, их, внутреннее, дело, а тут — при всех, как чужого-неродного… И не то обидно, что унизил, а что через сына унизил! Отец он или не отец?! Сын ведь! Какой ни дурак, а единственный сынок, родная кровь… И, главное, мало того что при всех, так еще и при этой гниде, при Гранте, которого Суконцев в душе и за человека-то не считал. И хуже того, когда все пошли за шефом, бросив несчастного Толика, Тошу за разгромленным и опороченным столом, и сам он пошел — не мог же он ослушаться начальника, — эта сволочь, Грант, вернулся назад и выложил на заплеванный счет деньги, да столько, что Толику за своими и лезть не пришлось. Радовался потом, дурачок, вроде как он всех надул: и стол накрыл, и при деньгах остался. А что папашкин пьяный начальник учудил, так чего тут особо позорного-то? Пьяный генерал, хе-хе, что пьяная женщина — чистый хрусталь… Одно слово — дурачок, чего с него взять, малой еще. А вот он, старший Суконцев, переживал эту историю сильно. Эта вот фигня — с Грантовыми деньгами, с этой подачкой жулика не кому-нибудь, а сыну милицейского генерала — была для него, Семена Суконцева, унижением во сто крат большим, чем выходка начальника. Тот хоть имел право изгаляться над Толиком, а этот? Кто он такой, чтобы ставить его, генерал-майора милиции Суконцева, в такое униженное положение?..

Если раньше он Гранта презирал, то теперь просто-таки возненавидел. Так же он ненавидел теперь только шефа. Но шеф был богом данный, и тут следовало ждать, когда тот же бог поможет устроить ему подлянку. Уж он, Суконцев, наберется терпения, ни взглядом, ни полвзглядом не покажет, как он на самом деле к нему относится, но уж когда подвернется подходящий момент… Ох и попляшет он на его косточках… Что же касалось Гранта, тут Суконцев мог обойтись и без бога, своими силами.

Конечно, проще всего было бы наслать на Гранта своих, рубоповских — пусть возьмут за вымя Грантову фирму, разорят. Но он точно знал, что это палка о двух концах: если даже Гусь ему не помешает, то, без сомнения, станет его врагом. Еще бы, он такие бабки с этого «Милорда» имеет, а подчиненный их у него возьмет да за здорово живешь и отнимет!

Он долго пакостил Разумовскому по мелочам, а по-настоящему начал разворачиваться сравнительно недавно, когда агентура донесла ему о появлении у Гранта серьезного врага среди своих — некоего солнцевского пахана по кличке Кент. Грех было упускать такой случай, и выходы на этого Кента, безопасные и для солнцевского пахана, и, естественно, для самого себя, он нашел довольно быстро. Они негласно объединились, и действовали как бы заодно. Они совали Гранту где только можно палки в колеса, подчас заставляли его не на шутку нервничать, но все это было не то. Так, семечки, мелкие шалости. А теперь вот наконец подвернулся случай — лучше не придумаешь!

Началось все с того, что ему среди прочих приходящих по службе бумаг положили на стол бюллетень Интерпола, в котором сообщалось, что в партии итальянской мебели, которая пойдет в фурах через всю Европу, через Триест, Приштину и Чоп в Россию, предположительно находится груз героина объемом в несколько десятков килограммов (от двадцати до сорока). Поставка пробная, наркомафия проверяет возможность нового маршрута, поэтому важно довести, проследить маршрут этой партии от места пересечения границ СНГ (переходный пункт Чоп) непосредственно до пункта назначения и таким образом установить адресата. Суконцев насторожился, едва прочитав об итальянской мебели, когда же дочитал эту ориентировку до конца и окончательно убедился, что получатель — либо мебелепроизводящая фирма «Милорд», либо торговая фирма «Три сардины», он сразу догадался, почувствовал каким-то шестым чувством, что речь идет именно о фирме сына «Три сардины», и первой его мыслью было пойти и выпороть Толика, как в детстве. Выпороть так, чтобы мясо полезло клочьями с его толстой задницы, а потом перехватить эти проклятые фуры где-нибудь, пока они не прибыли сюда, в столицу.