Призрак джазмена на падающей станции «Мир» - Морис Дантек

Незнакомец предпочел не дожидаться, пока я обращусь к нему на языке Мольера, а сразу примостился на сиденье. «Друг пустынь» остался молча стоять сзади, и его непроницаемое лицо выглядело бесстрастным как у каменной статуи.

В тот момент, когда наглый «сёрфингист» садился на стул, я заметил характерные следы уколов у него на руках.

— Хватит шутки шутить, — сказал он. — Я слышал, как вы целый вечер трепались по-французски.

Я смерил нахала холодным взглядом. Ему не следовало разыгрывать из себя важную птицу. Я сделал хороший глоток местного пива.

— Я шучу только с друзьями, — объявил я. — А друзей выбираю весьма тщательно.

«Битва проиграна. Я ввязался в разговор. Вот дурак!» — подумал я.

Белобрысый хлыщ откинулся назад, прямо на спинку стула, устраиваясь поудобнее.

— Вот так номер! — произнес он странным, полунасмешливым тоном, который мне пришелся весьма не по душе.

Карен молчала. В зале как будто разворачивались две отдельные дуэли: одна — между сахельцем и Карен, другая — между мною и белобрысым «сёрфингистом».

Я подождал, пока он перейдет к тому, ради чего сюда явился.

Он не стал медлить. И резким движением наклонился над столом. Я увидел пару собственных отражений в стеклах его дурацких черных очков.

— Ну? Вы же здесь, блин, чтобы прожигать жизнь, а? Так надо оттянуться по полной, это же Африка…

— Да ладно, это ты, что ли, оттягиваешься по полной? — спросил я недоверчиво.

Белобрысый моргнул, и его правое веко задергалось как от нервного тика. Он пытался держать удар, но получалось плоховато. Улыбка застыла у него на губах.

— А? Что? — переспросил он. — Не желаете взять кое-что с собой, чтобы веселее провести ночку, а?

Я молчал, не сводя с него глаз. Я видел, что он колеблется между желанием потихоньку улизнуть и стремлением к выгодной коммерческой операции.

Торговец победил, и нежданный собеседник устремился в атаку.

— Может, немного «герыча»,[50] самого качественного? — продолжил белобрысый. — Или «белого»,[51] или, если угодно, «травки»,[52] у нас есть — заирского производства, зуб даю. А может, крэка?[53] У нас даже имеется экстези…[54] голландская штучка, суперклевая…

— А вантуза для унитаза у тебя случайно нет? — ответил я.

Белобрысый застыл без движения, на этот раз всерьез. После чего вновь прочно оперся на спинку стула.

— Ах ты гаврик… — произнес он с прежней улыбкой-ухмылкой.

— Нет, я — парень, который проводит спокойный вечер, потягивая свое пиво, и который не желает, чтобы ему докучали, — поправил я.

Он опять наклонился ко мне — впрочем, на этот раз не так близко. Я в очередной раз увидел пару собственных отражений в его очках полицейского типа.

— А скажи-ка, гаврик, м'жет дадим высказаться дамочке, нет?

Карен не снимала свои очки с металлическим напылением из-за все еще заметных и, надо сказать, весьма живописных (даже для Африки) побочных эффектов вируса. Я понял, что этот псих принял ее за торчка,[55] вроде него самого. «Вот олух», — подумал я.

— Дамочка пьет пиво и тоже не хочет, чтобы ей докучали, — ответил я вслух.

— Угу… — произнес делец, — м'жет стоит спросить ее мнение об этом, ты не считаешь?

Я одарил его самой широкой из своих улыбок и сказал:

— Давай спроси.

Он повернулся к Карен, которая разглядывала его, положив подбородок на руку, с видом человека, испытывающего колоссальную скуку.

— Ну так что, мисс, — продолжил он, причем достаточно нагло, — как насчет славного, свеженького «кокса»[56] из Колумбии, а? Или хорошей заирской «травки», одни только соцветия, ничего другого, а…

Карен смотрела на «сёрфингиста» через зеркальные стекла очков, столь же бесстрастная, как и парень, стоявший за его спиной, — прямой, подобно колышку для палатки, разбитой посреди пустыни.

Губы девушки чуть шевельнулись, окаймляя еле заметную, мимолетную улыбку.

— Слушай, — произнесла Карен, — а ведь ты до сих пор не ответил на вопрос, заданный моим парнем…

— По поводу чего?

— По поводу вантуза для унитаза.

Белобрысый на какую-то долю мгновения замер в нерешительности, а затем нахмурился.

— Что это за глупости? — вскричал он рассерженно.

— Ну как же, — тут же подала реплику Карен, — просто если бы он у тебя был, ты бы мог засунуть его поглубже себе в задницу, чтобы вычистить оттуда все это дерьмо… понял?

Следом наступил волшебный миг высшего напряжения — чистого, бесконечно чистого.

Мы как будто замкнулись внутри непроницаемого шара, и весь мир двигался вокруг в замедленном ритме. Мы четверо — «сёрфингист», сахелиец, Карен и я — образовали что-то вроде VIP-зоны посреди управляемого роком казино. Мой мозг находился в состоянии максимального возбуждения. Я пытался сдержать фазу обострения вируса, вспоминая уроки дзен-буддизма, полученные в Центре № 14 и сеансы тайцзицюань,[57] которые мой наставник по кунг-фу заставлял нас проделывать перед каждой тренировкой. Очистить сознание, целиком сосредоточиться на энергетическом центре в районе солнечного сплетения, держать мускулы расслабленными, не думать, слышать, видеть, предвидеть, предугадывать, предчувствовать.

Не думать. Стоп!

Я уверен: белобрысый сукин сын буквально застыл на месте. Он еле сдерживался, побледнел, сжал челюсти; казалось, у него вот-вот полетят предохранители.

Я же оставался не более чем легким ветерком, ласкающим листок ивы на берегу пруда, — мысленный образ, рекомендуемый профессором Шен Лином и очень действенный при возникновении подобного рода ситуаций. Впрочем, как говаривал наставник своим тихим голоском, который временами мог сравниться и с ревом десяти разъяренных тигров, легкий ветерок способен стать ураганом, листок иногда режет как бритва, а из ивы получается прекрасный таран. «А пруд?» — всегда спрашивал какой-нибудь ученик, из тех, что желают выслужиться перед учителем. «Какой пруд?» — неизменно вопрошал Шен Лин у подопечного, за долю секунды демонстрируя последнему, как при помощи британского юмора можно в один присест сформулировать суть всей философии дзен-буддизма. Ведь если ученик продолжал упорствовать, говоря что-то вроде: «Ну пруд с ивой, листок которой ласкает…», престарелый гонконгский наставник, в конце XX века иммигрировавший в Панаму, спрашивал у него, видит ли он этот пруд своим мысленным взором. Конечно, ученик отвечал «Да». «Видишь ли ты, как ивы отражаются в водах пруда?» Подопечный, как правило, закрывал глаза и говорил: «Да, учитель». — «Видишь ли ты юношу на берегу пруда?» — «Да», — отвечал парень, находясь в полугипнотическом состоянии. «Узнал ли ты в нем самого себя?» — «Да, да», — говорил ученик. «Так брось себя в пруд». — «Ладно, — соглашался выскочка, — готово». В это мгновение Шен Лин отворачивался от собеседника, не удостоив того ни единым взглядом, и уходил куда-нибудь в другой конец зала, где принимал ту или иную позу. Спустя пару секунд, держа глаза по-прежнему закрытыми или уже нет, старательный ученик реагировал на эти действия наставника и спрашивал, заикаясь от беспокойства: «Учитель, а что я должен делать теперь?»

И тут Шен Лин обязательно поворачивался к нему и отвечал с широкой улыбкой: «Учиться плавать».

Как правило, для ученика это было равносильно полновесной оплеухе, болезненным ударом по повседневным привычкам рядового представителя болтливой западной цивилизации: прежде чем осмелиться задать вопрос, нужно научиться делать это правильно.

Знаете ли, на то, чтобы рассказать вам это, мне потребовалось лишь чуть-чуть больше времени, чем длилась та наэлектризованная, наполненная напряжением пауза, когда мы вчетвером вперились друг в друга взглядами будто во время роковой сдачи покера, где на кону стояла жизнь одного из нас, или перед револьвером, заряженным для игры в русскую рулетку.

«Сёрфингист» в полицейских «Ray-Ban» медленно выпрямился, вновь откидываясь на спинку стула, он явно не сводил с нас глаз, прячущихся за стеклами очков, он источал ненависть и отчаянную жажду стереть нас в порошок, он охотно схватил бы одну из стоящих на столике пивных бутылок, чтобы запустить ее мне в рожу, после чего занялся бы Карен. Я с легкостью читал это намерение во всей его позе, и это было не телепатией, а всего лишь результатом непрерывного наблюдения.

В конце концов белобрысый почесал пальцем уголок рта и прищелкнул языком:

— Что за славная парочка сопляков, а, Ахмед? Бритоголовый придурок и любительница отсосать, на которую не польстились бы даже в порту…

Сахелиец довольствовался легким, еле заметным кивком, что для него было равнозначно благодарственной речи по случаю присуждения степени академика наук.