Смерть на Невском проспекте - Дэвид Дикинсон

— Со мной, сэр Джаспер, был переводчик, молодой человек из безупречной семьи, безупречно владеющий обоими языками, по имени Михаил Шапоров. Его прислали из Форин-офиса.

— Ну, разумеется, — важно сказал посол, стараясь загладить тот факт, что ему докладывали об этом, а он запамятовал. — Продолжайте же, прошу вас!

— Могу лишь повторить те варианты, которые уже обсуждал сегодня с Шапоровым, когда мы вышли из министерства, сэр Джаспер, — сказал Пауэрскорт, гадая про себя, стал бы он сам таким же надутым, если б провел жизнь на дипломатической службе. — Мартин мог иметь здесь даму сердца или любовницу. Или внебрачных детей, которых он навещал. Или его могли шантажировать, и он приезжал, чтобы вносить деньги. Или он мог быть агентом охранки и приезжать за инструкциями. Или приезжать, просто чтобы отдохнуть. Возможно, ему нравился этот город. Он ведь очень красивый. Все мы знаем людей, которые непременно хотя бы раз в год стремятся в Рим, Венецию или Париж. Мартин мог иметь такое же пристрастие к Петербургу.

Де Шассирон сидел с таким видом, словно предвидел, что сейчас произойдет нечто сугубо драматическое, и его ожидания оправдались.

— Вы хотите сказать, Пауэрскорт, что обсуждали все эти возможности с молодым Шапоровым, включая и совершенно постыдное предположение, что Мартин мог состоять в русских агентах? — Мартин, пока был жив, мог не раз доставить послу сильную головную боль, однако теперь тот встал грудью за честное имя покойника. — На мой взгляд, это неосмотрительно с вашей стороны, в высшей степени неосмотрительно.

Пауэрскорт раздумывал, принять бой или не принимать. Пожалуй, лучше нет.

— Прошу прощения, если вы считаете, что я превысил свои полномочия, сэр Джаспер. Я полагал, что могу положиться на молодого человека, рекомендованного мне британским Министерством иностранных дел. На мой взгляд, он вполне благоразумен.

— Тем не менее, Пауэрскорт, я требую благоразумия от вас, настоятельно требую. Благоразумие — первейший долг всех служащих на дипломатической ниве. Надеюсь, вы будете держать меня в курсе своей деятельности и своих… — тут посол помедлил, словно неуверенный в точности подвернувшегося ему слова, — своих умозаключений. Жду вас ежедневно, примерно в это же время. — Посол поднялся с места и направился к дверям. — Благодарю вас, джентльмены, прощайте.

Перед Крещением, как всегда перед большими праздниками, в Зимнем дворце устроили генеральную уборку. За несколько дней до срока целая армия уборщиц заняла свои боевые посты, экипированная высокими лестницами и обычным ассортиментом ведер, тряпок, швабр, щеток и перьевых метелок с длинными ручками для обметания пыли с хрупких предметов. С особенным тщанием наводился лоск на самую красивую лестницу этого самого красивого в мире дворца, Иорданскую.

На мраморные ее пролеты с двух сторон падает серый январский свет, сверху вниз неусыпно, отражаясь в зеркалах, ее оглядывают кариатиды и атланты, не спускают с нее глаз парящие под потолком боги Олимпа, изображенные на нарядной фреске. Десять монолитных колонн из серого гранита возвышаются над балюстрадой второго этажа, оттеняя белизну мрамора, щедро изукрашенного резьбой и позолотой. В мирные дни, когда не началась еще японская война и не была столь остра угроза покушений, весь свет Петербурга, приезжая во дворец на празднества, поднимался по Иорданской лестнице в бальные залы второго этажа.

В этом году во дворце было немного гостей, но все-таки торжественная лестница пригодилась, и труды армии уборщиков хоть и остались не оценены — такие вещи господа принимают как само собой разумеющееся, — но даром не пропали. Лестница недаром зовется Иорданской. Как заведено, ежегодно шестого января процессия во главе с императором — представители царствующего дома, церковнослужители, высшие сановники государства — спустилась по нарядным лестничным маршам, вышла на Дворцовую набережную и по ковровым дорожкам вступила на скованную льдом реку, чтобы по традиции, в память крещения Христа в водах иорданских, освятить воды Невы. Как всегда, на льду был сооружен временный павильон — как раз напротив северного входа во дворец. Митрополит Санкт-Петербургский Антоний окунул золотой крест в прорубь-«иордань», потом туда опустили чашу, набрали речной воды и с поклоном подали императору. Он пригубил и вернул чашу священнослужителю. Прозвучали молитвы за здоровье царя и царствующего дома — и очень не напрасно, будут язвить потом циники, учитывая гигиеническое состояние невской воды.

Царица с дочерьми, ввиду того, что в городе неспокойно, остались во дворце и наблюдали за церемонией водосвятия из гостиной, выходящей окнами на Неву. В углу еще стояла высокая наряженная елка, пахло хвоей и мандаринами, легкий сквозняк, пролетавший по анфиладе просторных комнат, заставлял трепетать оплывающие воском свечи. Ждали праздничного салюта.

И вот он грянул. Девочки побежали к высоким окнам. Императрица-мать, царица Александра Федоровна и сестра царя Ольга Александровна тоже поднялись с мест, чтобы полюбоваться тем, как над серо-зеленым, ледяным панцирем Невы вспыхнет фейерверк и взлетят ввысь ракеты.

Этот вид из окон Зимнего дворца на Неву, на Петропавловскую крепость с ее строгим шпилем, поблескивающим даже в непогоду, — одна из достопримечательностей Петербурга. Но кто-то злобный не хотел, чтобы в этот праздничный день Романовы забыли, что крепость — не только украшение города. Это еще и политическая тюрьма. Это еще и некрополь Романовых. Почти все русские цари лежат там. Этот кто-то хотел, чтобы число венценосных покойников возросло.

Потому что одно из орудий батарей, поставленных близ Биржи, ударило не холостым снарядом, как обычно бывает в салют, а картечью. Пули попали в помост у «иордани», на набережную, в фасад Зимнего дворца. Городовой, стоявший на посту у павильона водосвятия, упал, запятнав снег кровью. Стекла дворцовых окон, задребезжав, полопались. Осколки брызнули внутрь, к ногам царевен, вдовствующей императрицы и Ольги Александровны, сестры царя, но никто, к счастью, не пострадал.

В поднявшейся суматохе император с императрицей, тоже невредимые, перекрестились и стали молиться. Царь находился у «иордани», а царица — во дворце, но оба думали об одном. Совсем неподалеку находится то место, где двадцатью четырьмя годами раньше террористы бросили бомбу в экипаж деда царя, Александра Освободителя. Спутников царя и его лошадей ранило, сам же он, оставшись цел, вышел из развалин экипажа, чтобы помочь раненым, — и тут другой убийца бросил еще одну бомбу, которая упала точно между сапог царя. Страшным взрывом ему оторвало ноги, разворотило живот, иссекло лицо. Еще дыша, он попросил, чтобы его доставили в Зимний дворец. Черная дорожка крови осталась на мраморных ступенях после того, как его внесли на руках в кабинет и уложили на походной кровати. Когда он испустил последний вздох, в ногах его смертного одра стоял внук Николай, мальчик в синей матроске.

Теперь этот мальчик, ныне Николай Второй, самодержец всея Руси, в плотном окружении охраны торопливо шел к тому самому дворцу, где в муках умирал его дед, и только покачивал головой. Каждый день ему докладывают о том, что преступная агитация злонамеренных лиц возбуждает рабочих, что противоправные элементы активизируются. Положение в стране обостряется все больше, и не знаешь, откуда ждать удара.

Весть о случившемся молниеносно разошлась по столице. Говорили об этом и в Императорском яхт-клубе, где собирались самые сливки общества. Вот и там всякий, услышав новость, крестился. У окна стоял в окружении почитателей французский посол и разглагольствовал о том, что самое знаменательное в этой попытке покушения — то, что из орудий стреляли матросы. Это вам не студенты-фанатики, которые в прошлом году сгубили министра внутренних дел. Это люди, которые приносят присягу царскому семейству, священную клятву верности дому Романовых! Если уж они покинут царя, что станется с Россией?! Корреспонденты иностранных газет со всех ног бросились в гостиницу «Европейская» опрашивать очевидцев, сочинять свидетельские показания, пересказывать слухи, трактовать их — и телеграфом распространять новость, в меру сил приукрашенную и драматизированную, по всему миру.

Сидя одна у себя в спальне, императрица Александра Федоровна зябко поежилась. Вспомнилось пророчество святого Серафима Саровского: «Придут времена великого страдания и великой печали, и в назначенный день, в назначенный час поднимется великая смута по всей русской земле».

4

Лорду Фрэнсису Пауэрскорту за время его пребывания в России порядком уже надоело бесконечно выслушивать самых разных людей. То надутого посла, то циничного первого секретаря посольства, то молодого Шапорова, когда он переводит речи полицейских и чиновников. Вот и на другой день после Крещения они опять сидели в министерской приемной и ждали, когда перед ними распахнутся двери кабинета высокопоставленного служащего министерства иностранных дел.