Ever since we met (СИ) - "Clannes"

Даня звонит ей, когда она, продрогшая, но абсолютно счастливая, наконец оказывается в доме, когда стоит посреди комнаты, промокшую одежду с себя сбросив, и вытирается теплым и сухим полотенцем. Блаженство. Она босиком пробегается до тумбочки, подхватывает с нее телефон и валится на одеяло.

— Ты идеально знаешь, когда звонить, — заявляет она в трубку вместо приветствия. — У тебя в роду ясновидящих не водилось?

— Я вообще-то в третий раз уже звоню, — бухтит он, явно не готовый вместе с ней радоваться. — Уже волноваться начал, Ване названивать, чтобы узнать, где его сестрица запропастилась, а он тоже не отвечает. Куда вы там вместе пропали?

— В снежки играли, — она смеется в ответ. — И в снегу валялись. Тебя не хватало.

Это его смягчит, Саша знает. Его вообще не так сложно просчитать в большинстве случаев. Она поняла, что он предложит ей встречаться, еще когда, ответив на звонок с незнакомого номера, услышала его голос в трубке. Она знала его реакцию на согласие с момента, когда увидела его в тот день. Она знала, какие он ей подарит цветы на второе свидание, знала, что он попробует ее поцеловать на третьем, и что он скажет, узнав, что они не смогут отпраздновать вместе Новый год. Впрочем, от половины вопросов и уговоров ее избавил Ваня, просто нахмурившись и закинув ей руку на плечи со словами «прости, чувак, но Новый год у нас семейный праздник, вообще никого не приглашаем и сами никуда не идем». Тетя Наташа с дядей Игорем и Ирина Владимировна с Александром Васильевичем — этих двоих называть тетей Ирой и дядей Сашей не получалось пока что, хоть она и старалась — были уже не друзьями, а семьей, как ей как-то раз сказала с хитрой улыбкой тетя Лена. Впрочем, в такие детали они Даню не посвятили. И вот и сейчас он вздыхает в трубку, но не обиженно и не сердито, а скорее просто так.

Чтобы его просчитать, не нужно ясновидения. Это по-своему забавно.

— Я бы приехал, — вздыхает он, — но родители узнали, что я не буду с тобой праздновать, и тащат меня с собой. Через полчаса выезжаем в Саранск, к маминой тете. Так что все праздники будешь от меня отдыхать.

— Буду скучать, — поправляет она его. Давить в себе стыд за то, что она ему врет, уже даже не приходится — он сам забивается куда-то вглубь. — Возвращайся поскорее.

Страдать самой и отказывать ему из-за того, что ей нравится Ваня, с которым она наверняка никогда не будет вместе, думает Саша, отбрасывая телефон в сторону после нажатия отбоя, было бы просто глупо и плохо. Даня не виноват. Она не виновата. Не виноват никто. Просто не нужно ждать, пока все будет так, как она хочет. Ей не нужно ясновидение, она и без него уверена, что так, как она хочет, не будет никогда. Так зачем отказывать себе в суррогате счастья, раз настоящее недоступно?

На календаре двадцать четвертое декабря. Католики этой ночью, знает Саша, будут поздравлять друг друга с Рождеством. Их с ним поздравлять когда бы то ни было не стоит — у ведьм свой важный день. Своя важная ночь. Эта ночь, если точнее. У католиков этой ночью рождается бог. У них, ведьм, на рассвете перерождается солнце. И до рассвета они и пробудут в лесу, на поляне, как и каждый раз. До рассвета будут жечь костры и читать мантры, до рассвета будут сидеть на своем островке тепла среди царящего вокруг снежного царства — защитный полог, границами проходящий по кругу поганок вокруг поляны, не позволяет стихии прорваться внутрь. У них внутри всегда теплая летняя ночь, что бы ни происходило снаружи.

До рассвета. А сейчас закат, и у них еще есть время до того, как отправиться в лес. Они начнут после полуночи, чтобы как раз к рассвету успеть. Саша натягивает свитер, влезает в штаны, и босиком пробегается по полу к дверям, собираясь прокрасться на кухню за большущей чашкой чая, но, стоит дверь открыть, врезается в хмурого Ваню, что, окинув ее взглядом, хмурится еще больше.

— Сначала ты куда-то без носков топаешь, а потом болеешь, — заявляет он недовольно. — Я шел сказать, что теть Ира позвонила, они Соню минут через десять завезут, и до ночи оставят. А тут ты босиком.

— Ну Вань, — ноет она, — ну мне же только до кухни и обратно, я чая хочу.

Ваня в дверях встает стеной вместо ответа, заставляя ее глаза закатить. И не проскользнуть же, главное.

— Я ж тебя прокляну, если не отойдешь, — заявляет Саша. Блефует, конечно. Его и проклинать? Бред. — Пусти. Я хочу чаю.

— За то время, что ты тут разговариваешь, можно было уже носки натянуть, — он ее взглядом смеривает снова. — Давай. Я очень не хочу, чтобы ты болела.

— За девушку свою так переживай, — бурчит она себе под нос, разворачиваясь и направляясь к шкафу. Из-за спины вроде бы слышно что-то невнятное, негромкое и нецензурное, но лицо Вани, когда она поворачивается к нему любопытно, такое же спокойное. Носки пушистые, теплые, но признаваться в том, что так и правда лучше и он прав, Саша не собирается. — Доволен? Теперь пустишь?

— Теперь пущу, — он улыбается тепло — не натянуто, как вчера, когда застал ее воркующей с Даней по телефону, не хулиганисто, как пока они на улице были, строя из себя детей, а именно тепло — и тянется к ней. Она уже руки распахивает, чтобы влететь в объятья, когда Ваня резко приседает, перехватывает ее колени, и перекидывает ее через плечо. — Сам и отнесу, держись давай.

Отказывать себе в удовольствии мстительно шлепнуть по маячащей почти перед глазами заднице, думает Саша, было бы преступлением. А на такие преступления она идти пока не готова. Ваня шипит и легонько шлепает ее в ответ, мол, виси себе спокойно, не дергайся, и жаль становится, что перед ней не, например, плечо. Так бы куснула, чтобы знал, как указывать ведьме, что ей делать, но приходится просто висеть, планируя жестокую месть, о которой, она знает, она забудет, как только Ваня ей чай нальет. Месть и правда забывается, уже на той стадии, когда он послушно из всех нужных баночек добавляет в заварник по щепотке, и когда Соня врывается в их кухню, разрывая уютное молчание, но не принося с собой неловкости, в воздухе уже витает запах розмарина и базилика.

— Я печенье принесла, — заявляет она вместо приветствия. — Будете?

— Не-а, — Саша качает головой. Ей не хочется ничего перед ритуалом есть. — Вань, моя порция твоя.

— Все мое — твое, все твое — мое, — мурлычет Ваня забавляющимся тоном, Соню приобнимает за плечи, прежде чем из коробочки, что она в руках держит, стащить печеньку. — Вы тут сидеть будете?

— Ага, — Саша недоуменно на него смотрит пару секунд, прежде чем сообразить. — Опять рядом сядешь и будешь рисовать, великий художник?

— Кутюрье, попрошу, — он смеется, к дверям направляясь — явно за блокнотом пошел. — Вот ты смеешься, а я тебя первой моделью своей одежды сделаю, и прославлю на весь мир.

— И у меня не будет времени на ритуалы, все будет уходить на дефиле и фотосессии? — фыркает она в ответ. — Подумай хорошо, я же буду тебя до конца жизни в этом винить. Ты к такому готов?

Соня смеется, прикрывая рот ладошкой, и делает невинные глаза, стоит Саше на нее глянуть.

— А тебя он хоть раз рисовал? — спрашивает она заинтересованно, стоит Ване за дверь выйти. Ей правда интересно, похоже — глаза светятся любопытством неподдельным. — Уж тебя-то наверняка должен был.

— Почему именно меня? — Саша хмурится непонимающе.

— Потому что вы в одном доме живете, и я бы на его месте не стала упускать такую возможность повысить навыки, — фыркает Соня в ответ. Неубедительно как-то, но смысла ее допрашивать сейчас нет. Все равно ведь не скажет ничего. — Ну так?

— Его спроси, — она плечами пожимает. — Если и рисовал, мне ни разу не показывал. И хватит говорить о фигне. Давай лучше о чем-то, что тебе может понадобиться.

— Да что мне может понадобиться? — теперь уже Соня пожимает плечами, легкомысленно и явно не волнуясь. — Ты мне все объяснила уже вроде. Давай просто чаю попьем.

— А потом вздремнем, — добавляет Саша. Улыбается. — Не смотри на меня так возмущенно. Нам в лес только после полуночи надо, и до самого утра. Ты это время на морально-волевых высидишь?