Тайна предтеч - Игорь Демин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Босого не раз пытались обмануть, а то и ограбить, ушлые торгаши, но чтобы вот так, без причины сбивать заранее оговоренную цену…
— Так дела не делаются, Рябой. Уговаривались по золотому за десяток обычных и по три за большие. А тут, как видишь, еще и очень большие есть. Ты когда-нибудь такие видел? Так и быть, сделаю скидку за большую партию — и соглашусь на двенадцать золотых, накинув тебе еще вот этих железок.
Он выложил на прилавок найденные на свалке полоски металла. Рябой просветлел лицом, дернулся ощупать и пересчитать, но вмиг погрустнел и отвернулся.
— Ложка хороша к обеду, да ко рту. А если рта нет, то и ложка не нужна. Куда ее совать-то? Не в ухо же. Вчера у меня покупатель был, а теперь — только дырка в кармане.
— Я чуть не угробился на этой свалке, чтобы выполнить заказ. Денадцать золотых, и я, так и быть, осчастливлю твою лавку и продам тебе парочку чудодейственных зелий. Без скидки, конечно, товар уникальный. По золотому за склянку.
— Не пойдет, — торгаш махнул рукой, предлагая забирать товар и валить из его магазина подальше. Босой не сомневался, что душа у него при этом стонала, — три с половиной хорошая цена. Себе в убыток беру, просто из уважения к твоей славной профессии. У меня папа был ловчий, и брат был ловчий, и сын, если где вдруг народился без моего ведома, тоже наверняка стал ловчим. Так что я хоть и стою за прилавком, а правду знаю. Дело ли это, чтобы ты ушел из поселка совсем без заработка? Три с половиной золотых, и так уж и быть, я посмотрю на твои зелья. А больше тебе никто не даст.
— Легче удавиться на ближайшем суку. Передай заказчикам, пусть делают своим сыночкам ожерелья из картошки.
Босой демонстративно убирал хвосты, вязанка за вязанкой, в рюкзак, исподтишка наблюдая, как краснеет рябая морда торгаша. Когда дело дошло до крысиных ушей, достававшихся лавочнику за бесценок и способных задорого продаться в ближайшие день-два, Рябой схватил ловчего за руку.
— Ну хватит, хватит! Не горячись. Давай разговаривать, — он склонился, словно что-то хотел сказать на ухо, но передумал. Обошел прилавок, запер дверь в лавку на засов и, вернувшись, все равно заговорил тихо, как будто кто-то мог подслушать, — Серп вообще запретил с тобой торговать. Отправляй, говорит, ловчего сразу ко мне. Я у него спрашиваю, а что не так? Знать бы хоть. А он молчит, как будто я его слушаться должен. А я разве должен? Я тут живу дольше него, почитай лет на пять. И до него какая-никакая, а торговля шла. А тут он со своими мордоворотами.
— А мне-то с этого что? — Босого проблемы торговца волновали мало, — Ты или торгуй, или я пошел. Мой товар везде с руками…
— Да хватит ты, заладил! Один уже ушел, да потом в речке всплыл. Куда ты с ней теперь уйдешь? — торговец раздраженно кивнул на Зою. — Дай угадаю, она тебе ничего не рассказала?
Босой обернулся к Зое, но не увидел на ее лице ничего, кроме привычного уже пренебрежения.
— Не продавай меня ему, — рабыня сморщила нос, — ты что не чувствуешь, как от него воняет?
— Десять золотых за весь твой товар, — хлопнул по столу ладонью Рябой, — И еще десять за девчонку. И обещаю, что ты уйдешь из поселка без проблем. Как ни крути, а ты в выгоде, ловчий. Не знаю, как тебе досталась Зойка, но деньги ты за нее точно не платил. Я отдам ее Серпу, а ты уходи через мою лавку, задами, до ручья.
— Что?! — Босой с ненавистью уставился на лавочника, — Что ты сказал? Продать?!
Сколько раз он пугаю Зою готовностью ее уступить первому встречному за деньги, а когда дошло до дела, сама мысль о торговле человеком, о том, что он сам станет работорговцем, мгновенно вывела его из себя.
Рябой попятился под его взглядом, не понимая, чем вызвал неожиданную злость.
— Двадцать золотых же… На пустом месте. Считай, на дороге поднял. Ну давай двадцать пять. Ну… тридцать?
— Засунь себе эти золотые… — кровь билась в висках, оглушая. — С чего ты взял, что я отдам тебе девчонку?!
— Вот именно, — поддакнула стоявшая за его плечом Зойка, — Меня еще надо заслужить.
— Рот закрой, — рявкнул в ее сторону Босой.
Зоя недоуменно хмыкнула, и ее ладошка юркнула к лицу ловчего, закрывая его губы.
— Да не мой!
Рабыня, всем своим видом выражая послушание и покорность, прижала ладонь к губам, наконец-то своим.
Взбешенный и окончательно сбитый с толку Босой застыл, в упор глядя на все больше робеющего Рябого, вмиг растерявшего деловитость и напор. За годы торговли лавочник много с кем имел дело: с людьми хитрыми, опасными и даже готовыми убить за самую мелкую монету, но вот с такой беспричинной злостью, вызванной простым, казалось бы, деловым предложением, видел впервые.
Босой же, чувствуя, как теряет над собой контроль, пытался успокоиться, но получалось у него плохо. Стоило попытаться взглянуть на ситуацию трезво — и злость вспухала с новой силой.
Разумом он понимал, что ни Рябой, ни сам Серп, почему-то имевший на Зойку серьезные виды, не знали об истории Ловчего. Да что уж там, о ней никто не знал, кроме его самого, да бывших односельчан.
И все равно — никто не имел право распоряжаться человеком как вещью, даже если на шее у него рабская татуировка.
Особенно, если это женщина. Особенно, в присутствии Босого. Стоило представить, что на месте Зои стоит мать, и кулаки невольно сжимались, до хруста, до боли.
Работорговцев не любили нигде. Где-то терпели, где-то позволяли селиться в поселке и даже вести дела. Но чтобы вот так, чтобы каждый встречный поперечный позволял себе видеть в человеке бездушный товар…
Дверь в лавку загрохотала, сотрясаемая нетерпеливыми ударами снаружи.
— Рябой, открывай!
Торговец, все еще находившийся под впечатлением внезапной злости Босого, спросил одними глазами: «Я открою?» — получил такой же немой ответ и двинулся к двери. Проходя мимо Босого, он шепнул:
— А я предупреждал, — и не, дожидаясь ответа, отодвинул засов.
