Однажды в Париже - Жиль Мартен-Шоффье

В воздухе чувствовался аромат жасмина — может быть, он шел от свечей, но я не была в этом уверена и не хотела выяснять, может ли жасмин цвести в начале февраля в полутора тысячах километров к югу от Парижа. В любом случае, не думайте, что я могу отличить запах жасмина от запаха флердоранжа или запах скошенного сена от запаха навоза. Лучше говорите со мной о сравнении метро Лондона и Парижа или о духах «Жики» и «Мицуко», здесь я чувствую себя в своей тарелке и различаю категории. Когда я нахожусь за городом, у меня возникает впечатление, что я попала в костюмный исторический фильм. Сегодня вечером мы определенно были погружены в атмосферу Старого порядка. Бог знает, почему Брюс согласился поужинать с Жан-Пьером Ренаром.

Вам неизвестно это имя, я его тоже не слышала, но в мире музыки Ренар знаменит так же, как Билл Гейтс в информатике. На протяжении двадцати лет он входил в руководство большинства крупнейших многонациональных звукозаписывающих компаний. Последний штрих: за три месяца до встречи с нами в Италии он побил все рекорды такого рода, покинув компанию «Континенталь», фирму Брюса, с чеком на 10 миллионов евро. Несомненно, деньги он получил не в благодарность за хорошую и верную службу. За три года акции «Континенталь» упали в цене на 60 процентов, реализация находилась в стагнации, и несколько звезд покинули компанию, больше не фигурируя в ее каталоге. Единственным бесспорным успехом Ренара было сокращение за счет увольнений на 30 процентов расходов компании на выплату зарплаты в Европе — он был президентом «Континенталь Европа», то есть на иерархической лестнице стоял выше Оливье. Он был самим воплощением безупречной версии палеолитического и одновременно авангардного капитализма: Уолл-стрит для патронов и Украина для рабочих.

Все это я узнала от Брюса. Накануне, когда он заметил Ренара у бассейна, он спрятался, закрыв лицо газетой. Напрасные усилия: тот засек нас и — как будто заметив, что у бассейна валяется выигрышный лотерейный билет, — взял курс прямо на нас. Точнее, на Брюса. Я не фигурировала на экране его радара. Ренар уселся рядом с Брюсом и пустился в бесконечные рассуждения; говорил он пещерным голосом, который шел как будто из недр земли. Ренар прошелся по всему кругу шоу-бизнеса, и это было весьма забавным и познавательным. От его острого глаза не укрылось ничего смешного, в его памяти сохранялись все анекдоты, его сеть продолжала информировать его о каждом проекте. Для каждого персонажа у него было свое четкое определение. Об Оливье, особом предмете его иронии и патроне «Континенталь Франс», он, например, заявил следующее: Брюс может полностью рассчитывать на него вплоть до того дня, когда действительно возникнет в нем нужда. Я помню эту формулировку, потому что наша история вскоре доказала ее обоснованность. Но не думайте, что Ренар обращался ко мне. Я могла бы упасть в обморок, перерезать себе вены, снять купальник — все равно он бы этого не заметил. Месье видел только Брюса, тридцать золотых дисков. По крайней мере, до того момента, когда стал прощаться. На солнце стало жарко, и он предпочел пойти в тень. «Потому что у меня очень чувствительная кожа». И тут я подала голос:

— Ну что же, хорошо, по крайней мере, что у вас есть хоть что-то чувствительное. Как следует берегите ее. И гуд бай.

Внезапно людоед из сказки трансформировался в ангела, подпав под чары того, кто напал на него. И стал извиняться: он-де не знал, он не представлял себе… Я быстро окатила его ушатом холодной воды:

— Чего вы не представляли? Что у Брюса может быть спутница? Что там нашептали на счет него ваши источники информации?

Ничего, конечно. Каскады долларов, которые сопровождали Брюса, заглушали звуки источников злословия. А Ренар собирался вновь всплыть на поверхность в этом бизнесе и по возможности отнять Брюса у «Континенталь», бывшей своей фирмы, которую он ненавидел теперь, после того как ее обчистил. Лев рыкающий покинул свое логово, чтобы ответить мне.

— Не принимайте меня за какого-то средневекового монстра. Брюс — мой старый партнер по игре, и, если бы я понял, что вы его спутница, я выразил бы вам свое почтение. Я полностью доверяю его вкусу. Это его фатальное оружие. То, что он выбрал дочку Жаклин Кеннеди вместо обычной безмозглой модели, с которыми встречаются поп-звезды, меня окончательно убеждает в том, что у него безошибочное чутье. К тому же, если вы простите мне мою грубость, я счел бы за честь пригласить вас обоих на ужин завтра вечером…

Брюс согласился. И вчерашний номер повторился. Ренар ужинал с Брюсом, а мы, две телки, смотрели на них. Ренар тоже пришел со спутницей, с настоящим призраком: это была сама мадемуазель Анорексия. Вместо живота у нее была впадина, по краям которой выпирали косточки бедер девочки-подростка, досыта напичканной журналами для панков. Если представить, как она делит ложе с этим монгольфьером, то получится иллюстрация эпизода хоррор-шоу. Но видела ли она хоть что-нибудь? Не уверена. Сев за стол, она погрузилась в свои грезы. Когда Брюс предложил налить ей бокал вина, она подняла глаза к небу, так, что они как будто выкатились у нее из орбит. Ренар сказал, что Дженнифер пьет только кока-колу лайт. Потом он забыл о ней, а заодно с ней и обо мне. Лишь Брюс интересовал его. Ренар хотел во что бы то ни стало вовлечь того в свою борьбу с компьютерными пиратами, скачивающими бесплатно музыку в Интернете. Это был уже не просто бизнесмен, а его ремейк, бизнесмен в квадрате, в десятой степени. Его не интересовали ни обстановка, ни вино, ни еда, ни две женщины, которые сидели между ним и Брюсом. Только проекты занимали его ум. Это было беспредельное хамство. Но я даже не стала делать попыток перевести разговор на рельсы обычного цивилизованного обеда архицивилизованных мужчин и женщин начала третьего тысячелетия. Оставив свои идеи о хорошем воспитании при себе, я погрузилась в свои собственные грезы.

Ни кваканья лягушек, ни стрекотания кузнечиков, ни металлического стрекота цикад — анонимное молчание таилось в окружавших нас сумерках. Я стала размышлять, что же нравится мне в Брюсе. Сначала его шея, очень длинная, очень тонкая. Его улыбка. Его волосы, падающие ему на глаза. Но особенно его голос. После недели, проведенной с Брюсом, его подлинная личность оставалась скрытой за его шармом. Этого, кстати, он и хотел. Он ухаживал за своей внешностью с утра до вечера, но затем, днем и ночью, он окружал ее тайной. Жить с ним значило видеть, как он надевает сначала одну маску, потом другую. Добиться от него признания, что ему нравится и что не нравится, было практически невозможно. Как будто бы он был японцем. Брюс ни о чем не высказывал суждений. Чем больше времени я проводила с ним, тем больше он скрытничал. Он возводил стену молчания между собой и другими, как некоторые захлопывают двери. Если я задавала ему слишком личный вопрос, он замыкался. Его отец, мать, первая жена — все эти темы были табу. Боясь, что его захлестнет поток откровенности, он не делал никаких признаний, замыкался в себе, подолгу молчал. Если я насмехалась над этой стыдливостью с большой буквы, он осаживал меня: «Прекрати, не надо принимать меня за Пэрис Хилтон». Мне это было нетрудно. Короче говоря, я была, скорее всего, очарована им. Рядом с Ренаром это выглядело забавно.