25-й (СИ) - Степан Ларин

 — Вам что, всё ещё не хватит? — с досадой спросил я, подловив на штык-нож винтовки попытавшегося спрыгнуть к нам немца. Не то чтобы мне надоел бой — я-то могу крошить врагов ещё очень долго, но неужели до них не дойдёт, что здесь они лишь понапрасну губят своих людей? Вот ещё одна кучка солдат бежит к нам, но только я скинул надетого на штык мертвеца и приготовился стрелять, как все они развалились на части под огнём пулемёта «Погибель» — Чак и Дракула не забыли о своей задаче. — Уходите оттуда! — закричал я по рации, но мой голос затих в грохоте выстрела из танковой пушки. «Леопард» накрыл пулемётное гнездо снарядом, и всё, что я увидел, помимо взметнувшейся тучи пыли, камня и комков земли — отлетевший в сторону искорёженный остов пулемёта.

Мною завладели сразу несколько чувств. Страх. Ужас. Скорбь. Ярость. Злоба. Ненависть. Не будь я собой, будь я хоть чуть-чуть слабее волей — кинулся бы к развороченному пулемётному гнезду. Но клоны неспроста на генетическом уровне запрограммированы быть спокойными. Ещё до того, как подброшенный взрывом пулемёт приземлился, вся моя гамма чувств сменилась одним — здоровым безразличием. Я вмиг понял, что погибшим товарищам уже всё равно, кинусь я им на помощь или нет. Их тела (или то, что от них осталось) мы похороним позже, а сейчас надо довести дела с немцами до конца. Пехота всё не успокаивается, да и робот не собирается уходить и прекращать стрельбу. Пока мы косим одну волну вражеских солдат за другой, он продолжает убивать всё новых легионеров. Стрельба Чака и Дракулы отвлекла его, он ещё не вернулся к попыткам уничтожить нас троих, и у меня появилось несколько секунд, чтобы действовать.

Не раздумывая (а точнее, полагаясь лишь на инстинкты и навыки), я подхватил ракетомёт Левиафана и, взвалив трубу для отвода реактивной струи на плечо, высунулся из окопа по пояс. Пилот землянского робота уже увидел, что пулемётчики уничтожены, и опять развернулся к нам. На короткий миг мы пересеклись взглядами — моё забрало с наблюдательными приборами его машины. Я даже разглядел надпись на полукруглой голове, обозначающую название серии роботов — «Вервольф». Защёлкали механические суставы левой руки, шесть стволов роторника нацелились мне в грудь, но я уже нажал на спусковой крючок.

 — Засоси-ка это, тфук!

В голову я не целился. Сорвавшаяся с конца ствола ракета влетела точно в пустующую ячейку наплечной пусковой установки робота. Один маленький взрыв (хоть он и не маленький сам по себе) заставил невыпущенные боеголовки сдетонировать. От шагающего танка остались только ноги да поворотная платформа, на которой раньше был торс, а уж его-то раскидало кусками по ближайшим ста танам. Не завидую пилоту. Хотя, за удачный выстрел я тоже поплатился: мощнейшая ударная волна киданула меня назад, с силой приложив спиной к стенке траншеи. Даже боевому клону, чей скелет значительно прочнее, чем у живорождённых, такой удар мог бы сломать позвоночник. Меня же спас только надетый бронежилет. По хребту словно пустили сильный ток, меня всего скрючило, и ноги отказали. На несколько секунд, не навсегда, слава Какой-Нибудь Высшей Силе. Отлипнув от стенки окопа, я упал на четвереньки и с трудом заставил себя подняться. Собственно, и не поднялся — меня схватила за руку Эришкигал.

 — Чего разлеглись, декурион? Подъём, подъём!

Ценой жизней Дракулы и Чака мы остановили лишь одного «Вервольфа», а их плетётся ещё одиннадцать. Пехота же вообще пока не планирует кончаться. Пространство между лесом и нашими окопами покрыто доброй сотней немецких трупов, но живых-то раза в четыре больше, а из-за деревьев подтягиваются новые. Где-то обильно дымятся чернеющие кучи металлолома — всё, что осталось от танков, но уцелевшие накрывают некрианские позиции снарядами раз за разом, превращая почву в изорванную губку, глотающую кровь убитых — зелёную, густую и прохладную кровь салеу и тёплую, более жидкую красную кровь землян. Откуда-то со стороны северного горизонта загремели далёкие артиллерийские батареи — и это вдобавок к обстрелу из танков. Несмолкаемый грохот бесконечных взрывов и кидающие из стороны в сторону ударные волны сводят с ума; здесь и моего спокойствия не хватит. Я уже ничего не воспринимаю адекватно, иступлённо мечусь, как угорелая сучка, туда-сюда то с одним поручением, то с другим. Это как кошмарный сон, от которого невозможно пробудиться. Минуту назад я отстреливал немецкую пехоту, не забывая наклоняться к мёртвым легионерам за патронами — мои-то давно кончились; затем меня с остатками отряда отправляют подбить танк на другой стороне поля боя, а в итоге мы оказываемся втянутыми в жуткую рукопашную мясорубку... Нет, нас там не было — там были наши тела, управляемые каким-то стадным инстинктом, выработанным специально для боёв, чем-то вроде коллективного разума. Клянусь, я видел глазами каждого своего подчинённого, думал за каждого из них, при этом не будучи собой — мой разум тоже разделился меж головами моих солдат. Клоны могут по-разному думать, по-разному относиться к одним и тем же вещам и поступкам, но уж в бою-то — в родной для них стихии, без которой их незачем было бы создавать — они словно теряют индивидуальный разум. Их сознания сливаются в одно, коллективное, способное на чудеса. Возможно, в такие моменты у клонов пробуждаются телепатические способности, из-за чего они могут взаимодействовать друг с другом, не произнося ни слова, предугадывать действия товарищей и противников, а значит, усиливать свои атаки и защищаться от вражеских ударов ещё до того, как враг подумает их нанести. Может быть, это охотничьи гены клути, вложенные в нас, пробуждаются, и мы начинаем ощущать себя частью стаи, материальными конечностями нематериального общего разума, всевидящего и всезнающего... Я не знаю, чем объяснить такое слияние — крепчайшее слияние, на которое способны живые существа, но это прекрасно. Мне нравится сражаться. Я не берсерк, я не маньяк, убивающих тех, кого дозволено, я не фанатичный слуга Дараш, кидающийся в бой ради того, чтобы Мать Войн была довольна. Мне вовсе не нравится убивать без причины, я осознаю, что от моих действий гибнут и испытывают боль живые и, мало того, разумные существа, пусть и пытающиеся меня убить... Но битва доставляет мне наслаждение. Не кровь, бьющая в лицо фонтанами из обрубков шей, не то, как клинки и пули уродуют плоть, не то, как вязнут ноги в выпущенных кишках, и вовсе не вонь горелого мяса, слезающего с костей от жара огнемётов. Мне доставляет наслаждение сама энергия битвы, витающая в воздухе чистая коллективная ярость и жажда выжить. Я пишу ранами по телам, как художник пишет по холсту. Нет, я и есть художник, но на моей палитре только цвета вражеской крови. И, будучи художником, я испытываю удовольствие от самого процесса, а то, что получается в итоге, просто результат и оценка моей работы, которой можно наслаждаться потом сколько угодно. Возможно, опасность кажется мне лишь игрой, хоть я и осознаю, что в этой игре запасных жизней не будет. А потому никаких глупостей, никаких замешек — только хороший бой.

Да, мне нравится сражаться, но мне не нравится осознавать, что шансов против немецкой орды у нас нет. Нас создали лучшими имперскими воинами, вложили все необходимые навыки, умение выживать, но не умение жить, тем более вечно. Нам дали жизнь, но не бессмертие, и теперь мы гибнем, как мухи. Пушечное мясо. Обыкновенная пехота. Расходный материал. Нет, мы не сражаемся. Мы просто выживаем.

Наконец, прозвучал и приказ отступать. Почему-то я не удивился. Даже обрадовался. Вовсе не из-за того, что появился вариант спасти своё подхвостье — так-то я бы и в одиночку здесь дрался со всем немецким войском. И любой из нас дрался бы. Но тогда мы бы погибли, а командование, хоть и согнало нас сюда, не отдав приказ провести разведку перед наступлением, войска ценить умеет. Точнее, не хочет жертвовать ими преждевременно. На наши жизни-то и на нас лично всем старше центуриона плевать, это я понял ещё несколько дней назад. Центуриону, впрочем, тоже плевать, судя по его словам за столом, но он хотя бы честно сидит с нами в одной траншее. Просто мы должны сдохнуть тогда, когда это будет нужно. Сейчас же мы можем просто сдохнуть, без толку. Вот Раш-Фор и скомандовал отступление. Немного обрадовало то, что к этому моменту космопехи уже покинули позиции и, отстреливаясь и прикрывая друг друга, организованно бегут в тыл прямо под огнём артиллерии и танков. Куски их тел разлетаются на много танов по всему полю, и всё же они уходят.

 — Ну нахер! — выругалась Эришкигал, давно схватившая вместо карабина чей-то ручной пулемёт. Не Хищника, слава Какой-Нибудь Высшей Силе; Хищник вон отстреливается левее танах в десяти. — Лучше подохнуть тут под пулями, чем превратиться в фарш там!

 — Госпожа Видящая, уходите вместе со своими товарищами! — я дёрнул её за руку, но она агрессивно оттолкнула меня локтем.