Легион «Идель-Урал» - Искандер Гилязов

Приведем и некоторые обобщающие данные, которые характеризуют феномен советского коллаборационизма. Обратимся к сведениям человека, который являлся непосредственным участником событий и, возможно, самым компетентным свидетелем по этому вопросу — генерала добровольческих соединений Эрнста фон Кёстринга. В своих послевоенных воспоминаниях он приводит такие цифры: «На лето 1944 г. общее число восточных добровольцев в вермахте составило 700 тысяч человек. Позднее, вследствие деятельности генерала Власова, оно возросло минимум до 800–900 тысяч» (речь при этом идет не только о тюрко-мусульманских или кавказских народах, но и о русских, украинцах, белорусах, народах Прибалтики и др. — И. Г.).[154] Герхард фон Менде, также весьма информированный специалист, считал, что во время войны число восточных добровольцев на германской стороне доходило до одного миллиона.[155]

Примерно такие же цифры фигурируют и в большинстве опубликованных позднее мемуаров (например, Р. Гелен, П. Кляйст, X. фон Херварт)[156] и исследований (например, А. Алексиев, О. Каро, Дж. Фишер, Э. Хессе).[157] Соглашаются с цифрой в один миллион Михаил Геллер и Александр Некрич: «Остается фактом, что в военных формированиях вермахта к концу войны находилось более миллиона советских граждан различных национальностей, в том числе и несколько сот тысяч русских».[158] Приводит цифры от 0,7 до 1 млн советских граждан, служивших в германских вооруженных силах, без комментария и без выражения своего мнения, но скорее соглашаясь, и авторитетный отечественный исследователь А. О. Чубарьян.[159] В результате анализа работ зарубежных авторов Н. М. Раманичев пришел к выводу, что «число советских граждан, служивших в вооруженных формированиях вермахта и полиции, колебалось в пределах 900 тыс. — 1,5 млн человек».[160] Цифры, приведенные в исследовании СИ. Дробязко, несколько отличаются от названных. Он приводит данные о численности тюркских и кавказских народов и казаков в рядах германской армии в 1941–1945 гг.: «Казахи, узбеки, туркмены и другие народности Средней Азии — около 70 тыс., азербайджанцы — до 40 тыс., северокавказцы — до 30 тыс., грузины — 25 тыс., армяне — 20 тыс., волжские татары — 12,5 тыс., крымские татары — 10 тыс., калмыки — 7 тыс., казаки — 70 тыс.». По мнению историка, это составляло примерно четверть от общего числа представителей народов СССР, служивших в вермахте, войсках СС и полиции (1,2 млн).[161] Гораздо более осторожен С. В. Кудряшов, разграничивая «пассивный и активный военный коллаборационизм». Он считает, что «даже если сознательно делать самые высокие допуски, доля активного (вооруженного) военного коллаборационизма не могла превышать 250–300 тысяч человек».[162]

П. фон цур Мюлен в своем специальном исследовании подытожил сведения многих источников и исследований: «В середине 1943 г. восточных добровольцев насчитывалось более 300 000 чел., через год оно удвоилось и почти достигло одного миллиона. Число кавказцев среди них почти по единодушному мнению считается 110 000 чел., поволжских татар от 35 до 40 000, туркестанцев от 110 до 180 000 чел. Поскольку здесь не учтены снабженческие и строительные соединения, особые подразделения (…), то эти цифры можно увеличить и дальше».[163]

Ясно, что с абсолютной уверенностью утверждать, что цифры эти точны и заслуживают полного доверия, нельзя. Сомневаться в них заставляют два момента.

Во-первых, обобщались эти сведения в Берлине на основании справок нижестоящих чиновников и учреждений, которые по понятным причинам желали предстать перед начальством в лучшем свете и, очевидно, приукрашивали итоги своей деятельности. Реальные документы показывают, что, например, некоторые восточные батальоны, упомянутые как сформированные, по существу оказывались фантомами, созданными только на бумаге (например, под эгидой Восточных легионов было реально создано только 7, а не 12 батальонов поволжских татар, упоминаемых в справке X. Унглаубе).

Во-вторых, германская военная статистика, особенно в последние годы войны, явно имела серьезнейшие пробелы, и это следует учитывать при характеристике ее данных (в соответствующих документах можно найти свидетельства подобных серьезных недостатков, вспомним опять цитированную выше справку X. Унглаубе от 10 октября 1944 г.).

Поэтому осторожность в оценках приведенных цифр можно считать вполне уместной.[164]

Но если соглашаться даже с самыми осторожными цифрами, то они, безусловно, впечатляют. Десятки тысяч советских граждан в годы войны перешли на сторону немцев, что заставляет очень серьезно задуматься о причинах, мотивах их действий.

Задачи Восточных легионов, их оценки и характеристики германской стороной

Созданием национальных военных формирований из народов СССР Германия преследовала вполне четкую цель, пыталась решить свои конкретные задачи, имела для того определенные военные и политические мотивы. Попытаемся теперь осветить этот важный момент. Сформулируем дополнительно и следующий вопрос: как и с какой точки зрения оценивались Восточные легионы в период создания и позднее? Такие наблюдения и обобщения делались немецкими военными чиновниками разного ранга и во время войны, и позднее в многочисленных мемуарах. Попытаемся найти ответ на поставленные вопросы.

Вслед за появлением соответствующего приказа о формировании Восточных легионов 28 марта 1942 г. был подписан меморандум (своеобразные директивы) А. Розенберга, в котором он вполне откровенно высказался о целях и задачах германской стороны.[165] Составитель особо подчеркнул, что первичное значение при создании национальных частей играли политические мотивы, а вторичное — военные. На его взгляд, «использование кавказских воинских частей великогерманской империей произведет глубочайшее впечатление на эти народы, в частности, когда они узнают, что только им и туркестанцам фюрер оказал эту честь». Рейхсминистр здесь явно лукавил: политико-пропагандистский момент в создании Восточных легионов, конечно, присутствовал, но играл далеко не главенствующую роль. Прав О. В. Романько, отмечавший, что «большинство батальонов Восточных легионов готовилось именно как фронтовые формирования, и применять их собирались соответствующим образом».[166]

Для подтверждения этой мысли вспомним вновь цитировавшийся выше приказ командующего группой армий «Юг» от 19 мая 1942 г. — он объяснял своим войскам, что национальные части создаются в первую очередь из-за недостатка резервов, недостатка прикрывающих (тыловых) соединений, с целью «сбережения» немецкой крови. Говоря об этих проблемах, командующий явно говорил о вынужденности этого мероприятия. Политический его эффект упоминался в последнюю очередь.

И Розенберг в меморандуме уделил немалое внимание военной стороне дела: национальные воинские части должны были быть дислоцированы на оккупированной территории с таким расчетом, чтобы углубить противоречия между народностями в целях господства над ними. Главными условиями для военно-политического успеха Восточных легионов он считал следующие:

«1) Желательно, чтобы офицерские должности во всех воинских частях занимали только немцы. Тем самым германская армия приобретает огромные преимущества, как это имеет место у англичан в Индии;

2) желательно, чтобы воинские соединения путем вербовки на десять—двадцать лет могли бы обеспечить себе замену выбывающих, которые обеспечивались бы должностями в их органах управления;

3) желательно предопределить численность каждого формирования в отдельности. Численность формирований должна быть такой, чтобы они ни в коем случае не могли оказывать давление на немецкие оккупационные части».

Итак, в данном документе нашло отражение одно из важнейших противоречий, которое при создании легионов присутствовало изначально и которое никогда не было преодолено, — противоречие в военной и политической мотивации их существования. С военной точки зрения употребление Восточных легионов было, по существу, необходимо для немцев, но тут же ограничивалась их численность, назначением на командные посты только немцев подчеркивалась их несамостоятельность, что могло задевать и задевало самолюбие самих «восточных добровольцев». С политической точки зрения, немцы вроде бы должны были нарисовать перед восточными добровольцами радужную картину их будущего, но радужности в рамках национал-социалистической идеологии никак не получалось.

То же самое мы можем обнаружить и в материалах обсуждений интересующего нас вопроса в ставке Гитлера. Во второй главе уже упоминалось, что Гитлер 12 декабря 1942 г. высказал «высочайшее доверие» тюркским, мусульманским народам, призывая своих подчиненных при создании восточных соединений быть очень осторожными и называя эту затею рискованной.[167] Наиболее подробно вопрос о Восточных легионах рассматривался в ставке Гитлера 8 июня 1943 г.[168] В общем, привлечение на немецкую сторону солдат противника, местного населения, усиление пропаганды в этом направлении (но без лишних обещаний) было одобрено. Однако Гитлер и здесь проявил просто маниакальную подозрительность во всех вопросах касательно военного сотрудничества с народами СССР, призывая своих подчиненных «различать между пропагандой, которую мы делаем „там“ (т.е. на Восточном фронте, против советских войск. — И. Г.) и тем, что мы в конце концов сами делаем», чтобы вдруг привлеченные на немецкую сторону украинцы, прибалтийские народы, народы Кавказа не повернули оружие против самих немцев. Генерал Цейцлер доложил, что на тот момент имелось 78 добровольческих батальонов, 1 полк и 122 роты, кроме них около 220 тысяч «хивис». На совещании эти цифры вновь пробудили опасения Гитлера, особенно в отношении объединения их друг с другом, объединения в более крупные соединения, даже в «национальные армии». Поэтому было строжайшим образом заявлено: «Батальоны — это наибольшее соединение» (Цейцлер); «Привлечение батальонов к борьбе на фронте или использование эмигрантов или вождей старой интеллигенции остается строжайше запрещенным» (Кейтель). Бросается в глаза, что руководители рейха очень хотели использовать «восточных добровольцев» в значительно более широком масштабе. Но они же сами этого очень сильно страшились. Этот документ — наглядное свидетельство метаний высшего германского руководства в попытке разрешить возникшую проблему, его стремления сделать трудный выбор между двумя полюсами.