Перпендикулярный мир - Владимир Орешкин

— То есть, — не поверил Гвидонов, — вы хотите сказать, что Мао-Дзе Дун из-за этих махатм чуть ли не начал войну с Советским Союзом?

— Именно это и сказал. Если бы у нас не было ядерного и термоядерного арсенала в полном объеме и во всех его проявлениях, не известно еще, чем бы это закончилось… Вернее, известно: Китай бы стал граничить с Финляндией.

— Чудеса, — сказал Гвидонов.

— Вот, наконец-то, — и ты созрел… До чудес… Теперь слушай задание. Я, в свое время сидел с человеком, который что-то краем уха слышал про эту историю, — где-то, что-то, как-то, но ничего конкретного. Как-то вечером болтанул, как байку, чтобы не скучно было… Но я запомнил, что-то в ней было особенное. А как началась перестройка, и появилась возможность, я этого урку разыскал, чтобы повторил мне старую свою байку по новой… Года три все это тянулось, — от одного человека я шел к другому, от другого — к третьему. Без всякой оправданной надежды, на авось, из чистой воды романтизма. То есть, из любви к искусству. Я сам и представить себе не мог, что это к чему-то может привести… А привело к одному полулегальному китайцу, который в Хабаровске торговал краденым. Потертый такой калач, — я с ним потом встречался. Как тот Мао-Дзе Дун… Китаец оказался не простой, чуть ли не бывший костолом самого их Генерального. Верой и правдой ему служил, — много за свою карьеру костей переломал, но стал слишком известен, в узких кругах. Тогда его решили заменить, а на пенсию пожадничали… Как-то костолом этот в последний момент все прочувствовал, и дал деру. Конечно же, в СССР, — так надежнее… Ну, а у нас, — скупка краденого, умеют эти китайцы находить для себя теплые местечки. Старый уже совсем. Так что я у него и исповедь принял, и грехи ему отпустил. А уж он нагрешил, будь здоров. Мы с тобой, по сравнению с ним, — малые дети.

Чурил остановился на несколько секунд, полузакрыл как-то глаза, возникла тишина в кабинете, словно минута молчания по тому непростому нагрешившему за жизнь китайцу.

— Вера появилась. Я после этого верить начал в эту историю… Ну, и дошли со временем до Тувы. Но там — глухо. Словно бы их и след простыл. Я свою армию с Туву посылал, и свою — «Альфу». Никакого толку… Вера появилась, а надежда ушла. Вот так вот.

Он сказал это так окончательно, что Гвидонов подумал, что это, несмотря на некоторые неувязки, конец всей истории. И всему их разговору. Просто скажет дальше: даю тебе месяц сроку и разыщи-ка ты мне этих махатм, раз тебя рекомендовали, как неплохого специалиста.

Логично, — как странно она началась, так странно и должна закончиться.

— И тут, прошлой весной, один человечек, которого мы оставили на развалинах их брошенного в Тибете поселения, сторожем, сообщает: появилось несколько субъектов, довольно подозрительных. Не местные, мысль в глазах, степенные, вроде ничего не делают, просто бродят по окрестностям, на вопросы отвечают коротко, изображают из себя китайских туристов. В возрасте, приблизительно, лет под шестьдесят. Но никакого их туристического автобуса поблизости нет… Представляешь, что со мной было. У сторожа спутниковый телефон, с ним можно хоть час болтать, — но моих людей рядом с ним ни одного. Рядом, на сотни километров, — ни одного аэродрома, хоть с парашютами свою «Альфу» там кидай… Я по часам засек, первые ребята вылетели через три часа шестнадцать минут, — к этому месту. И у каждого, — парашют. Еще через три часа, — другой самолет. В том уже все было, как нужно, — инструктаж, экипировка, все по уму… Оба опоздали.

Чурил так горестно взглянул на Гвидонова, что тот его пожалел. Честное слово. На самом деле пожалел: столько старался человек, столько себя вложил в это дело, — и вот, долгожданная случайность, которая и бывает не чаще, чем единожды в жизни. И так — далеко.

— Оба опоздали, — продолжал негромко Чурил, — махатм этих след простыл. Словно испарились… Сторож говорит: я за ними все время в бинокль смотрел, в одной руке бинокль, в другой — спутниковый телефон. Зашли за скалу, а из-за нее уже не вышли… Как сквозь землю провалились. Мои ребята ту скалу на уши поставили. Песок из нее сделали. Просеяли через сито, — никого… Пришлось перекрывать всю Российско-Китайскую границу. Ну и Российско-Монгольскую тоже, естественно. Времени в обрез, вероятность, что решение правильное, небольшая. Но что-то же нужно было делать. Всех людей, что у меня поближе к тем границам были, я туда бросил. Высматривать группку китайцев пожилого возраста, контрабандистов, не рассчитавшихся с крышей… Напугал их там так, что всю эту чушь весь мой недружный коллектив воспринял серьезно. Лимон назначил за голову каждого. Лимон за мертвого и два лимона за живого… А сам не верю, ни на грош, во всю эту затею… У пограничников — тревога, ищут китайских шпионов, у ваших феэсбешников, — тревога, тоже ищут шпионов, у милиции, — тревога, у моих ребят, — тревога, даже в МЧС, — тревога. Там тоже ищут старых китайцев, — но совершенно не знают, зачем. Губернаторы моему секретарю каждые два часа звонили, обстановку докладывали. А я не верю, — так, сделал все это для очистки совести, чтобы потом не жалеть, что был шанс, а я его профукал.

— И что? — спросил Гвидонов.

— А то, что наткнулись на них какие-то деревенские браконьеры, — но тоже поставленные в известность насчет лимонов. Но круглые идиоты!.. Лягушек в болоте ловили. Крутили генератор, совали концы в воду и давали разряд. Лягушки всплывали, и они их с поверхности сгребали. Но ведь, если бы не идиоты, ничего бы у них не вышло. Я так подозреваю… Качают свой генератор, и видят, появляются на фоне болота какие-то фигуры, похожие на тени, и в утреннем тумане начинают расплываться. Так они, не долго думая, хватают свои карабины и устраивают канонаду. А потом целый час добираются до этого места, чтобы посмотреть на результат. И видят результат, — лежит там человек, китаец-некитаец, в каком-то невзрачном плаще, с серым лицом, с тремя пулевыми отверстиями в разных местах… Но тут они поступили уже как полные идиоты!.. Они его обыскали, все, что было в карманах, положили в мешок, и отправились обратно, а оттуда в деревню, а там у них со связью плохо, только на следующий день дозвонились до начальства… Короче, когда вертолет прибыл на место, никакого трупа там не нашли. Искали-искали, — ничего… В карманах пропавшего покойника был только пакетик, небольшой, они его сфотографировали, я тебе покажу фотографию, посмотришь… Но вот ведь как бывает, — идиоты, идиоты, а в нужный момент идиотства до конца не хватило, — нет бы его распечатать, посмотреть, что там внутри, так нет же, не тронули. А сделали другую чудовищную глупость, — отдали груз надежному человеку, посадили его в почтовый самолет и отправили в Москву… А дальше ты знаешь.

— Сколько тебе пообещала девушка, за то, что ты оградишь ее от собственного дяди? — спросил Чурил.

Гвидонов замешкался было, от столь бесцеремонного вмешательства в коммерческую тайну, но под пристальным взглядом собеседника вынужден был открыть этот секрет.

— Пятьдесят миллионов, — сказал он.

— Мог бы и сто попросить, — равнодушно сказал Чурил, — она бы дала. Так что ты, — продешевил… Я же тебе дам — двести. И гарантирую полную неприкосновенность от ФСБ и дяди. Гарантирую, если после всего будешь нем, как рыба, дальнейшую жизнь. Свободу передвижения, свободу места жительства, — вообще, свободу. Но при условии полного молчания…

— Выбора у меня нет, я так понимаю, — сказал Гвидонов.

— У тебя нет выбора, — жестко сказал Чурил, — и быть не может… После всего, что я тебе рассказал. Ты взрослый человек, знаешь, наверное, что на свете существует только два способа заставить другого человека работать на себя. Это принуждение и возможность… Вот два кита, на котором сидит человеческое общество, как общественная организация. У тебя нет выбора, — но есть возможность. Я тебе дарю ее. Возможность стоит больше любых денег, потому что она позволяет сохранить себя человеком. В неприкосновенности…. Я разрешаю тебе сохранить себя в неприкосновенности. До конца дней своих ты будешь благодарить меня за этот подарок.

Климат меняется.

Еще лет десять или пятнадцать назад в звуках слова «февраль» звучала вьюга, холод, промозглое небо, — и человеку, который по своему характеру, любил тепло, приходилось не сладко.

Теперь же февраль, — это минус три, или минус пять, или плюс один… Снега не выпадало, наверное, уже много дней, так что дорога была сухой, и слышно было, как шины мерседеса с легким шорохом перебирают асфальт.

Гвидонов сидел на заднем сиденье и смотрел через окно на прохожих. Все время, когда тяжелый мерседес притормаживал на красный свет, он вглядывался в лица тех, кто совсем близко от него переходил на другую сторону улицы.

Его поражало, — внутреннее достоинство, в каждом из этих мужчин или женщин, или подростков. Должно быть, неделя, проведенная в одиночестве, так повлияла на него, что все другие люди, отсутствие которых, вроде бы прошло незамеченным, — вдруг приобрели для него такой интерес.