Пастернак, Нагибин, их друг Рихтер и другие - Игорь Викторович Оболенский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом я сделаю репродукцию этого портрета и подарю его Вере Ивановне. Я запомнил – мой подарок неизменно будет стоять на столике…
* * *
В этой книге не будет критических размышлений о том, когда и какой концерт Рихтер исполнил лучше. Потому что они в контексте настоящего рассказа тоже будут выглядеть фальшиво и даже, наверное, нелепо. Потому что я разговаривал не с музыковедом, а с женщиной, которая более полувека просто была самым близким для Рихтера человеком.
Здесь будет история обычного гения, о котором следует не только написать книгу, но и снять художественный фильм.
Ибо его жизнь – это самый великий сценарий, который мог сочинить XX век.
Одну из главных ролей в нем, конечно же, сыграет и Вера Прохорова.
* * *
Эта история началась 17 декабря 1938 года. Когда происходит что-то судьбоносное, время и место, как правило, остаются в памяти. В московской квартире профессора Нейгауза царило праздничное настроение: ждали гостей, чтобы отметить Варварин день, именины тещи великого музыканта. Двадцатилетняя Верочка Прохорова пришла одной из последних.
* * *
– Я сняла шубу, и так неловко, что она все время выпадала у меня из рук.
Ко мне подошел улыбчивый молодой человек и помог поднять шубу. Он поднял ее, и мы захохотали. И я подумала – до чего же милый и приятный человек.
– Слава, – представился он.
– Вера, – ответила я.
Почему-то сразу стало ясно, что этот человек навсегда войдет в мою жизнь.
* * *
Когда Рихтер приехал в 1937 году в Москву из Одессы и поступил в консерваторию, то Нейгауз прописал его у себя. А всю войну Слава прожил у нас. Я тогда была студенткой, Светик – студентом, дом наш был открытым и гостеприимным.
Наша первая встреча со Светиком состоялась в доме Генриха Нейгауза в день именин Варвары. Генрих Густавович всегда отмечал этот праздник. Варварой звали мою бабушку, тещу Нейгауза.
Генрих Густавович был женат на моей тетке, поэтому в его доме я бывала довольно часто.
Сам Нейгауз был из Елисаветграда, где у его отца была своя музыкальная школа. В этой школе учились и Генрих, и Зинаида (будущая жена Пастернака), и моя тетка Милица. О Милице Генрих Густавович говорил: «Она моя первая и третья жена».
В Елисаветграде у них был роман, а потом Нейгауз уехал в Киев, и из-за Гражданской войны они оказались отрезаны друг от друга. В Киеве Нейгауз стал профессором и мужем Зины.
Лишь после того, как Зинаида вышла замуж за Пастернака, Нейгауз наконец женился на тете Милице.
Причем так получилось, что младшего сына Стасика Зина оставила тетке и Генриху Густавовичу. Она больше всех любила старшего сына Адика. С ним и Борисом Леонидовичем ездила в Тифлис.
Только когда Адик умер от туберкулеза – это случилось в мае 1945 года – Зина обратила внимание и на Стасика… У Генриха Густавовича был наивный отец. Он писал письма родственникам в Германию и рассказывал в них обо всем, что видел. А видел он довольно неприглядные вещи – голод, очереди, циничное поведение властей.
Его пытались отговорить от излишней откровенности. Но он отмахивался: «Кто будет читать мои письма?»
И еще приписывал в них: «Гарри боится вам писать (дома Генриха Густавовича звали Гарри. – Примеч. В.П.), но он чувствует то же самое». Потом, когда Генрих Густавович был арестован, ему эти письма цитировали следователи…
* * *
Наше знакомство с Рихтером состоялось за несколько лет до ареста Нейгауза.
Между нами сразу проскочила какая-то искра взаимного притяжения. И, улыбнувшись в ответ на улыбку Рихтера, я почувствовала – этому человеку суждено навсегда войти в мою жизнь… Жизнь наша была очень веселой.
Светик вовсю хулиганил с дочерью Нейгауза Милкой. Она как-то предложила бросить из окна тарелки, чтобы посмотреть, как они будут падать. Картина им так понравилась, что они принялись бить всю посуду.
И тут в комнату зашла моя тетя.
– Что это за безобразие, что вы делаете? Ах, все тарелки разбили? Ну, если последняя осталась, тогда и ее бросай!
* * *
В консерватории Слава категорически не мог сдать военное дело и марксизм. Мы с ним по очереди занимались.
В конце концов он придумал, как одолеть эту науку. Говорил: «Как бы понять слово «партия»? Ага, нарисую ее как дом (а он очень хорошо рисовал). Так, партия ушла в подполье – значит, дом опустился под землю».
О вождях мог запомнить только то, что Сталин и Ленин – вожди, а Троцкий – иуда.
Когда его спрашивали, а кто такой Жданов, он уже не знал, что ответить. А услышав, что Жданов тоже вождь, удивлялся: «И почему все так хотят быть вождями?»
* * *
Светик был очень дружен с Ростроповичем, он был всего на несколько лет его старше.
В консерватории им даже выдавали один лист с талонами на двоих. Там все по алфавиту было, а они оба на букву «Р».
Предполагалось, что музыканты получали этот лист, а потом делили пополам.
А поскольку обычно я получала за Славу талоны, то решила первым делом отвезти их домой Ростроповичу. Дверь мне открыла его мать, Софья Николаевна. Она была очень колоритной женщиной, с большой толстой косой. Довольно решительная дама. Ростропович почему-то называл ее Чижиком.
Вспомнилась одна забавная история.
Ростропович талантливо умел пародировать голоса людей. И вот как-то, когда его не было дома, у них зазвонил телефон. Это был, кажется, Мигай, историк марксизма из консерватории.
Почему-то он позвонил в семь утра. И мать Славы взяла трубку и довольно-таки прямо сказала, все что думала о звонящем. «Я тут голая стою и тебя, дурака, в семь утра слушать должна?!».
Она была уверена, что звонит Слава.
* * *
Ну так вот, привезла я Ростроповичу талоны и он очень обрадовался: «Как хорошо быть на одном листе с Рихтером. А то до этого я был с одной виолончелисткой, так она первая получала талоны и все тратила на себя!» Ростропович был очень непосредственный человек.
* * *
Как-то он поехал на гастроли, по-моему, в Свердловск. А тогда было трудное время, и он не смог найти манишки. В итоге надел под фрак вырезанную из простыни материю. Ботинок своего размера тоже найти не смог и обул на два
