Пастернак, Нагибин, их друг Рихтер и другие - Игорь Викторович Оболенский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот вам и голос крови – стопроцентный еврей оказался патриотом России.
* * *
Уезжая, он взял с собой собаку, для которой сделали специальную деревянную клетку.
На таможне решили, что под этими деревяшками пытаются вывезти золото, и приказали ее сломать. Будку разобрали прямо в аэропорту, потом собрали, ничего, разумеется, не обнаружив.
Тогда с Толи просто потребовали денег. А то, говорят, мы вашу собачку так выгрузим, что одни кости соберете. Провожать его собрался полный аэродром народа. И Тоша всем говорил: «Спасибо, что пришли на мои похороны. Я там жить не смогу». Лидия Чуковская там была, он дружил с ней. Сидела черная как ворон. Академик Сахаров в аэропорт приезжал, Тоша был с ним в хороших отношениях.
Так как Майке не до этого было, Якобсон за несколько дней до отъезда позвал меня съездить с ним к Сахаровым проститься. Андрей Дмитриевич произвел на меня впечатление удивительно мягкого человека, от которого странно было ожидать железной твердости в отстаивании своих убеждений. Он напоминал скорее дачника, который из самовара пьет чай. Но его супруга! Это было исчадие ада, просто исчадие! Глаза черные, вращаются вокруг своей оси. Она, видимо, держала Андрея Дмитриевича в ежовых рукавицах.
Потом Елена Боннэр стала вся такая революционная, а тогда говорила: «Толя, вы же будете свободным человеком. Вы же член ПЕН-клуба!»
А Толя только говорил: «Андрей Дмитриевич, спасибо, что вы прощаетесь со мной. Это мои похороны!»
И Толя действительно не смог там жить. Он повесился.
А Майка и сейчас в Израиле. Она регулярно мне звонит, мы часами с ней говорим, вспоминаем…
* * *
После доклада Хрущева на XX съезде партии о культе личности Сталина действительно освободили всех политических заключенных.
Меня освободили по двум статьям – хрущевской и ходатайству моих друзей. Это все была инициатива Юры Нагибина, он все это организовал. В лагере мне сказали, что я могу не засчитывать эти проведенные в заключении шесть лет.
Я отказалась – как это так, не считать столько лет жизни.
«Ну тогда, – предложили мне, – вы можете говорить, что эти годы были посвящены сотрудничеству с КГБ».
Ну, тут уж я тем более отказалась!
* * *
После лагеря меня восстановили в институте.
А еще реабилитированным давали двухмесячную заплату и помещение для жилья. Мне дали коммуналку, так как и до ареста я жила в коммуналке. А потом старик из нашего дома на улице Фурманова уходил в дом престарелых, и я с ним поменялась. Ему же все равно было, какую комнату сдавать государству.
Так я оказалась в доме, где прошло мое детство и юность. Круг замкнулся…
* * *
Часто ли я вспоминаю прошлое? Конечно, часто. Не думаю, что моя семья и ее связи были какими-то особыми. Тогда все семьи из так называемой буржуазии были связаны. Все же было общее – балы, вечера, ужины, где молодые люди встречались, влюблялись и создавали семьи.
Бабушкина сестра тетя Маша была замужем за поэтом Афанасием Фетом. Говорили, что он женился на деньгах. Тетя Маша особой красотой не отличалась. Но подобные разговоры ее обижали. Она собрала нежные письма Фета к ней и доказала, что его чувства были искренни. За честь семьи она стояла горой. Они действительно жили дружно. Фет был хороший хозяин и хорошо управлял имением, где они проводили большую часть времени.
* * *
Моя прабабка была двоюродной сестрой Станиславского, одна из ее дочерей вышла замуж за друга Тургенева.
Прабабка после смерти мужа осталась молодой вдовой с детьми. И сумела не просто справиться с Трехгорной мануфактурой, но и поднять ее! Ее дочь Варвара вышла замуж за мужа своей покойной сестры. Когда та умерла, прабабка заставила Варю взять овдовевшего зятя в мужья, чтобы детей воспитывала не мачеха, а родная тетка.
* * *
Племянник моей бабушки со стороны мамы – Евгений Сергеевич Боткин – был врачом Николая Второго, последовал за ним в ссылку и был расстрелян в Екатеринбурге.
Он, кстати, отказался сотрудничать с новой властью. И за это именно ему поручили разбудить семью императора в ту последнюю ночь. Жена его в то время вместе с двумя детьми находилась в Париже. Они выжили. У нас говорили, что дядя Женя был героем и святым. Считали, что его надо канонизировать. Он ведь сам пошел на смерть, отказавшись предать государя.
В советские времена о нем не говорили, кроме того, что вместе с царем был расстрелян его врач. Но дома у нас о нем никогда не забывали. Говорили, что он очень любил детей. Но был очень занят. Ему часто приходилось жить во дворце, так как наследник был очень болен. Дядя Женя ведь был лейб-медиком и по долгу должен был находиться рядом с императорской семьей. Дедушка рассказывал, что там был врач Бадмаев – друг и пособник Распутина. Именно благодаря Бадмаеву наследнику становилось плохо аккурат в те дни, когда Распутин уезжал. И императрица думала, что здоровье сына связано с присутствием Распутина. А Бадмаев просто что-то цесаревичу подмешивал в еду… Это все имена значимые в русской и мировой истории. Но ничего особенного в этом нет. Так было у всех. Все женились на знакомых из одного круга. Конечно, кто-то мог жениться на крестьянке. Но для этого надо было жить в деревне, чтобы ее встретить. Такой случай был бы уникальным. Потому и женились, и выходили замуж за людей своего круга.
Браки были не то чтобы сословными, но естественными. А после революции все, конечно, уже смешалось…
* * *
Я сама обо всем этом написать не могу.
Я – жертва дальтон-плана, когда в школе нам старались привить независимость и любовь к свободе. К грамотности было полнейшее пренебрежение.
Я просто не могу все это сесть и записать. Хорошо, что жизнь моя и моих близких так заинтересовала тебя… Я уже давно живу на свете и могу сказать одно: Божья воля существует. А судьба…
Я верю, что человек волен исполнить то, что ему дал Создатель.
А еще человек может раскаяться и изменить свою судьбу. В скандинавских сагах злые нарни правят миром. Но их власть бессильна, если они не находят сообщников в наших душах…
Глава вторая
Светик
В 1956 году среди подписей в ходатайстве об освобождении Прохоровой стояла и подпись Святослава Рихтера. Ее «Светика», как она всегда называла своего друга.
Для нее он по-прежнему
