Повести - Генрих Гофман

В бессильной злобе он решил сам позвонить в штаб воздушной армии и, привстав, потянулся к телефону, рядом с которым лежал пистолет и трофейное оружие.

Капитан, неправильно истолковав намерение Георгия, схватил со стола пистолет.

— Не шевелись! Застрелю на месте.

— Что вы испугались? Я только позвонить хотел.

— Я тебе позвоню, — чеканя слова, процедил сквозь зубы капитан, убирая со стола автомат и пистолеты.

Какая-то апатия, полное безразличие овладели Карловым. Нервное напряжение и усталость надломили его. Он понял бесполезность дальнейшего разговора с капитаном.

— Возьмите, здесь все написано, — протянул тот бумажку лейтенанту. — А с тобой в тылу еще разберутся, выяснят, что ты за птица, — загадочно предупредил он Карлова на прощание.

Они тряслись на старой, заезженной эмке. Ехали молча. Навстречу двигались к фронту пехотные части, тягачи тянули орудия, катились машины, груженные ящиками с боеприпасами; шли танки, обгоняя и тех и других, проносились «виллисы».

Въехав в полуразрушенную станицу, эмка остановилась у небольшого кирпичного здания. Угол его был снесен снарядом. Около входа валялась пробитая осколками железная вывеска с надписью, «Дойче комендатур» — все, что осталось от немцев.

В приемной за невысоким барьером сидел дежурный.

— На, принимай полицая, — обратился к нему сопровождавший Георгия лейтенант.

Георгия вновь обожгло это слово — «полицай».

— Давай его в камеру, — приказал дежурный, обращаясь к стоящему у двери сержанту.

В потолке узкого коридора, через который повели Георгия, зияли дыры. Когда свернули за угол, его втолкнули в небольшую комнату, где находилось несколько арестованных. Двое из них были в форме полицаев, остальные — в разношерстных пальто и шубах. На полу валялась осыпавшаяся щебенка. Стекло в единственном окне было выбито, но толстая решетка сохранилась. Георгий, еле державшийся на ногах, прошел в угол.

На промерзших стенах, за проседью инея виднелось множество косо нацарапанных надписей, в конце каждой стояла дата.

«Сколько людей побывало в этом фашистском застенке», — подумал Георгий.

Ноги подкашивались. Он опустился на пол. Любопытные взоры обитателей камеры шарили по его лицу.

— Откуда взяли? — громко спросил у него один из них.

Карлов, не отвечая, глубоко вздохнул и закрыл глаза. Хотелось хорошенько осмыслить все, что с ним произошло.

«Почему никто не попытался разобраться, кто я такой?» — с горечью думал Георгий.

В камеру принесли обед. Георгий не притронулся к пище. Он ждал, что вот-вот его вызовет какой-нибудь начальник и все выяснится. Так в томительном, ожидании, то засыпая, то вскакивая, чтобы потопать и согреться, провел он весь день.

Вечером он окончательно почувствовал себя одиноким, затерявшимся в огромной массе людей. Последним усилием воли он пытался взять себя в руки.

«Ничего — самое страшное позади. Главное, добрался, перешел линию фронта, а все остальное — недоразумение».

Как ни заставлял себя Георгий заснуть, ничего не получалось. Невеселые мысли лезли в голову. Тело било ознобом.

Так прошло несколько томительных часов. Лишь под самое утро Георгий забылся, будто провалившись куда-то.

— Выходи во двор! — раздалась команда.

Закопошились, заторопились арестованные, подгоняемые окриками: «Живей! Живей! Шевелись!» — и друг за дружкой начали выходить на темный двор.

— Становись!

Толкая друг друга, выстроились в шеренгу.

Лейтенант пересчитал всех.

— Можете вести, — разрешил он другому лейтенанту.

По бокам выстроившихся стали конвойные с автоматами. Послышалось: «Марш»! — и небольшая группа людей медленно потянулась за ворота.

Рассветало. Георгий был рад, что они двигались. На ходу он согрелся.

Медленно тащились конвоируемые через разрушенные хутора и станицы. Днем на окраине какой-то станицы был устроен привал. Арестованным выдали хлеб. Пока они отдыхали, к ним присоединилась еще одна группа людей. Дальше двинулись вместе.

Пройдя еще километра три, Георгий почувствовал, как сильно заболели стертые ноги. Он вышел из строя и, сев прямо на снег у обочины дороги, снял валенок. Портянка сбилась на пятке. Карлов перематывал уже вторую ногу, когда к нему подошел конвоир:

— Вставай, вставай! На привале надо было портянки мотать.

Он бы, возможно, толкнул Карлова прикладом, но Георгий метнул на него тяжелый непрощающий взгляд.

— Небось наших-то сразу... без разговоров расстреливал, — пробормотал конвоир, оправдывая себя за допущенную резкость.

— Не полицай я, дурья твоя башка. Я советский летчик, — с болью в голосе произнес Георгии.

— Летчики наши вон... летают, — ответил солдат, показывая в небо, где издалека доносился гул моторов.

— Сбили меня недавно, чудак ты эдакий, вот и пробирался я к своим, а тут видишь, как встретили.

Карлов уже натянул валенок.

— Ладно, там разберутся. Догоняй своих.

Идти стало легче, и Георгий быстро пристроился в хвост колонны.

Рядом с ним, сутулясь, шел высокий пожилой человек с острой седеющей бородкой и маленькими усиками. Его, очевидно, арестовали только вчера — на щеках еще не успела вырасти щетина. «Интеллигент», — подумал Георгий, посматривая на соседа.

— Скажите, — вдруг обратился тот к Карлову, — как вы думаете, я вот был бургомистром при немцах, будут нас судить или так расстрелять могут?

— Я бы таких давно повесил, — с ненавистью ответил Георгий.

— Позвольте, но вы ведь тоже служили новому порядку, — изумился бывший бургомистр.

Карлов размахнулся здоровой рукой и с силой ударил его по лицу. Предатель свалился с ног.

— Эй, чего там не поделили? — крикнул конвоир. — Не сметь драться, а то руки свяжу.

— Не понимаю, — поднявшись, быстро заговорил бургомистр. — Может быть, я резко выразился. Ну пусть не служили, но сотрудничали же.

Карлов опять замахнулся, но тут же опустил руку. Бургомистр успел отскочить в сторону. Теперь он шел на почтительном расстоянии от Георгия.

Кругом виднелись следы недавнего боя. По обеим сторонам дороги валялись разбитые, обгоревшие автомашины, исковерканные орудия, танки с черными крестами на развороченных башнях. Иногда из-под снега виднелись то зеленый рукав шинели с торчащими из него белыми обмороженными пальцами; то сапог, обтянутый тряпками или большой соломенной калошей; а кое-где в невероятных позах, словно повалившиеся чучела, черными пятнами лежали на снегу трупы бывших завоевателей.

Встречный ветер усилился. Замело, забуранило по открытой степи. Опустив головы, пряча лица от слепящего снега, медленно двигалась колонна.

К вечеру арестованных привели на железнодорожную станцию. Георгий внимательно всматривался в полуразрушенные станционные постройки. Что-то очень знакомое было в расположении этих строений. Где-то он их видел?

«Постой, ну, конечно, — мысленно воскликнул он. — Это же станция Куберле».

Георгий вспомнил, как за несколько дней до вылета на аэродром Сальск он водил сюда свою эскадрилью. С воздуха, с высоты бреющего полета видел он эти строения.

В тот раз летчики громили сгружаемые с железнодорожных платформ танки Манштейна. Вот они — эти танки. Стоят теперь грудами мертвого металла. Сорванные башни валяются рядом. Ленты гусениц, словно размотавшиеся обмотки, стелются по снегу.

В тот день летчики возбужденно рассказывали механикам, какой урон нанесли они врагу, как в панике метались фашисты под градом пуль и снарядов.

Да, не думал тогда Георгий, что через пару недель ему придется в такой необычной обстановке увидеть дело рук своих. Невольно он рассмеялся.

— Что, здорово накромсали? — раздался за его спиной восхищенный возглас.

Карлов обернулся. Рядом стоял тот самый конвоир, который ругал его на дороге, когда он перематывал портянки.

— Да, что здорово, то здорово, — согласился Георгий.

— Это наша авиация! Вот бы поглядеть на тех летчиков, — мечтательно проговорил конвоир.

Глаза Карлова вдруг заблестели.

— Можешь поглядеть. Это я приводил сюда свою эскадрилью штурмовиков. Как видишь, надолбали порядком, — чужим хриплым голосом сказал он.

Боец с недоумением, недоверчиво посмотрел на него. «Ври больше», — говорил его взгляд. Потом, оживившись, спросил:

— Неужели правда ты наш летчик?

— Ну, конечно, правда, конечно, летчик, — загораясь надеждой, ответил Георгий.

— Если так, не переживай особенно, скоро разберутся. — Солдат сочувственно улыбнулся.

На другое утро, когда колонну вели вдоль разрушенного железнодорожного полотна Куберле — Зимовники, лейтенант — начальник конвоя — отозвал Карлова в конец группы.