Чемпион тюремного ринга - Александр Тамоников

На койку рядом с ним опустился мужчина средних лет в засаленных брюках и ободранной джинсовой куртке, сухой как вобла, с дряблым лицом, украшенным крючковатым носом. Но глаза его, как ни странно, были живые и пытливые, а в заскорузлых руках еще чувствовалась сила.

– Приветствую вас, уважаемый, – прокряхтел он, подбивая куцую подушку и со скрипом расправляя ноги. – Как ваши успехи?

– Добрый вечер, – поздоровался Илья. – У успехов все хорошо.

Арестант ухмыльнулся, немного поразмыслил, повернулся на бок и протянул дрожащую руку:

– Богомол. Фамилия такая. Степан Богомол.

– Ткач. Тоже фамилия. Илья Ткач.

– Вот и славно, – сказал арестант, откидывая голову. – Значит, познакомились.

Несколько минут они лежали молча. Барак затихал. Вошли знакомые надзиратели, прогулялись по проходу, постукивая дубинками по ладоням. Люди спали или делали такой вид.

На выходе из барака застыл еще один охранник, какой-то бесцветный, водянистый, со стеклянными глазами, словно под кайфом. Видимо, Гутник. Илья закрыл глаза, когда надзиратели проходили мимо. Они остановились, с интересом на него уставились, стали ухмыляться.

Дыркин что-то бросил Князевичу. Тот отмахнулся, зевнул и двинулся дальше. Дескать, нет настроения. Дыркин пожал плечами и пристроился за коллегой.

– Спать, жуки колорадские! – рявкнул грозным рыком водянистый Гутник.

Тусклые лампочки на потолке погасли. Охранники ушли. Хлопнула дверь, лязгнул засов.

– С пожарной безопасностью тут, похоже, беда, – пробормотал Илья. – Полыхнет – ведь не выберешься, все заперто, на окнах решетки.

– Эх, парень, – слабым голосом отозвался Богомол. – Поверь, это не самое страшное, что с нами может случиться. Тут никого не волнует пожарная безопасность. Ничего, скоро поймешь.

– До меня тут кто-то спал? – сглотнув, поинтересовался Илья.

– Серега Овчаренко, – ответил Богомол. – Ополченец из Луганска. Третьего дня крыша поехала у парня. Вроде хватало выдержки, а тут возьми да сломайся. Бывает, психика не железная. Замкнуло в мозгах после подъема. Выводить на улицу начали, он и рванулся на забор. На что рассчитывал, непонятно. Махнул через гребень, продрался через колючку, половину кожи там оставил и спрыгнул вниз. А там мины. В общем, немного от парня уцелело. Охрана потешалась, давно не видела ничего подобного. Мол, парень выбрал самый неудачный способ умереть. Арестанты потом забор восстановили, звездюлей от охраны получили, а покойника увезли. Наше кладбище тут неподалеку. Несчастливое место тебе досталось. До Овчаренко тут некто Казаринов обретался, не ополченец, но хороший каменщик. Свалился с верхотуры в чан с раствором и захлебнулся. Голова, видать, закружилась с голодухи. Ты уж извини, что вот так, всю правду. Какая у тебя легенда, парень?

– Я не подсадной, – пробормотал Илья.

– А никто и не говорит, что ты подсадной, – сказал Богомол и сухо засмеялся. – Никто не будет их сюда внедрять. Здесь мыкаются люди, не владеющие крупными военными или государственными секретами, чаще всего невиновные. На одних настучали, других по ошибке загребли, третьи чем-то силовикам не понравились. Настоящих бойцов, попавших в плен, от силы пятеро. Остальные – случайные люди, под горячую руку попались. А укропам плевать, им рабочая сила нужна. Тут даже беженцы из Донецка есть. Спасались от войны, думали, Украина защитит их. Ага, сейчас!

Илья вкратце рассказал о себе. В его истории не было никаких секретов. Звание невысокое, должность – тем паче. А дело сделал все-таки нужное.

– Ишь ты, как тесен мир, – подивился Богомол, приподнимаясь с кровати. – Давеча слышал разговор вертухаев. Мол, десант ополченцев разнес к такой-то матери позиции укропов под Паленым, откуда они гражданские объекты расстреливали. Минометы, «Акации», «Грады» – все взорвали и подожгли, половину охраны и обслуги на тот свет спровадили, остальных рассеяли. Потом вертолеты подскочили, и все до дому подались.

– Приятно слышать. – Илье было невесело, но он засмеялся. – А ты здесь давно, Степан? Как загремел-то? В каком звании был у наших?

– Месяца три, еще по весне, – неохотно признался Богомол. – Сержантская должность у меня была – командир отделения. Моторизованная разведка на БМП, семь штыков в подчинении. Сам я не военный, шахтером работал на Краснолиманской, но в армии когда-то служил, причем на той же должности. Глупо попали, развели нас укропы. Получили в штабе инфу, что они якобы перекрыли дорогу на Запасную, отправили проверить меня и моих парней. Дескать, что за беспредел, перемирие полным ходом, а хохлы наглеют, что хотят, то творят. А укропы гораздо ближе засели, БМП подорвали из «РПГ». Все, кроме водителя покинули машину, в бой вступили, отстреливались. Двое полегли, трое прорвались к лесу, а меня контузило. Мина разорвалась под носом, а свои вытащить не успели. Сидел как дурак в канаве, не соображал ни хрена. Таким меня и загребли.

– А на хрена им тебя убивать, Степан? Ты тогда еще был крепким парнем, на тебе пахать и пахать, – подал голос человек, лежащий справа от Богомола, и приподнялся. – Что такое смерть? Раз – и нету. А вот пожить в аду, каждый день страдая от утра до вечера, – это куда более серьезное наказание. В итоге ты все равно умрешь, зато твои враги будут полностью удовлетворены, да и пользу принесешь украинскому обществу. Я Жора Литвиненко, – представился этот мужчина. – Мент из Красного Лимана. В ополчении с четырнадцатого года. Тоже три месяца тут мыкаюсь. А замели меня еще раньше, в феврале. Пошли мы в атаку под Дебальцево, да что-то увлеклись, вырвались вперед, а основные силы укропы уже отсекли. Пока бежал, весь боезапас в «АК» извел. Выхожу такой из оврага, а вокруг хохлы, лыбятся, потешаются. Сходил, блин, в атаку. Автомат отняли, по сусалам надавали. Думал, прикончат, но кто-то приказал им в тыл меня отправить. Сперва в подвале под Марьинкой сидел да в бывшем обезьяннике в Каинске, потом сюда этапом пригнали. В общем, широкая география. Насмотрелся на новых демократов и их методы борьбы с инакомыслием. У них толковые советники из стран-союзниц. Сами до такого не додумались бы. У хохлов ведь ни ума, ни фантазии.

– Слушайте, мужики, а про какую пользу украинскому обществу вы тут говорите? – спросил Илья. – Я уже понял, что на работу вас гоняют.

– Ну да, это же концлагерь по образу и подобию гитлеровских, – отозвался Богомол. – Тут все по-настоящему, кроме газовых камер. До них пока не дошла просвещенная мысль. Мы – дармовая рабсила. В пятнадцати верстах на запад есть живописное местечко, Кашланы называется. Там возводится большой поселок, коттеджи для важных чиновников. Даже киевские приезжают, присматривают себе местечки. Там мы и пашем. Роем вручную котлованы, чтобы технику зря не мучить, заливаем фундаменты, делаем кладку. На одном из участков небольшое озеро было, так в чью-то светлую голову пришла мысль его засыпать. «КамАЗы» с глиной неделю шли, а мы вручную разгребали. Бесполезно. Там грунтовые воды, они все равно на поверхность выходят. От идеи отказались, четверо наших на этой работе погибли. Два бомжа из Беленска, харьковский студент и пенсионер из Херсона. Он вообще неведомо за каким хреном здесь оказался. Пашем по шесть дней в неделю. Воскресенье – так называемый выходной, когда вертухаи оттачивают на нас навыки рукопашного боя. На грузовиках увозят и привозят. Охрана – взвод карателей из роты «Карпаты». Командир – старший лейтенант Вальтер. Не возражает, когда его называют обер-лейтенантом. Охотно отзывается и на обращение «оберштурмфюрер». В каждом бараке три-четыре надзирателя. Иногда работают вместе, сменяются, когда получают выходные.

– Тут хоть кормят?

– Да, случаются приятные моменты. – Литвиненко невесело рассмеялся. – Прием корма входит в распорядок дня. Едой это не назвать. Бывает, что и мясом балуют, то есть червями. Они не ядовитые, просто противно… поначалу. Подъем в шесть, трехминутная оправка. За бараком длинное корыто с тухлой водой, там можно провести водные процедуры и даже почистить зубы, если придумаешь, чем это сделать. На это тоже отводится три минуты. Потом очередь над головами, а если не внял, то на тебе хорошенько разомнутся. Охрана в шесть утра злее, чем ее овчарки. Потом строем в столовую, где на прием пищи отводится вдвое больше времени, аж шесть минут. Этого вполне хватает. С разносолами там туго. Обед привозят в Кашланы. Перерыв пятнадцать минут.

– А курить дают?

– Догоняют и еще добавляют, – сказал Литвиненко. – Кто-то добывает, выклянчивает у охраны. Но такое редко случается. Для этого вертухаи должны быть в благодушном настроении, а это нонсенс. Если добыл – кури на здоровье. С огоньком, правда, проблемы. Рабочий день с семи утра до восьми вечера. Сделали бы и больше, но охрана сильно устает. Бывают несчастные случаи. С техникой безопасности тут, сам понимаешь, не сложилось. Легких раненых отправляют в санчасть, тяжелых добивают и увозят на кладбище. Вечером по прибытии в лагерь – ужин. Потом личное время, если повезет. Обычно сразу падаешь и засыпаешь. Ночь – это время надзирателей. Как они решат, так и будет. Могут хорошенько выпить, повеселеть, погонять «слоников». Способны просто подойти к любому и дать по харе. Сопротивления лучше не оказывать. Тебя, конечно, зауважают, но ты об этом уже не узнаешь.