Чемпион тюремного ринга - Александр Тамоников

Немченко растерянно хлопал ртом. Он впервые слышал о какой-то технической двери.

Злости прораба не было предела. Кулаки у него были мясистые, силу девать некуда. Он крепко ударил Немченко по челюсти. Арестант попятился, схватился за отбитое место. В глазах его забегал страх.

– Михалыч, проснись, – мрачно проворчал Бушмин. – Ты что несешь? Вот здесь технологический проем, ты же сам утром пальцем ткнул. – Он показал на участок стены, свободный от кладки. – Мы все сделали точно так, как ты говорил. Зачем проем по центру? Он должен быть с краю.

Михалыч резко повернулся к нему, мельком глянул на показанный участок, снова уставился на Бушмина. В принципе, тот говорил правду, но прораб готов был сдохнуть, лишь бы не признать этот факт.

– Инцидент исчерпан, Михалыч? – ровным голосом спросил Илья. – Или ты будешь настаивать на своем и мы лишь потеряем время, потакая твоим глупостям?

Прораб побагровел и уже собрался повторно применить кулак. Илья не шевелился. Он играючи отбил бы удар, а потом выбросил бы крикливого прораба со второго этажа к такой-то матери. Что-то остановило Михалыча. Взгляд арестанта ему очень не понравился.

Он злобно запыхтел, потом начал дергаться и завопил:

– Чего уставились, дармоеды? Быстро за работу! Через полчаса все закончить, потом пулей в подвал. Замесить бетон, и чтобы к вечеру все полы там были стянуты.

Заключенные опять работали на износ. Спуск в подвал был тоже не из легких. Ноги людей скользили по ступеням, носилки вываливались из рук. Бушмин и Немченко трудились буквально лежа.

В довершение всех бед Илья упал на свежезалитый пол и ударился головой о стену. Состояние его было отчаянным, когда писклявая сирена известила об окончании рабочего дня. Народ под конвоем сбредался на стоянку. Вскарабкаться в грузовик было равносильно подъему на Джомолунгму.

Охрана потешалась над людьми:

– Смотри-ка, залезть не могут! А если по башке дадим, получится?

После нескольких ударов процесс пошел активнее. Арестанты вползали в свои клетки и падали без чувств.

Обратную дорогу из Кашлан Илья почти не помнил. Прибытие в лагерь, лай собак, караульные вышки, замусоренная дорожка между бараками. Он машинально впихивал в себя тухлую бурду. Видимо, это снова была каша. В голову что-то лезло, но не мысли.

Вскоре он рухнул на кровать без задних ног и понял, что это была пустота. Оглушительная, безбрежная. Тебе абсолютно плевать на то, что с тобой будет завтра, хочется только спать.

Глава 7

Потом снова был день, лай собак и надзирателей, водные процедуры в корыте для свиней, унижение, глумление над изможденными людьми. Прикладом в ухо досталось и Илье. Он разглядел лыбящуюся физиономию обладателя автомата, предельно наглую, загорелую.

– И чего ты смотришь, козел? – вежливо осведомился боец. – Хочешь еще получить? Перед тобой старший солдат украинской армии Козюпа. Я тебя запомню!

«Обзаводимся друзьями, – тоскливо подумал Илья. – Весьма прискорбно, но я не чувствую желания отомстить обидчику, а ведь нахожусь в этом лагере только один день».

«Соберись, старлей, не сдавайся, – царапался внутренний голос. – Думай о побеге, готовь его, планируй, прощупывай обстановку».

«Отстань! Я немного устал. Дай собраться с силами», – отбивался Ткач, но понимал, что голос прав.

Безразличие засосет его, заставит превратиться в растение.

Он снова трясся в грузовике, стараясь держаться ровнее, не отводить глаз, когда на него со смехом пялились охранники. Потом вертухаи и овчарки опять гнали заключенных по дороге на знакомые участки. Люди передвигались как механические роботы с садящимися батарейками.

По лицу Ратушняка текли слезы. Он еще не сломился окончательно, но быстро двигался в этом направлении.

– Ногу натер, – жаловался Литвиненко, подволакивая ступню. – По другой какая-то сука пнула, тоже болит, сволочь.

– Ничего, братишка, не расстраивайся, – успокаивал его Богомол. – Минус на минус все равно в итоге дает плюс.

– Издеваешься? – вспылил Литвиненко. – Минус на минус – это не плюс, а двойной пипец какой-то.

В поле зрения Ткача возник Михалыч, от которого уже тошнило. Он с ненавистью глянул на Илью и принялся орать.

«И как в него столько крика влезает?» – недоумевал арестант.

Заключенные худо-бедно уяснили, что сегодня им придется работать с двойным энтузиазмом. Надо доделать кладку и ждать машины, которые подвезут потолочные перекрытия. Пока они едут, навести порядок возле дома, оттащить подальше хлам, чтобы автомобили не буксовали.

– С такого дерьма, как вы, нет никакого толка! – надрывался прораб. – На крыше будут работать вольные кровельщики, люди с нормальными политическими убеждениями. А вас, поганцы, после обеда с нетерпением ждут на участке номер четыре, где надо рыть котлован. Пусть хоть одна падла из вас ляпнет что-нибудь наперекор!

Отдохнуть им удалось лишь в обеденное время. Арестанты наспех проглотили очередную кашу и дружно пожелали побыстрее сдохнуть тому, кто ее сварил. Они покурили и минут десять лежали неподвижно, пытаясь зарядиться хоть какой-то энергией, чтобы дотянуть до окончания рабочего дня.

– Сегодня только среда, – простонал Ратушняк.

– Нам еще как медным котелкам, – слабым голосом вымолвил Литвиненко. – О чем ты, Игорек? Думаешь, в воскресенье дадут отдохнуть? Что-нибудь придумают, дабы не расслаблялись. Например, канаву вырыть вокруг барака, а потом закопать ее. Что-то майора Мамута давно не видно. Он такой выдумщик! Ладно, месячишко еще протянем.

– Продлевать не будете? – спросил Илья. – Месячишка хватит? Как хочешь, Жора, а лично я собрался протянуть еще годков пятьдесят, жениться, детей настрогать, внуков.

– А ты уже не так категоричен, Илюха, – заметил Богомол. – Вчера ты был полон решимости, а сейчас в твоих словах как-то не чувствуется особой уверенности.

– Кажется тебе! – разозлился Илья. – Знаете, братва, я не тупой. На колючку бросаться не буду. Но даю вам слово, что отсюда сбегу. Если хотите, давайте со мной.

– Будешь бежать – шумни, – пробормотал Бушмин, закрывая глаза. – Мы подумаем.

– Может, обменяют нас когда-нибудь? – пробубнил Немченко.

– На кого? – спросил Литвиненко. – Ополченцы, знаешь ли, не держат в концлагерях мирных граждан Украины. Даже если обмен и состоится, то под него пойдут военные. Вот я, например. Или Степа с Илюхой. Но это вряд ли. Так что успокойся, приятель, мы загнемся здесь, в этой заднице.

Эти люди потеряли веру. А в старшем лейтенанте Ткаче снова просыпалась злость. Он дал себе зарок сохранять ясность в голове.

После обеда заключенные трудились на котловане, тупо швыряли землю. Илья работал, стиснув зубы, старался не напрягаться, но чтобы со стороны не казалось, что он сачкует.

«Надо больше есть, – подумал Ткач. – Хоть чего, пусть даже червей. Забыть про отвращение и жрать. Не думать о плохом, выбросить все лишнее из головы».

Он опять почти не помнил окончания рабочего дня, на автомате добрался до кровати и уснул без задних ног.

А ночью началось! Пьяные надзиратели ворвались в барак и стали избивать заключенных. Просто так, без причины. Впрочем, они что-то орали про хамское отношение арестантов к своим воспитателям, про их нерадивость на работе в Кашланах. За это лентяев, конечно же, надо проучить.

Гутник шел по ряду и бил людей по головам. Кто-то успевал пробудиться, увертывался, кому-то прилетало во сне. Многие просто не могли проснуться, даже удары не приводили их в чувство. Они дергались, падали с кроватей, но в себя не приходили.

Надзирателей охватило какое-то клиническое безумие. Они не были пьяны в стельку, находились именно в том состоянии, когда агрессия достигает апогея. Тебе плевать на человека, в котором ты видишь врага.

– Что, суки, расслабились? – кричал Князевич. – Жизнь медом показалась? Ничего, сейчас мы это поправим, научим вас любить родную страну!

Процесс обучения переходил все мыслимые границы. Людей прижимали к стене и били дубинками по печени, по почкам, по ногам. К надзирателям прибывало подкрепление из других бараков. Негодяи входили, вытаскивали дубинки словно шашки, хохотали, набрасывались на растерявшихся людей.

В первое мгновение Илья не разобрался в ситуации, просто свалился с кровати в проход, отметив, что Богомол сделал то же самое. Но Степан очень быстро получил пинок в живот, а Ткачу удалось сманеврировать. Он отпрянул, и Дыркин завопил от боли, стал подпрыгивать, держась за пострадавшую ногу. Пинок пришелся в ножку кровати. Илья перекатился под железным панцирем, а через секунду надзиратель уже потерял к нему интерес. Он с воплем накинулся на другую жертву, стал остервенело лупить ее дубинкой.

Вид первой крови, пролитой из черепа какого-то бедолаги, только разъярил охранников. Как и тот факт, что сопротивления им никто не оказывал.

Илье тоже досталось.