Прибавление семейства - Мария Владимировна Воронова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чайник закипел, и она позвала Гортензию Андреевну.
– Да, давайте быстренько попьем, да я поеду, пока Кирилл не пришел.
– А что такое? – встревожилась Ирина. – Вы поссорились?
– Ну что вы, Ирочка, я не представляю себе, как такое возможно. Просто не хочу злоупотреблять его рыцарскими чувствами, которые заставят его провожать меня домой. Между тем время еще детское, для грабителей я бедна, для насильников стара, так что прекрасно доберусь самостоятельно.
Ирина улыбнулась:
– Не торопитесь, Гортензия Андреевна, я думаю, Кирилл еще не скоро придет. После того, как разрешили индивидуальную трудовую деятельность, он как с цепи сорвался, дома почти не бывает.
– А что вы хотите, Ирочка? Разбудили в мужчине хозяина, а это древний и сильный инстинкт.
«Настолько древний, что удалось только слегка его придушить за семьдесят лет советской власти», – Ирина не решилась произнести это вслух и только покачала головой.
– Но вы не должны на него сердиться, Ирочка, он старается ради семьи.
– Я знаю.
– Ваш муж не только очень умный и трудолюбивый человек, он еще и реалист, и прекрасно понимает, что невозможно и невинность соблюсти и капитал приобрести.
– В каком смысле?
– Не бывает так, что с одной стороны частная собственность, а с другой – общественные фонды потребления, а сейчас, к сожалению, все идет к тому, что какой кусок урвал, тем со своей семьей и делись. Бесплатная медицина, образование, путевки в санаторий – забудь.
– Ну уж прямо…
– Прямо-прямо. Вектор – это отрезок прямой, – усмехнулась старушка, – знаете, всю свою жизнь я только и слышу, поворот туда, поворот сюда, и наблюдаю, как поворачивают так резко, что ломают шеи. Не хочу вас пугать, но может статься, что работа Кирилла станет для вашей семьи вопросом выживания.
– Для нашей семьи, – мягко поправила Ирина, – но я уверена, что не дойдет до такой крайности. Сейчас проведут давно назревшие реформы, и заживем как люди.
– Мои родители тоже так думали, – сухо заметила Гортензия Андреевна, – тоже встречали революцию, по образному выражению писателя Лавренева, как невесту.
– И?
– И ужаснулись, Ирочка.
– Но как же тогда вы стали коммунисткой?
Гортензия Андреевна невесело засмеялась:
– О, это горький парадокс! Прекрасные цели и страшные пути. Боль, кровь, смерть, роковые ошибки, умаляют ли они великую идею социальной справедливости? Если честно, Ирочка, я не знаю. Человек есть человек, всегда находятся проходимцы, сволочи и психопаты, и они умеют оседлать волну перемен быстрее прочих. Но разве при капитализме их меньше?
Ирина пожала плечами.
– Знаете, Ира, я всегда считала ошибкой политику замалчивания – со вздохом продолжала старушка. – Немножко пошумели на Двадцатом съезде, и снова тишь да гладь, будто ни Красного террора, ни массовых репрессий в сталинские годы не было. Хотели сакрализировать советскую власть, забыв, что человек способен верить только в то, в чем убедиться воочию никак не возможно. Бог – дело такое, никак ты не докажешь, есть он или нет его, на этой тайне религия и держится, но в коммунизме нет ничего потустороннего, его оружие – правда и сугубый реализм, и очень большая ошибка была убеждать людей, что они живут в другой действительности, чем та, что они видят у себя за окном. Больше того, если бы люди знали, какой кровавой и страшной ценой заплачено за справедливый социалистический уклад нашего общества, они бы больше его ценили.
– Ну вот сейчас открывают правду.
– Да поздно уже. Коммунистические идеалы давно превратились из личного выстраданного выбора в пустой ритуал.
Ирина пододвинула к Гортензии Андреевне вазочку с зефиром.
– Я и не знала, что вы такая пессимистка.
– Просто давно живу. Я верю в наши идеалы, Ира, и твердо убеждена, что рано или поздно коммунизм на земле наступит, но будет это нескоро, а прямо сейчас нас ждет страшное время перемен. И, увы, не от худших к лучшему, а наоборот.
– Посмотрим.
– Конечно, Ирочка, конечно, и впадать в пессимизм ни в коем случае не надо. Помните, что человечество идет вперед неровной поступью, но каждый человек в этом строю проживает собственную жизнь, сложную и непредсказуемую.
Ирине вдруг вспомнилась та демонстрация, когда она шла и пела, себя не помня. Под влиянием влюбленности и музыки приняла кратковременное помрачение сознания за высокое чувство единства, что ж, бывает. Слава богу, то было официальное мероприятие, а не реальная стачка, иначе она понеслась бы на баррикады как последняя дура. Зато померла бы в хорошем настроении, с уверенностью, что остается жить в сердцах своих товарищей, или как там в песнях поется.
Интересно, а что чувствовал тогда пламенный коммунист Чернов? Сливался в революционном экстазе со студентами или просто знал, что хорошая песня вызывает такой психологический эффект? Скорее, второе, в Высшей партийной школе хорошо учат, как управлять массами. Да, пока Ирина воодушевлялась, он спокойненько себе думал, как половчее закрутить с симпатичной студенточкой, чтобы жена не узнала, и не исключено, что уже прикидывал, где лучше захоронить ее труп.
– Кажется, все правильно сделала, все – по закону, а такое чувство, будто в грязь наступила, – сказала Ирина.
– Вы все о Чернове переживаете? – Гортензия Андреевна отодвинула чашку и посмотрела на часы. – О, Ирочка, пора, если я не хочу отнять у вашего мужа редкие минуты отдыха.
Ирина поднялась:
– Давайте я вас хоть до метро провожу.
– Нет, нет, ни в коем случае! В вашем положении это совершенно исключено.
– Но я прекрасно себя чувствую.
– Ира, никто на меня не нападет, а вот инфаркт от волнения, как вы добрались домой, вполне может случиться.
– Но…
– И вам придется как минимум дважды наклоняться к своим сапожкам! – быстро перебила Гортензия Андреевна.
Ирина засмеялась:
– Да, это, пожалуй, аргумент. Но я так хотела еще поговорить о Чернове.
Старушка фыркнула:
– А что о нем говорить! Типичный проходимец, мудопис!
– Кто!? – Ирина пошатнулась от изумления.
