Заклятие сатаны (сборник) - Эдвард Бенсон

— Это существо не мужчина и не женщина, но оно живет, как и я, оно сейчас недалеко от меня, но может явиться и к вам сегодня вечером. Правда, если вы захотите изо всех сил и поможете мне, я способна вернуть его обратно в ад…

Сеанс становился слишком устрашающим, и по общему согласию хозяин зажег полный свет. Тогда я в первый раз разглядел как следует медиума. Она уже освободилась от овладевшего ею зла и оказалась прелестной девушкой лет девятнадцати с самыми, как я решил, очаровательными карими глазами, в которые мне когда-либо приходилось смотреть.

— Вы верите тому, о чем говорили? — спросил я ее.

— А о чем я говорила?

— Об убитой женщине.

— Я ничего об этом не знаю. Помню только, что сидела за столом. Никогда не знаю, о чем мои видения…

Правду ли она говорила? Взгляд ее темных глаз был искренним, я не мог ему не поверить.

Возвращаясь домой, я понимал, что вряд ли сумею скоро уснуть. Я был решительно расстроен, сильно нервничал и ругал себя за то, что пошел на этот спиритический сеанс. Торопливо сбрасывая одежду и укладываясь в постель, я дал себе клятву, что на такие богомерзкие сборища я больше не ходок.

Впервые в жизни я не решился выключить свет. Мне казалось, что комната заполнена призраками, что пара дьявольских фантомов, убийца и его жертва, проникли сюда вместе со мной и сейчас соперничают за мою душу. Укрывшись с головой одеялом, благо ночь выдалась холодная, я попытался все же уснуть.

Двенадцать часов! Очередная годовщина рождения Христа. В расположенной неподалеку церквушке послышались медлительные удары колокола, а когда они стихли, до меня донеслись отголоски перезвона других церквей. Но даже сейчас, в освещенной комнате, мне мерещилось, что кто-то еще присутствует здесь в эту рождественскую ночь.

И вдруг, когда я так лежал и гадал, что меня вдруг пробудило, мне почудился далекий отчаянный крик: «Помоги мне!» В тот же миг одеяло медленно сползло с кровати и скомканной кучей упало на пол.

— Это ты, Полли? — воскликнул я, вспомнив, что на спиритическом сеансе дух, овладевший медиумом и нами, назвался этим именем.

Три удара по стойке кровати отчетливо прозвучали у меня в ушах, подавая сигнал: «Да!»

— Ты можешь со мной говорить?

— Да, — ответило мне скорее эхо, чем голос, и я, чувствуя, как мурашки бегут по спине, попытался, тем не менее, сохранить присутствие духа.

— Могу я тебя увидеть?

— Нет!

— А почувствовать?

Тут же я ощутил, как легкая холодная ладонь коснулась моего лба и погладила меня по щеке.

— О Господи, что тебе нужно?

— Спаси ту девушку, в чьем теле я была сегодня вечером. Зло следует за нею и убьет ее, если ты не поспешишь.

Я в ужасе вскочил с постели и мигом накинул одежду, смутно ощущая, что Полли помогает мне это сделать. На столе у меня лежал кандийский кинжал, привезенный с Цейлона, я купил его из-за старины и изящной отделки. Покидая комнату, я прихватил его с собой, и невидимая легкая рука вывела меня из дома и повлекла по заснеженным улицам.

Я не знал, где живет медиум, я просто следовал туда, куда направляла меня легкими толчками невидимая рука. Петляя и срезая углы, я почти бежал с опущенной головой сквозь дикую, слепящую пургу, и тяжелые хлопья снега ложились мне на плечи. Наконец я очутился перед домом, в который, как мне подсказывало какое-то шестое чувство, я должен был войти.

По другую сторону улицы я заметил мужчину, который наблюдал за тускло освещенными окнами. Толком разглядеть его я не мог, да и не обратил тогда на него особого внимания. Я просто бросился по ступенькам крыльца в дом, куда вела меня незримая рука.

Как открылась дверь, и открылась ли она вообще, не могу сказать, знаю только, что я вошел, как во сне, сразу же поднялся по лестнице и вдруг очутился в спальне, где царил полумрак.

Это была ее спальня, и она там как раз отбивалась от демона, душившего ее своими когтистыми лапами, которые только и были видны, тогда как все остальное клубилось и расплывалось.

Я охватил взглядом все сразу: ее полуобнаженную фигуру, разбросанную постель, бесформенного демона, сжимавшего ее нежное горло, — и тут же яростно набросился на него с кандийским кинжалом. Я колол эти ужасные лапы и злобный лик, а кровь хлестала из ран, наносимых мною, оставляя повсюду безобразные пятна. Наконец демон прекратил сопротивляться и исчез, как ужасный кошмар. Полузадушенная девушка, освобожденная от свирепой хватки, разбудила весь дом своими криками, а из ее руки выпала странная монета, которую я машинально подобрал.

Чувствуя, что моя работа сделана, я покинул ее и спустился по лестнице так же, как и поднялся, без помех и даже не замеченный другими обитателями дома, которые в ночных одеяниях сбежались к спальне, откуда раздавались крики.

Очутившись снова на улице с монетой в одной руке и кинжалом в другой, я поспешил было прочь, но вспомнил про мужчину, следившего за окнами. Здесь ли он еще? Да, здесь, но уже на земле, поверженный и похожий на бесформенную темную груду на белом снегу.

Я подошел поближе и осмотрел его. Мертв ли он? Да. Я перевернул его и увидел, что глотка у него разрезана от уха до уха. Потом мне бросились в глаза его исполненное злобы, мрачное, мертвенно-бледное, тронутое рябинками лицо и когтистые руки, похожие на звериные лапы. Повсюду на теле у него зияли глубокие раны от моего кандийского кинжала, а мягкий белый снег вокруг был покрыт пятнами крови. И тут куранты пробили час ночи, а откуда-то издалека донеслись голоса певцов, славящих Христа. И тогда я отвернулся и, не разбирая дороги, помчался прочь в непроглядную тьму рождественской ночи.

Уильям ХАРВИ

ПЯТИПАЛАЯ ТВАРЬ

Однажды, когда я был еще маленьким мальчиком, отец взял меня с собой к Адриану Борлсоверу. Пока отец уговаривал его сделать пожертвования, я играл на полу с черным спаниелем.

— Мистер Борлсовер, вы можете пожать руку моему сыну? Когда он станет взрослым, ему будет что вспомнить и чем гордиться.

Я подошел к постели, где лежал старик, и, потрясенный неброской красотой его лица, вложил свою руку в его ладонь. Он ласково поговорил со мной и наказал никогда не огорчать отца. Потом он положил правую руку мне на голову и попросил Господа благословить меня.

— Аминь! — заключил отец, и мы с ним покинули комнату.

Мне почему-то захотелось плакать, зато отец был в отличном расположении духа.

— Джим, — сказал он, — этот старый джентльмен — самый удивительный человек в нашем городке. Вот уже десять лет как он ослеп.

— Но у него же есть глаза, — запротестовал я. — Черные и лучистые. И совсем не закрытые, как у Нориных кукол. Почему же он не видит?

Тогда я впервые узнал, что можно иметь темные, красивые, сияющие глаза — и все-таки ничего не видеть.

— Это как у миссис Томлинсон, — догадался я. — У нее большие уши, но она никого не слышит, кроме мистера Томлинсона, да и то, если он кричит.

— Джим, — одернул меня отец, — нехорошо так говорить о женских ушах. Помнишь, что тебе сказал мистер Борлсовер? Чтобы ты никогда меня не огорчал и был хорошим мальчиком.

Это была моя единственная встреча с Адрианом Борлсовером. Вскоре я забыл и о нем, и о том, как он возложил мне на голову руку. Однако тогда я целую неделю молился, чтобы те темные ласковые глаза снова могли видеть.

— У его спаниеля могут быть щенки, — говорил я в своих молитвах, — а он никогда не узнает, как забавно они выглядят со своими крепко закрытыми глазами. Ну, пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы старый мистер Борлсовер смог видеть…

Адриан Борлсовер, как говорил мой отец, был удивительным человеком. Он происходил из необычной семьи. Все мужчины в этом роду по каким-то причинам женились на самых простых женщинах, возможно, потому, что ни один из Борлсоверов не был гением, и только один — сумасшедшим. Но все они были непреклонными сторонниками малых дел, щедрыми покровителями странных учений, основателями подозрительных сект, надежными проводниками в окольные болота эрудиции.

Адриан был специалистом по опылению орхидей. Одно время он жил с родными в Борлсовер Коньерс, но наследственная слабость легких заставила его сменить суровый климат на южное солнечное побережье, где я его и увидел. Время от времени он помогал кому-то из местных священников. Мой отец отзывался о нем, как о великолепном ораторе, который умел произносить длинные одухотворенные проповеди на основе текстов, которые большинству людей показались бы не слишком вдохновляющими.

— Отличное доказательство, — добавлял он, — истинности доктрины прямого вербального вдохновения.

Руки у Адриана Борлсовера были поистине золотые. Он писал как настоящий каллиграф, сам иллюстрировал свои научные труды, делал гравюры на дереве и даже собственноручно смастерил заалтарную перегородку, которая сейчас вызывает особый интерес в церкви в Борлсовер Коньерс. Кроме того, он очень ловко вырезал силуэты для молодых леди, а также бумажных свинок и коров для маленьких детей и даже изготовил несколько замысловатых духовых музыкальных инструментов собственной конструкции.