Квадратное колесо Фортуны - Андрей Глухов

Кузьмич окинул нас гордым взглядом и выпил, как бы подняв тост за самого себя.

Этот рассказ про избушку обещал быть бесконечным и Витька направил Кузьмича в нужное русло:

— А художественный фонд причём, Трифон Кузьмич?

Кузьмич вмиг посуровел и его глаза снова налились кровью:

— А мы и подошли к главному. Приезжаю я в избушку, в начале мая это было, а на крыльце рыбачок сидит. «Вы хозяин? Пустите на ночь, а то приехал в Дом рыбака, а там все места заняты. Ночь ещё прохладная, а мне бы до зорьки перекантоваться». У нас тут в трёх километрах Дом рыбака, — пояснил Кузьмич. «Заходи, говорю, только у меня спать негде». «Я, говорит, спать не буду, просто в тепле посижу». Ладно. Достал он бутылочку, колбаски, я картошки наварил, огурчиков достал, капустки. Сидим беседуем. Стало светать. Он и пошел рыбалить, а я его до калитки провожать. Он вдруг и говорит:

— А ленив всё-таки русский мужик. Будет по золоту ходить, но не наклонится, чтоб поднять.

Я обиделся жутко:

— Что ж ты, — говорю, — сукин сын, меня обижаешь?

А он:

— Ты на правду не обижайся, а мозгами лучше раскинь. Участок у тебя в роскошном месте. Поставить домик, сбить две-три лодочки, завести клиентуру постоянную и конкурировать с Домом рыбака. Миллионщиком стать можно, а тебе вон яму вонючую разгрести и то лень.

Сказал и ушел, а мне сказанное в душу запало. Прав, думаю, сукин сын, вот бы здорово было! И снова, как с избушкой, что в голову втемяшилось…

Кузьмич неопределённо крутанул пальцами у виска.

— Засели во мне его слова, как заноза. Думаю над ними, думаю, а всё не срастается. Это ж ведь не избушку отремонтировать, тут заново дом ставить. Тут палочками со свалок не обойдёшься. Езжу и размышляю, ни о чем больше думать не могу. Натура проклятая. В следующие выходные решил я яму-то почистить. Прикатил, значит, помпу свою и стал качать. Воду выкачал, а вся яма забита головешками, железом покорёженным, ещё чем-то. Сил разбирать уже нет — все на качалку израсходовал. Во вторник, кажись, еду порожняком. Смотрю, три самосвала с землёй стоят у обочины, ремонтируются. Остановился, интересуюсь. Шланг лопнул у одного. «Нет ли?», спрашивают. Дал, выручил. «Чего возите?» Говорят: «Землю из котлована на полигон». «Далеко?» «Километров шестьдесят». «Везите, говорю, ко мне. Тут не больше пятнадцати. И вам хорошо, и мне земля нужна, яму засыпать». Приехали. Скинули три самосвала рядом с ямой. В пятницу приехал и стал яму разбирать. Разобрал и ахнул: яма-то не яма вовсе, а фундамент дома с подвалом. Дом видать сгорел дотла и в подвал рухнул. А уж как дочиста разгрёб, так ахнул ещё раз. Фундамент кирпичный метровой толщины, а пол тоже кирпичом выстлан, как брусчаткой на Красной площади. У самого пола труба сгнившая торчит. Хотел вырвать её, ломом с торца ткнул, а он и улетел вовнутрь. Я помпой качнул в обратную сторону, а из косогора, метрах в десяти, вода полилась. Лопатой копнул — другой конец откопал. Вот, думаю, опять Господь послал! Середина мая, всё лето впереди, да и слив работает. Всё должно просохнуть. А сам уже дом на этом фундаменте вижу, как живьём. Только снова проблема матерьяла: где взять? Однажды во сне вижу: году в сорок четвёртом, наступаем вовсю, сапёры комдиву КП строят в лесу. Он им: «Надоело в земле как кроту сидеть, сделайте, чтоб окна наружу были». Они и сделали: половину в землю зарыли, половину наверх вывели. Проснулся я среди ночи — вот оно решение! Вдвое матерьялу меньше нужно. Утром размыслил на свежую голову и опять загрустил — и столько на свалках не достать. И снова во сне мысль пришла: если из досок сколотить внутреннюю стену, прочный потолок настелить, толью проложить, гудроном залить, всё землёй засыпать и травой засеять, то получится тёплый блиндаж, не хуже комдивовского.

Так мне эта конструкция понравилась, сил нет. Одна мысль в голове: доски, доски…

Кузьмич снова глотнул и продолжил злым, металлическим голосом:

— Вот тут-то чёрт ангелом и прикинулся. Как щас помню, пятница была. Прихожу наряд получать. Начальник мне: «Знаю, что не любишь, но придётся в Москву ехать и с прицепом. Больше некому». Я ему по уши должен, отказаться не могу. Подцепил прицеп и поехал. Получаю длинные металлические профили и везу через всю Москву в этот проклятый комбинат, чтоб ему сгореть в одночасье. Приехал. Привратник говорит: «Стой снаружи и жди. Там машина грузится, как выедет, так ты поедешь. Вдвоём вам не разъехаться». Зашел я на территорию и охренел: дворик и так небольшой, так посредине ещё и сарай стоит с дом двухэтажный. Как мне с прицепом вертеться? Походил, шагами измерил, вижу — проехать можно, но сложно. Ладно. Смотрю на сарай и сердце кровью обливается: доска половая шпунтованная, почти новая, чуть посерела. Эх, думаю, такую доску и на такое дерьмо истратили! Горбыля не нашлось. Мне бы такую доску… Хожу вокруг, гляжу. Зашел на другую сторону сарая и вдруг сзади голос:

— Нравятся досочки?

Смотрю, малый стоит, рыжий такой, на тебя похожий. Кузьмич сердито кивнул в сторону рыжего. Моложе только, уточнил он.

— Хорошие, — говорю, — только на дурное дело пущены.

— Это точно, дурное дело не хитрое. А чего понравились, за дело болеешь или к делу приспособил бы?

— Приспособил бы, — говорю, — строюсь, а матерьяла нет, вот и облизнулся.

А рыжий, у, аспид-искуситель, улыбнулся и спрашивает:

— А хочешь, они твоими будут?

Я аж обомлел. Неужели, думаю, Господь опять посылает? Но держусь:

— Мне, парень, ворованного не надо, я ворованное давно за треть цены мог купить.

— Нет, — говорит, — никакого воровства, всё будет по закону.

— Что-то я тебя не пойму: видишь меня две минуты, а проникся как к отцу родному?

— Всё просто: я нужен тебе, а ты нужен мне. Доски — плата за услугу.

— Какова же услуга? — спрашиваю.

А он так спокойно:

— Сносишь случайно этот сарай, я доски списываю и почти даром тебе продаю.

— Ты совсем охренел, — отвечаю, — на кой чёрт мне в тюрьме твои доски сдались?

— А никакой тюрьмы не будет. Пошумим для блезиру, акт составим, и доски твои.

У меня сердце прыгает, но поверить в своё счастье не могу.

— А ты кто такой, чтоб мне такие предложения делать?

— Заместитель директора.

— Вот что, директор, — говорю, — либо ты мне рассказываешь всё, как есть, либо давай прощаться.

— Ну, слушай. Ты знаешь, как отливки разные делают? Делается гипсовая модель, с неё снимается форма, а модель списывается и выбрасывается. Моделей мы делаем много и бывший директор за десять лет скопил их целую гору. Их бы вывезти, а у него всё руки не доходили. Тут комиссия, а его к ордену представили, он и испугался. Взял фондовые доски и слепил этот сарай. Самое паршивое, что он его оприходовал и взял на баланс. Его, дурака, на пенсию без ордена спровадили, а мне теперь пять лет с этим сараем мучиться — срок службы у него такой. А если ты его ненароком завалишь, то это несчастный случай и не по твоей вине — тесно здесь. Ты всех нас очень выручишь. Мы, конечно пошумим, акт составим. И всё. Доски будут твои, рублей в сто пятьдесят обойдутся, обещаю. Думай, машину уже погрузили, сейчас уедет. Делаешь дело — доски твои, нет, так я с другим договорюсь. Думай.

И ушел. Я пошел к своей машине. Спрашиваю привратника: «Рыжий тут такой бегает, это кто?» «Зам директора новый». Не обманул рыжий. «А чего у вас за сарай посреди двора стоит, не пройти, не проехать?» «А это наш прежний директор-придурок воздвиг». Опять рыжий не обманул. «А в сарае-то что?» «Да хлам гипсовый списанный…». Тут машина выезжать стала, он к ней и убежал. Сижу в кабине и думаю: «Не обманул рыжий, ни в чём не обманул», а сердце просто выпрыгивает из груди. Заехал я задом во двор. В зеркало вижу, что прямо на угол сарая еду. Вот сейчас руль чуть доверну и проеду мимо. Вот сейчас ногу с газа сниму и остановлюсь. Только рука не поворачивается и нога не снимается. Хотел бы, да не могу.

Кузьмич снова налил и выпил.

— Снёс! — ахнул Витька.

— Прямо к забору и положил! — Кузьмич махнул рукой и почему-то заплакал.

Я украдкой глянул на Льва Михайловича. Он сидел тихо, скромно потупив взор, и лишь изредка бросал быстрый недоумённый взгляд на Кузьмича. Его порозовевшее от выпитого лицо постепенно становилось ярко красным и, сливаясь с рыжиной волос, делалось похожим на красный сигнал светофора.

— И что же было дальше, Кузьмич?

— Что было? А ничего особого: подбежали люди, ходили вокруг, языками цокали, сочувствовали. Главное, все улыбались. И тут, думаю, не обманул рыжий. Пришел мужик, здоровенный такой, морда красная, а голосина — труба ерихонская. «Как же ты так, говорит, неосторожно?» «Узко у вас, отвечаю, для прицепа, да и колдобина вон — колёса на ней и свернулись». «Ну да, ну да, соглашается, акт составлять надо». «Составляйте, говорю». Взяли они мои документы и в контору пошли, а я груз стеречь остался, его же ещё не приняли у меня. Сижу, рыжего жду. Спросить хочу, когда за досками приезжать, а он не идёт и не идёт. Вынесли акт: «Подписывай!» Тут дураков нет — сначала прочесть надо. Точно сейчас не вспомню, но то, что в сарае списанные детали, написано было. Опять рыжий не обманул. Подписал я, забрал документы, разгрузился и покатил на базу.