Квадратное колесо Фортуны - Андрей Глухов

— В приёмную комиссию, естественно, — Витька сделал вид, что не почувствовал подвоха.

— Вот-вот, — радостно захихикал Лев Михайлович, — «естественно». Это для вас естественно, для москвичей, а меня там с распростёртыми объятиями никто не ждал. Нет, молодёжь, я прямиком в партком потопал. Пришел к секретарю, партбилет, характеристику, ходатайство от командования и парторганизации части ему на стол вывалил и честно говорю: «Всё подзабыл за три года, но учиться хочу, и именно в вашем институте. Выручай, товарищ по партии». Почитал он мои бумаги, посмотрел на должности и говорит: «Годишься». И тогда уж, с ним вдвоём, мы и пошли в приёмную комиссию. Так-то, юноша, хочешь жить, умей соображать. Пришли, он с председателем пошептался, меня позвал: «Сдашь документы, ко мне зайдешь». Председатель мне: «На какой факультет хочешь?» Я ему: «Где конкурс самый маленький». «Правильно мыслишь, — говорит, а сам смеётся, — далеко пойдешь.» Мы с ним потом… Впрочем, это не важно.

Чиновная выучка «о делах не болтай лишнего» срабатывала у рыжего автоматически.

— Оформился я, получил направление в общагу и пошел в партком. «Сирота, значит, — спрашивает секретарь, — а родня хоть какая есть? Плохо, что нет. Ну, а деньги у тебя есть?» «Откуда у солдата могут быть деньги?» — отвечаю, а деньги были: я ведь не пил, не курил, а сержантскую зарплатку копеечную откладывал, и кой-чего скопилось. «Ладно, говорит, не журись, поможем». И повёл он меня по коридору прямо к двери с табличкой «Профком». Завёл и говорит: «Борис Моисеич, я вот тебе соплеменника привёл, надо поддержать солдатика. А ты, как поступишь, сразу ко мне, понял?» Борис Моисеич усадил, чаем с баранкой угостил, расспросил кто, да что. Оказалось, что его корни тоже из наших палестин растут. «Ты, говорит, как поступишь, ко мне приходи — по профсоюзной линии тебя пущу. С этим кацапом меньше водись — антисемит скрытый, да и вообще дерьмецо хорошее. Денег у тебя, конечно, нет? Не беда». Он открыл сейф и вытащил пачку листов, испещренных печатями: «Держи, это талоны в нашу столовую на завтрак, обед и ужин. Просьбы есть?» А просьба была! И сам понимал, что наглею, но, как говориться, «куй железный, пока горячий».

Рыжий с удовольствием рассмеялся собственной шутке.

— Борис Моисеевич, — говорю, — понимаете, три года в казарме, сто пятьдесят человек, устал от коллектива смертельно, а тут снова казарма, пацаны семнадцатилетние…

— Понял, — перебивает он меня и за телефон, — Степан Иваныч, уважили мы твою просьбу, тяжело было, но изыскали. Да, на сентябрь, как просил. В Сочи. Ну конечно, бесплатная. Ты зайди завтра после обеда, забери. Да не за что, сочтёмся. Слушай, чуть не забыл, у тебя угловая на втором свободна? Вот и чудненько. Я к тебе сейчас солдатика подошлю, ты устрой его туда, устал он от казармы. Договорились, а ты, значит, завтра заходи.

Моисеич положил трубку и рассмеялся:

— Профсоюзы — школа коммунизма. Ну, давай, земляк, беги. Если что, знаешь, где меня искать.

Приехал я в общагу и к коменданту.

— А вы похожи. Родственники? — я головой мотнул неопределённо, а он: — Что ж Моисеич тебя к себе не пригласил?

— Приглашал, — отвечаю, — да я отказался — стеснять не хочу.

— Правильно, уважаю. Ну пойдём, покажу тебе твои хоромы.

Комната оказалась чуть больше моей армейской, но с окном и даже ржавой раковиной, притулившейся в углу у двери. Стол, стул и кровать, вот и вся обстановка, но была дверь, которую можно было закрыть! А кровать… — Лев Михалыч снова скабрезно хихикнул и подмигнул в пространство. Сколько общежитских девчонок через неё прошли и не сосчитать. Завелась у меня там и симпатия, Иринка, да только сама она была из Омска, и ничего серьёзного у нас с ней склеиться не могло. Правда, у неё в Москве были дед и бабка, но жили они в коммуналке в шестнадцатиметровой комнатке и единственное, что смогли для внучки сделать, это прописать её к себе. Да и фамилия у Иринки была неподходящая для женитьбы: Недосекина.

— А вам не всё равно, — изумился Витька такому аргументу, — она бы вашу взяла.

— Нет, юноша, не всё, точнее, раньше я просто об этом не думал, у нас в местечке фамилия никого не интересовала, и в армии тоже. У нас были и Мул, и Козел, и Ссыкин, и Глупой. А здесь, в Москве, я понял, что есть фамилии, с которыми в руководители без блата просто не пробиться. Последним пунктом моего плана поселения в Москве была женитьба на москвичке со сносными жилищными условиями, но позже я приплюсовал к кандидатке и звучащую фамилию. Вы постарайтесь понять, — Лев Михалыч улыбнулся какой-то то ли жалкой, то ли виноватой улыбкой, — кем я был до института? — Он замолчал, подыскивая слова, но отчаявшись найти нужное, махнул рукой, — До армии — полный ноль, в армии — ноль с приставкой «писарь», а в институте… — Лев Михалыч неопределённо покрутил рукой в воздухе над своей головой, — На первом курсе я уже был членом факультетского партбюро и членом месткома. На втором — членом институтского профкома, а на третьем — членом парткома института и замом у Бориса Моисеевича. Поймите, — уже жестче потребовал он, — дело не в возможностях, а они, конечно немалые (я, например, себе дачный участок отхватил), дело в понимании принципа самореализации: потенциал у тебя может быть громадным, но провода не так проложены, и весь твой потенциал уйдет в землю без пользы для всех и для себя.

Лев Михайлович замолчал и о чем-то задумался.

— Ну да, как у молнии, — встрял Витька, — создай ей мишень с накопителем и никакие электростанции не нужны.

Рыжий внимательно посмотрел на Витьку, не издевается ли тот, но увидев добрые честные глаза, согласился:

— Да, примерно так, молодой человек, вы правильно поняли. Поэтому надо использовать все возможности для самореализации здесь и сегодня, а то, что мешает, устранить или исправить.

Лев Михайлович снова потянул из кружки, но она оказалась пустой, и я услужливо плеснул ему — только продолжай. Выпив, Лев хрустнул огурцом и задумался, не жуя и не проглатывая. Я нежно пнул Витьку.

— И какая же у вас была фамилия, если не секрет? — невинно проворковал Витька, изобразив на круглой рожице крайнее любопытство.

Лев Михалыч включился и, соображая, уставился на Витьку недоуменным взором.

— Какая? — переспросил он и напрягся, — Представьте себе — Карачун!

Рыжий ещё больше порыжел, ожидая хохота и насмешек, но мы даже не улыбнулись.

— Вполне нормальная фамилия. В ЦК был, кажется, Пысин и ничего, до вершин добрался.

Карачун не стал возражать и снова ушел в себя. Витька посмотрел на меня и изобразил виноватость.

— Так как же вы всё-таки стали москвичом? — Эту фразу Витька постарался произнести с максимальной долей необидного сарказма, — Вы ведь нам об этом собирались рассказать.

— Да просто всё. — Лёва зевнул и вяло продолжил, — Нашел после третьего курса мормышку, лет на шесть старше, с квартирой: она и мать. Квартирка махонькая, в «хрущобе», но двухкомнатная и отдельная.

— А фамилия? — не вытерпел Витька.

— Громкова! — внезапно раздался голос Анатолия, — Ты же Громков, Лёва?

Карачун мотнул головой и снова замолчал. Я умоляюще сложил руки на груди и выразительно посмотрел на Витьку. Витька с минуту сидел молча, изображая напряженную работу мысли, потом встрепенулся и закинул новый крючок с другой стороны:

— Хорошо, Лев Михалыч, как вы стали москвичом, мы поняли, но где же это? — Витька взял свой бумажный квадрат и несколько рад перекатил его с вершины на вершину, — Всё уж у вас слишком гладко получается.

Карачун посмотрел на Витьку долгим изучающим взглядом и вдруг рассмеялся.

— Всего я вам, конечно, рассказывать не буду, много чего бывает на общественной работе, но один случай расскажу. Вот вам совершенно безвыходная ситуация, в которую я сам вляпался, рискуя потерять всё, и которую разрешил только благодаря своему уму.

Я с благодарностью посмотрел на Витьку.

— С института я взял, или получил, тут уж думайте, как хотите, всё, что мог. И диплом, и опыт, и кой какие связи, и участок в двенадцать соток. Встал вопрос: что делать дальше? Мой детский план был выполнен, а другого у меня не было. Я решил положиться на Него, — Карачун вскинул глаза вверх и я отметил про себя, что наверное в силу своего происхождения он предпочитал лишний раз не произносить божье имя.

— Я взял свободное распределение и стал ждать, уповая на небеса. Не прошло и десяти дней, как моя тёща, работавшая в бухгалтерии Художественного фонда, сказала, что у них освободилась должность заместителя директора комбината. Мне двадцать восемь, в трудовой три записи: делопроизводитель райвоенкомата, служба в рядах СА и учёба в институте. Вы представляете, что значило для меня получить запись: зам. Директора комбината? — Он обвёл нас мутным взглядом и убедился, что мы не понимаем.