Вторая гробница - Филипп Ванденберг

Сьюзан Мелье и миссис Кемпбелл улыбнулись и запоздало потупились, а мисс Джонс продолжила:

– Подходите смелее, Чарльз, мы все равно уже заканчивали наш разговор.

Учительницы попрощались с Сарой. И когда Чарльз и Сара остались наедине, он сказал:

– Мне искренне жаль, что я пришел так некстати. Мне нужно было предупредить о своем визите.

– Ну что вы! – рассмеялась мисс Джонс. – Выпьете со мной чаю?

– Весьма охотно, – ответил Чарльз, проведя рукой по вьющимся волосам. Он всегда так делал, когда был крайне взволнован. – Мне показалось, что сейчас не совсем подходящий момент, но сегодня ночью мне приснилась моя почившая матушка, которая сказала: «Сделай это, мой мальчик. Ты должен непременно сделать это сегодня».

– Сделать сегодня? – удивилась Сара Джонс и недоуменно взглянула на гостя.

Тут Чемберс начал лихорадочно распаковывать букет. И когда наконец ему это удалось, он подошел к Саре, преклонил колено, как священник перед алтарем, и протянул возлюбленной цветы – розовые гладиолусы. Затем он театрально закрыл глаза и, сглотнув, произнес:

– Мисс Джонс, уважаемая Сара! С первой нашей встречи ваш облик очаровал меня. Я смущаюсь, когда вижу вас, и волнуюсь, когда не вижу вас. Я не богат, но у меня есть некоторые добродетели и сердце, полное музыки. И если мы объединимся, получится хороший союз. Может быть, ваше учебное заведение превратится в музыкальную школу, где знатные девушки будут учиться пению, игре на пианино и лютне. Разве это было бы не чудесно? В любом случае я хотел бы сегодня официально…

– Не делайте этого, Чарльз, пожалуйста! – перебила его Сара. – Я знаю, что вы хотите сказать. Пожалуйста, не делайте этого! Вы получите лишь отказ. Я не хочу причинять вам боль.

Сара Джонс взяла букет из рук Чемберса. Она вела себя так, будто не слышала его слов.

– Спасибо, какие красивые цветы… Не знаю, заслужила ли я их. – Потом она протянула руку и помогла Чарльзу подняться с колен.

– Ну, не стойте как в воду опущенный! – воскликнула Сара через минуту, увидев, что Чемберс по-прежнему неподвижно стоит перед ней с опущенной головой. – Ничего же не случилось, что может быть поводом для такого траура. Вы ведь не попросили моей руки, а я вам не отказала. Разве не так?

Чемберс, расстроенный, кивнул.

– Я вам не нравлюсь, мисс Джонс, – сказал он, потупив взгляд.

– Чарльз! – Голос Сары звучал строга – Пожалуйста» не делайте из этого проблему. Вы мне очень симпатичны, Чарльз, Но между симпатией и любовью есть разница. Вы уверены, что любите меня, а не просто симпатизируете? Мне думается, что больше всего на свете вы любите музыку. Это нормально, но идеальным условием для женитьбы быть не может. Все браки с музыкантами заканчиваются катастрофой. Если человеку нечего любить, нужно любить то, что есть. Вы на меня сердитесь, Чарльз?

Чемберс не ответил и лишь молча покачал головой.

Тогда Сара подошла к нему, посмотрела в его блестящие глаза и обняла.

Подглядывать в замочную скважину было не в стиле Говарда. Он ни разу этого не делал, даже когда был ребенком. В любом случае он не помнил за собой такого. Но вчерашние переживания настолько задели его, что теперь, когда Картер снова пришел, чтобы взять ключ от кабинета барона, он сначала прильнул к замочной скважине, ибо не желал попасть впросак.

Он не поверил своим глазам. Как он и предполагал, там был этот музыкантишка, да еще и в объятиях мисс Джонс. Хотя Говард уже мысленно отрекся от этой беспутной женщины, сцена его разозлила. Он был взбешен, потому что в тот момент завидовал Чемберсу. Он забарабанил в дверь кулаком и закричал:

– Мисс Джонс, я не хочу вам мешать, но мне нужен ключ, чтобы я мог продолжить свою работу!

Сразу после этого дверь распахнулась и Сара Джонс протянула Говарду ключ. Картер молча взял его и ушел.

Как обычно, он заперся в библиотеке. Он уже привык к рутинной работе и, отодвинув книжные полки, вошел в кабинет барона.

Из-за жаркой погоды в этот день Говард не горел желанием копаться в книгах и делать записи. Он окинул взглядом комнату, присел на громадный стул у письменного стола и принялся осматривать груды вещей, которые барон фон Шелль накопил за долгие годы жизни. Большинство таких произведений искусства, как африканские маски или черепки времен римской империи, нравились Говарду меньше, чем египетские сосуды и статуэтки. Но снова и снова его взгляд останавливался на белоснежной мраморной статуе Афродиты. Он восхищался идеальными пропорциями греческой богини.

В конце концов он взял лист бумаги, карандаш и начал рисовать мраморную статую. К его удивлению, картина получилась очень живой, будто перед ним сидела настоящая натурщица, фантазия внесла свою лепту, и вскоре у Говарда получилась его идеальная картина. Об этой женщине он грезил бесчисленное количество раз, но не о той, которую изображала скульптура. О другой, волнующей чувственной наготой, полными грудями и лицом мисс Джонс. Ах, как часто Картер изучал ее лицо! Ему знакома была каждая мелочь, каждый волосок ее прически, ее густые, выгнутые дугой брови, длинные ресницы и загадочные темные глаза с едва различимыми зрачками. Слева над верхней губой была крошечная ро'динка, которая слегка шевелилась при разговоре. Но самых больших умений художника требовали губы Сары: посередине они были полными и чувственными, как вишня, и сужались к уголкам рта.

Говард испугался, когда в дверь библиотеки трижды постучали, – это был знакомый сигнал.

– Ну как, справляешься с работой? – спросила мисс Джонс, наблюдая за Картером, вновь запирающим дверь библиотеки. – Идет помаленьку, спасибо, что спросили, – угрюмо ответил Говард. В глубине души он уже решил, что бросит архивную работу. Он хотел лишь выбрать удачный момент, чтобы сообщить об этом Саре. Пусть этим занимается Чемберс или еще кто-нибудь!

Сара Джонс была в хорошем настроении, что вызывало у Говарда еще большее неприятие. Сара заметила рисунок, который Картер оставил на письменном столе, и, прежде чем Говард успел убрать листок, взяла его. Говард почувствовал, как кровь ударила ему в голову, он отчаянно подыскивал объяснение или отговорку, но Сара не оставила для этого времени.

Она узнала себя и взглянула на Говарда. Лицо ее словно окаменело. Потом она подошла к юноше и отпустила пощечину.

Ни резкая кратковременная боль, ни унижение, почти парализовавшее Говарда, не шли ни в какое сравнение со стыдом, который он сейчас испытывал. Он был готов зареветь от своей беспомощности, и не было причин скрывать эти слезы. Говард таращил глаза на мисс Джонс и не подозревал, что и Сара в этот момент едва сдерживала слезы. Но те слезы были совсем иными. Сара злилась на себя за свой импульсивный, несдержанный поступок: разве стоило наказывать Говарда за то, что он изобразил ее обнаженной? Этот рисунок льстил ей, ведь Картер изобразил ее в виде греческой богини. Это был комплимент. Для юноши на голову выше ее оплеуха была совсем неуместной.

– Говард, посмотри на меня! – произнесла Сара.

После долгих колебаний Картер отважился сделать это. Она видела, что он едва сдерживает слезы. Тогда Сара обняла его и прижалась к его щеке.

– Я не хотела этого, Говард, прости меня! – прошептала она.

Картер все еще не мог прийти в себя. Его руки безвольно болтались, не касаясь мисс Джонс. Сара подумала, что таким поведением он демонстрирует безразличие к ее нежному жесту. Поэтому она взяла его за запястье и положила его руку себе на талию, а ее губы приблизились к его губам.

Когда она коснулась его слегка раскрытыми губами, Говард почувствовал то, чего в его жизни еще не было. Он никогда такого не испытывал. Словно разряд электрического тока ударил в его губы и растекся по всему телу. Он ощущал странный жар, который шел от губ по всему телу, жар, от которого Говард зашатался и едва не потерял сознание.

Секунду назад, проклиная Сару, он твердо решил, что она должна исчезнуть из его жизни. А теперь он жаждал, чтобы это мгновение длилось вечно. Была ли это любовь?

Говард не знал ответа на этот вопрос, ведь он еще никогда не любил женщину – ни мать, ни Кейт и Фанни. То, что он чувствовал сейчас, удивило его: страстное желание тела, его мужская сила росли, и Говард не стеснялся показывать этого, когда прижимался к Саре. Она в свою очередь отвечала на его возбуждение.

Говард думал, что любовь можно определить по мечтаниям и нежности, как он тайно читал в романах сэра Френсиса Тролоппа и Чарльза Левера, но сейчас он чувствовал необузданную страсть и дикое восхищение. Еще час назад в его фантазиях образ Сары послужил толчком для создания рисунка. Теперь же она не противилась, когда Говард касался ее груди. Он расстегнул пуговицы на ее блузке и зарылся лицом в складку корсета между двумя белыми холмиками.

Сара тихо застонала, будто ей было больно, но на самом деле это был стон удовольствия. В глубине души она слышала голос: «Ты с ума сошла, Сара, так не должно быть, что ты делаешь?» Но Сара отказывалась думать и отвечать на вопросы, которые ей задавала совесть. Она хотела почувствовать этого юношу, несмотря на то что в этот знойный день могла лишиться всякой благопристойности.