Катализ - Ант Скаландис

Что-то подобное было и теперь. Ли до такой степени совершенно владела своим телом, что мастерства ее с лихвой хватало на них обоих. И это было прекрасно. Это было восхитительно. И это же было обидно. «Обман, обман», — стучало в мозгу. Но не хотелось верить. И он придумал для себя другое объяснение: «Она любит меня. Она меня любит!» И он повторял эти слова вновь, вновь и вновь…

11

Они лежали утомленные, не одеваясь, лень было даже встать и пойти в душ.

В голове у Женьки внезапно с удивительной четкостью проступили вопросы. Вопросов было много, и Женька выбрал главный:

— А где ребята?

— Чернов спит в соседней комнате, а Эдик и Цанев в разных номерах с женщинами. Любомиру я сама подобрала подружку.

Некоторое время Женька переваривал эту информацию. Потом спросил:

— Так значит, ты уже разговаривала с ними?

— Разговаривала! — хмыкнула Ли. — Вы все укушались в сосиску, задавали массу совершенно идиотских вопросов. Особенно Цанев.

— А я?

— Да и ты что-то вякал.

Женьке стало совестно. Ничего себе, гости из прошлого!

— Слушай, Крошка, мы же были нужны тебе для чего-то. Так?

— Так. Вы мне и сейчас нужны.

— Зачем?

Она помолчала.

— Ты не поймешь, если я просто отвечу. Тут надо начинать с азов.

— Ну так и начинай с азов.

— Я думаю, — сказала Ли. — Я думаю, как начать. Это очень сложно, зайчик.

— Почему зайчик?

— Не знаю. По-моему, ты похож на зайчика.

— Ради Бога. Хоть на крокодильчика. Только расскажи мне, как вы тут дошли до жизни такой.

— Погоди, — Ли вдруг помрачнела. — Это очень долгая история. У нас может не хватить времени.

— А мы куда-то спешим? — удивился Женька.

— Нет, но я боюсь, что очень скоро нас поторопят.

— Кто?

— Кто? — она призадумалась на мгновение. — Люди Кротова.

Женька не знал, кто такой Кротов, хотя где-то и, кажется, даже не раз уже слышал это имя, но от этой новости пахнуло родным и знакомым духом двадцатого века. Придут, скрутят, доставят пред светлые очи большого начальника, допросят по форме, может быть, даже будут бить. Но все это, в сущности, не страшно. Потому что понятно. Потому что знакомо. А по-настоящему страшна только холодная жуть неведомого и, быть может, непостижимого, с которым здесь им пришлось столкнуться лицом к лицу.

— Кротов — это ваш… — Женька замялся, — хозяин?

— Н-ну, в каком-то смысле. Игнатий Кротов — председатель партии зеленых.

— А партия зеленых — это правящая партия?

— Да. То есть, нет. Погоди. Это дурацкий вопрос. Ты меня сбиваешь. Я хотела что-то сказать. Да!

Она поднялась и подошла к столу. Взяла еще один стакан похмелина из своей «обувной коробки», предложила Женьке, он взял; потом нажала кнопочку, и коробочка съежилась до первоначального размера (стала величиной эдак с ластик), при этом из нее вырывался плотный, но постепенно ослабевающий поток воздуха. Из сумочки Ли извлекла еще три таких же предмета разных цветов, собрала их в кулак и, сказав: «Не ходи за мной», — вышла из комнаты. Вернулась она тут же, но уже без этих штучек, и Женька не стал любопытствовать, куда они девались, он просто спросил:

— Что это?

— Это? — Ли опять призадумалась (говорить — не говорить). — Это — сибры.

— Сибры?

— Ну, сеймеры.

— Сеймеры, — повторил Женька. — Значит это и есть сеймеры. А что это?

— Горе ты мое, — вздохнула Ли, — неужели ты еще не понял?

— Откуда?!

— Не знаю, откуда. Но было бы лучше, если бы это объяснил тебе кто-нибудь другой. Понимаешь, это все равно, что рассказывать ребенку, откуда берутся дети. Или представь, в твой двадцатый век является дикарь из древних времен и просит объяснить, что такое деньги. Ты бы объяснил?

— По-моему, да. Ну, деньги — это такой универсальный товар…

— И ни черта не понял бы твой дикарь. Потому что деньги — это была первооснова вашей жизни в двадцатом веке. Понятие о них всасывалось с молоком матери, не нужно было объяснять, что это такое…

— Постой! — перебил ее Женька, ошарашенный внезапно возникшей мыслью. — А откуда ты знаешь, что я из двадцатого века? Ребята сказали?

— Нет, ребята твои ничего толкового сказать не могли. Я сама начала догадываться еще там, в ресторане, когда ты читал стихи и я узнала твое имя, а потом вспомнила Станского по картинке из учебника, но все боялась поверить. Все же знали, что вы погибли. Я и думала, что это просто красивый розыгрыш: кто-то подобрал двойников и устроил весь этот спектакль. А теперь, с тобой… я окончательно поняла, что вы — та самая знаменитая четверка. Ведь так?

Вот это был номер! Впрочем, чего-то подобного и следовало ожидать. Станский вошел в учебники. Изобретатель анафа — это вам не хухры-мухры. Ну и они трое нахалявку проскочили в великие. Ну, дела!

— Слушай, Ли, но почему же нас никто не узнал, кроме тебя, раз мы такие знаменитые?

— Да потому, что здесь, в Норде, некому вас узнавать. Вся эта пьянь, приехавшая сюда, чтобы сдохнуть послаще, ничего не помнит, ничем не интересуется и ничего не принимает всерьез. Вообще-то, я думаю, узнали вас многие, но здесь не принято ничему удивляться, и потом, я же говорю, большинство, наверняка, решило, что вы не настоящая четверка Черного, а группа артистов.

— Да у вас тут одни психи! — вырвалось у Женьки.

— Не одни, — сказала Ли. — Есть еще люди Кротова. И люди Шейлы. Они вас наверняка заметили, знают, кто вы, и им не до шуток.

— И что они с нами сделают? — Женька не испугался (сам тон разговора с Ли действовал успокаивающе), но все-таки спросил настороженно.

— Ничего они с вами не сделают. Пылинки будут сдувать. Но свободу перемещений, думаю, сильно ограничат.

— Арестуют что ли?

— Что-то вроде.

— Ну и ладно. Мы давно этого ждем. Надо же, наконец, выяснить свои отношения с властями.

Женька взглянул на Ли (они опять лежали рядом) и почувствовал, что все бесчисленные и очень важные вопросы, которые он еще не задал, вновь теряют для него всякое значение.

— Ли, — попросил он, — оденься, а то я не смогу с тобой больше разговаривать.

Она окинула его оценивающим взглядом, хмыкнула и сказала:

— Есть способ более приятный.

— Но у нас же мало времени!

— Ерунда, — улыбнулась Ли и прижалась к нему.

Потом, когда сумасшедшая карусель событий завертелась опять, когда новые потрясения, радостные и страшные, посыпались на него одно за другим, когда мир вокруг оказался еще сложнее, еще непонятнее, чем представлялся поначалу, он часто вспоминал эти самые прекрасные в своей жизни минуты. И он никогда не сомневался, он знал наверняка, что ничего прекраснее просто не может быть. Потому что в объятиях Ли он почувствовал себя в том самом светлом будущем, о котором только мечтали фантасты его времени. Потому что Ли была не просто женщиной — она была женщиной совершенной, идеальной, и она была женщиной, созданной для него. И теперь уже не было никакого обмана. Не было. А была только любовь. Настоящая, более чем настоящая — любовь женщины нового века. Мир, в котором существовала такая любовь, не мог быть плохим.

— А ты растешь на глазах, зайчик, — сказала Ли. — Это было потрясающе! Пожалуй, я останусь с тобой.

Что значит «останусь»? Он побоялся спросить, потому что боялся верить в самое лучшее, но слова ее звучали эхом в его мозгу, как дивная музыка, и он их слушал и наслаждался.

И вдруг как будто проснулся:

— А люди Кротова?

— Да ну их к черту! Они нас не разлучат.

Это было не совсем понятно, но он не стал интересоваться, почему не разлучат. Люди Кротова были еще где-то очень далеко. Они еще просто не существовали реально, а Ли, нежная, теплая, ласковая, была тут, рядом, и он сказал:

— Знаешь, почему я полюбил тебя?

— А ты всегда любишь по какой-то причине? — лукаво улыбнулась Ли.

— Нет. Я вообще никогда еще никого не любил. Я не знаю, по какой причине это происходит. Но в тебя я влюбился не случайно.

Она смотрела на него и ждала продолжения.

— Знаешь, Ли, ты удивительно похожа на героиню моего любимого фильма. Это очень старый фильм. Его снимали, когда еще я был маленьким. Ты себе не представляешь, какое это было время — 1966 год! А фильм назывался «Кавказская пленница». Может быть, ты видела его? (Она отрицательно покачала головой). Ну, конечно, о чем я? Он, наверно, давно похоронен в архивах… Так вот. Первый раз я его смотрел в детстве. А потом детство кончилось, и вместе с ним ушли шестидесятые годы. Все стало гораздо хуже. Но фильм остался. Понимаешь? И героиня его была все такой же: юной, веселой, красивой. Как ты. И я любил этот фильм и ее в фильме больше всего на свете.

— А та актриса, — спросила Ли, — ты познакомился с ней?

— Нет. Но я ее встретил спустя двенадцать лет. Ты понимаешь, она осталась красивой, даже молодой, но она была уже другая, понимаешь, совсем другой человек, а той, «кавказской пленницы», не было, она исчезла безвозвратно, она продолжала жить только в фильме и в прошлом, с которого фильм был снят, как яблоко с дерева. И потому я знал, что никогда не встречу ее. Но вот встретил. Тебя встретил. И я люблю тебя, Крошка.