Страсти по Луне. Книга эссе, зарисовок и фантазий - Юрий Безелянский

Разуверившись в земных ценностях, Галич искал «доброго Бога».

Он снимает камзол, он сдирает парик.Дети шепчутся в детской: «Вернулсястарик».

Что ж – ему за сорок, немалый срок,

Синева, как пыль, – на его губах…«Доброй ночи, Бах», – говорит Бог,«Доброй ночи, Бог, – говорит Бах, –Доброй ночи!..»

Таможенник на границе не хотел пускать Галича с крестом в самолет. Последнее унижение. Но Галич настоял на своем и не снял крест. Изгнанный, но не побежденный взошел он на трап авиалайнера.

Поэт покинул родину 24 июня 1974 года, в этот печально знаменательный для себя день он записал: «Сегодня собираюсь в дорогу – в дальнюю, трудную, извечно и изначально – горестную дорогу изгнания…»

Вначале он уехал в Норвегию, затем жил некоторое время в Мюнхене, а потом в Париже.

Как могу я не верить в дурные пророчества:Не ушел от кнута, хоть и бросил поводья.И средь белого дня немота одиночестваОбступила меня, как вода в половодье…

По свидетельству дочери, на Западе Александр Галич отнюдь не бедствовал: «У него там было все – признание, пластинки, книги, концерты, у него было даже две работы – радио «Свобода» и еще он редактировал в английской энциклопедии раздел русской поэзии. Он был достаточно обеспеченным человеком, у него была прекрасная квартира…»

Прервем цитату и отметим, что на Западе вышли сборники его стихов «Песни», «Поколение обреченных», «Когда я вернусь…», а также автобиографическая книга «Генеральная репетиция» (1974). А теперь завершим цитату дочери Алены: «Но у него постоянно было ощущение несвоей жизни».

Можно сказать так: Галич был очень русским человеком и очень связанным с прошлым и настоящим своего народа, он был, как говорится, плоть от плоти его. Свои передачи на радиостанции «Свобода» начинал с песни «Когда я вернусь…». Эта песня была его позывными.

Когда я вернусь…Ты не смейся, когда я вернусь,Когда пробегу, не касаясь земли,по февральскому снегу,По еле заметному следу – к теплуи ночлегу –И вздрогнув от счастья, на птичий твойзов оглянусь –Когда я вернусь.О, когда я вернусь!..

Он не вернулся: Вернулись лишь его стихи, песни и книги.

15 декабря 1977 года – последний день жизни Александра Галича (он прожил 59 лет и без четырех дней два месяца). В тот последний день он приобрел радиоприемник «Грюндиг» и страшно радовался своему приобретению. Жене Ангелине, ушедшей из дома за сигаретами, сказал: «Вернешься, услышишь необыкновенную музыку». Он любил «чистый», бархатный звук.

Когда жена вернулась, Галич был мертв. Он лежал с обугленной полосой на руке и зажатой в кулаке антенной. Смерть от несчастного случая? Такова была официальная версия врачей. Неофициальная версия: убрали спецслужбы. Вместе с КГБ почему-то называли и ЦРУ.

Что произошло на самом деле, мы не узнаем никогда, ибо уход Галича был из того самого разряда загадочных и таинственных смертей (если хотите: от президента Кеннеди до генерала Рохлина).

Лев Копелев сказал наиболее точно: «Умер на чужбине чужой смертью».

Вот звенит прощальный звон,Вот звенит прощальный звон,Вот звенит прощальный звон,Вот звенит прощальный звон,Бьют колокола…Первый сон, последний сон…Так и жизнь прошла!

Так заканчивается одно из последних стихотворений Галича «Там, в заоблачной стране…».

Ангелина Николаевна, жена Галича, погибла через 9 лет при очень странных обстоятельствах: якобы от не- затушенной сигареты начало тлеть одеяло, а далее смерть от удушья. А в результате: ушла из жизни важная свидетельница жизни и кончины Александра Галича. Примечательно: со смертью вдовы исчез и архив поэта. И концы в воду…

Эпилог

Конечно, у каждого времени свои певцы и песни. После ухода Галича выросло новое поколение. Но Галича нельзя забыть. Он – часть нашей истории. Он был, как выразился Леонид Плющ, Гомером опричного мира. А Владимир Буковский продолжил: «Каждая его песня – это Одиссея, путешествие по лабиринтам души советского человека».

В разгар всемирного угарища,Когда в стране царили рыла,нам песни Александра Галичапора абсурдная дарила, –

писал Борис Чичибабин. А вот строки и самого Александра Галича:

А наше окно на втором этаже,А наша судьба на виду…И все это было когда-то уже,В таком же кромешном году!..…А что до пожаров – гаси не гаси,Кляни окаянное лето –Уж если пошло полыхать на Руси,То даром не кончится это!..

Когда это написано? В ноябре 1971 года, много лет назад, а звучит устрашающе актуально. Гомера нет. Разрушена советская Троя. А мы все – беженцы в новом «кромешном году». Таков печальный итог российской мистерии. Утешает одно: итог не окончательный, а лишь промежуточный. Так или иначе, Александр Галич нисколечко не устарел. Он и сегодня звучит злободневно.

Москва-Петушки, далее бездна, или Шаги Командора по кличке Ерофеич

«Кто поручится, что наше послезавтра будет не хуже нашего позавчера».

24 октября 1998 года Венедикту Ерофееву исполнилось бы 60 лет. По существу, это был первый его юбилей (50-летие, кроме друзей и собутыльников, никто не отмечал). И вот звонкая, на всю Россию, дата. Юбилей без юбиляра (Веничка прожил 51 год). Ну и как оценить юбиляра? Один из критиков нашел точные слова: «После Карнавала, или Вечный Веничка».

Почему карнавал? Да потому, что вся советская действительность представляла собой сплошной карнавал – шествие с масками и плясками смерти. Мы жили в перевернутом мире человеческих ценностей, изрядно сдобренном трупным запахом (террор, ГУЛАГ, безысходное пьянство и добровольное самоубийство как спасение). А Вечный Веничка? Это наша русская ментальность. Веничка – это определенный тип русского человека, талантливого созерцателя, не востребованного жизнью и сознательно уклоняющегося от нее. Таланта – ще и умница без меры. «Самый русский из всех наших писателей, после Розанова», «не выходя из тени родных осин, осознающий и воспринимающий себя в западном контексте от Баха до Сартра» (Петр Вайль). Естественно, не признанный. Сам Венедикт Васильевич говорил: «А я, хоккейно выражаясь, забытый и пропущенный».

И принимайте таким, какой он есть.

«Я вышел из дому, прихватив с собой три пистолета: один пистолет я сунул за пазуху, второй – тоже за пазуху, третий – не помню куда. И, выходя в переулок, сказал: «Разве это жизнь? Это не жизнь, это колыхание струй и душевредительство».

Венедикт Ерофеев – автор бессмертной поэмы «Москва-Петушки» (бессмертной – без всякого преувеличения). «Все мы вышли из “Петушков”» – это не только надпись на первой изданной в России антологии поэтов новой волны. Это правда. Сначала была «Шинель», а теперь вот «Петушки». Новый язык. Новый стиль. Новое прочтение и восприятие жизни. Озарение и упоение страданием (вот он, наш исконный и домотканый менталитет, поляны и осины русской души). Настоящей страстью Вени, отмечает Ольга Седа- кова, было горе. Он предлагал писать это слово с прописной буквы, как у Цветаевой: Горе. Горе не бытовое, а общемировое, экзистенциальное.

Но не только страдание, переходящее в сострадание и в любовь к ближнему и дальнему. Друг Венички Ерофеева Игорь Авдиев (выведенный в «Петушках» как Черноусый) вспоминает: «Веничка был апологетом нежных отношений между людьми. Со страниц «Петушков» он как бы говорит нам: «Люди, ну не будьте так грубы!» Он возбуждал забытые со времени Карамзина, литературы сентиментализма чувства. Я бы сказал, он был учителем нежности».

Итак, евангелический, сострадательный аспект. Но у поэмы «Москва-Петушки» есть и другой аспект – социологический: в ней угадан и воплощен бурно протекающий процесс национальной люмпенизации. Водка, матюги, бред, глум, абракадабра и прочие проявления темноты и неразумения людей, сошедших со своей социальной резьбы.

Но опять же это не все. «Москва-Петушки» – это и религиозная книга. Поиски Бога и разговор с ним.

Исповедь и раскаяние. Восхищение и недоумение («Мы грязные животные, а ты – как лилея!»). Негодование по поводу миропорядка и мироустройства («Получается – мы маленькие козявки и подлецы, а ты Каин и Манфред…»). Вызов от имени всех униженных и оскорбленных, вопль собственного бессилия («Смотри, Господь, вот розовое крепкое за рупь тридцать семь…»).