Они появляются в полночь - Питер Хэйнинг

— Вам не следует трогать кафедру, господин декан, — изрек он однажды утром, когда они стояли перед деревянным сооружением, — вы не знаете, к каким тяжелейшим последствиям может привести такой шаг, какие несчастья могут последовать за ним.

— Несчастья? — удивился тот. — Но ведь она не представляет никакой художественной ценности, господин каноник.

— Не называйте меня каноником, — сухо оборвал его старец. — Вот уже тридцать лет, как все зовут меня доктор Эйлоф, и я не потерплю, чтобы ко мне адресовались как-нибудь иначе. Что же касается кафедры, с которой я тридцать лет подряд читал пастве проповеди, — хотя к делу это отношения, положим, не имеет никакого, — все, что я вам скажу — это то, что я знаю, что вы поступаете неправильно, убирая ее с этого места.

— Но какой же, скажите, смысл, уважаемый доктор, оставлять ее на прежнем месте, если мы переоборудуем все хоры в совершенно ином стиле? Я взываю к вашему рассудку и здравому смыслу, не упоминая даже того, как кафедра выглядит со стороны.

— Рассудок, рассудок! — вспылил престарелый доктор Эйлоф. — Да если бы вы сами прислушивались к голосу рассудка, а не призывали это делать всех и каждого, мы бы, возможно, и достигли взаимопонимания в некоторых вопросах. Типичная ошибка молодости — я могу так говорить безо всякого желания выказать вам хоть малейшее неуважение, господин декан. А больше мне вам сказать нечего.

Пожилой джентльмен заковылял прочь, и больше его никто в соборе не видел. Время года было необычайно жаркое, затем внезапно погода испортилась. И самым первым нас покинул именно доктор Эйлоф, которого однажды ночью поразила некая хвороба мышц грудной клетки. Умирал он, говорят, в муках. На многих службах, отслуженных в соборе, количество мужчин и мальчиков было весьма незначительным.

Тем временем кафедру снесли. Следует отметить, что часть навеса сохранилась в виде стола в летнем доме придворцового парка. Вся операция по демонтажу кафедры была осуществлена буквально через час-другой после решительного протеста, заявленного доктором Эйлофом. Когда разбирали основание деревянной конструкции — довольно трудоемкое предприятие, — взору присутствующих открылось неизвестное надгробие, что, естественно, вызвало оживление среди плотников. Разумеется, это было то самое надгробие, к которому мистер Уорби пытался привлечь внимание мистера Лэйка. Тщательные поиски в архивах собора были предприняты для того, чтобы установить имя погребенного, но они не увенчались успехом; с той самой поры захоронение в алтаре так и осталось безымянным. Основание кафедры было воздвигнуто так, чтобы не повредить надгробие, поэтому тот незамысловатый орнамент, которым оно и было украшено, совершенно не пострадал. Лишь с северной стороны виднелось что-то похожее на поломку: зазор между двумя каменными плитами, составлявшими эту сторону гробницы. Шириной дюйма в два-три. Каменщик Палмер получил указания в недельный срок заделать щель заодно со всякими другими работами, которые он должен был сделать в этой части клироса.

Сезон в самом деле оказался капризным. То ли церковь построили в болотистом месте, то ли что другое было тому виной, но городские жители, чьи дома оказались в непосредственной близости к храму, редко получали удовольствие от солнечных и сухих августовских и сентябрьских дней. Несколько людей преклонного возраста — среди них и доктор Эйлоф — не пережили сезона, оказавшегося для них фатальным, но и люди помоложе испытали на себе коварство природы: редкому человеку удалось избежать нескольких недель, проведенных прикованным к постели, сраженным тем или иным недугом, или, во всяком случае, чувства подавленности и мрачной безысходности, сопровождавшихся по ночам ужасными кошмарами. Мало-помалу среди славных горожан стали зреть подозрения, превратившиеся впоследствии в твердую уверенность в том, что переустройство собора имеет некоторое отношение к происходящему вокруг него. Вдова покойного старого служителя при храме, получившая от кафедрального капитула пенсию по его безвременной кончине, стала видеть сны, которые она с готовностью пересказывала всем своим друзьям и знакомым. В этих странных сновидениях она видела, как с наступлением темноты из маленькой дверцы южного трансепта[1] появлялась какая-то неясная тень и облетала, еженощно изменяя маршрут, площадь при соборе, окруженную домами, залетая в некоторые дома по очереди, а когда небеса начинали светлеть, таинственная тень скрывалась в храме. Вдове ни разу не удалось рассмотреть как следует загадочное существо, но как-то раз на рассвете оно, как всегда, возвращаясь в церковь (что означало окончание сна), оглянулось, и вдова в этот момент углядела одну странную вещь: ей показалось, что у фигуры глаза горят багровым пламенем. Уорби помнит, как она в очередной раз пересказывала свой сон на вечеринке с чаепитием, устроенной в доме одного клерка, служившего при церковном совете. Регулярно повторяющийся кошмар, сказал Уорби, может быть, впрочем, расценен как один из симптомов болезни, поскольку еще до конца сентября она уже лежала в могиле.

Интерес, вызванный реставрацией известного старинного храма, не ограничился пределами графства. В то лето некая знаменитая особа посетила это место. Человек этот был наделен полномочиями написать отчет о находках и открытиях, сделанных при переустройстве храма, с тем чтобы представить его Обществу антикваров, а его супруга сопровождала его, собираясь проиллюстрировать отчет мужа серией зарисовок, сделанных в храме. Утром она сделала общий набросок клироса церкви, а во второй половине дня занялась деталями. Сначала она запечатлела на бумаге недавно обнаруженное надгробие и, покончив с этой задачей, позвала мужа, обратив его внимание на красивый ромбовидный орнамент на стене позади надгробия, который тоже был полностью скрыт под кафедрой. Супруг сказал, что это тоже необходимо зарисовать. Тогда она уселась на надгробную плиту и принялась со всей тщательностью переносить на лист бумаги затейливый орнамент — занятие настолько ее захватило, что она работала до самых сумерек.

Муж ее к тому времени закончил свою дневную квоту промеров и описаний, и они согласились, что время вечернее и им пора возвращаться в гостиницу.

— Ах, Фрэнк, не будете ли вы так любезны отряхнуть сзади мою юбку, — попросила супруга леди, — она, я уверена, вся в пыли. Фрэнк беспрекословно повиновался, но через секунду сказал:

— Не знаю, насколько сильно ты дорожишь именно этим своим платьем, дорогая, однако у меня создается впечатление, что оно видывало и лучшие времена: на нем, видишь ли, недостает целого куска материи.