Антропология экстремальных групп: Доминантные отношения среди военнослужащих срочной службы Российской Армии - Константин Банников

В условиях дефицита и неравномерного распределения армейского бюджета госпиталя и санчасти так же вынуждены эксплуатировать труд больных либо заинтересовывая, либо принуждая. В конце 1980-х годов я два раза лечился в прекрасном Кишиневском госпитале, и каждый раз, пытаясь продлить это удовольствие, устраивался там на работу. Надо сказать, работа была не трудной, и никто никого не принуждал ее выполнять, — напротив, надо было приложить усилия, чтобы устроиться в рабочую команду. В первый раз это была работа лаборанта в биохимической лаборатории, где приходилось мыть пробирки, а во второй раз удалось попасть в тайную бригаду каменщиков, созданную из солдат стройбата. Они якобы страдали от каких-то страшных болезней и поэтому лежали в госпитале месяцами, до тех пор, пока не подойдет срок, после которого их следовало направлять на комиссование. Тогда их на неделю выписывали в часть, где им «вдруг» становилось хуже, и они возвращались обратно, строить новый лечебный корпус из камней старых румынских конюшен.

Казалось бы, какая солдату разница, где работать — в госпитале или в собственной части. Выгода, тем не менее, очевидна. Она определяется отличием конструктивного труда, пускай бесплатного, от труда репрессивного, организованного как средство социального подавления.

Разумеется, практика дембельских аккордов противозаконна. В разгар «перестройки» с ней пытались официально бороться, но это ни к чему не привело. Командир части может любой комиссии сказать то, что приходилось неоднократно слышать автору данной работы: «А их никто не заставляет. Просто солдаты, уходя, рады сделать этот подарок родной части, где они были так счастливы!» Это, разумеется, цинизм, но цинизм не конкретного командира. Это цинизм системы. Юноши, одетые в х/б б/у, получающие жалование 15 руб. в месяц, строящие и подновляющие для себя бараки, обслуживают и несут материальную ответственность за системы, стоимость которых исчисляется миллиардами. В результате воинские части получают новые казармы (или — автомобильные боксы, заборы, коровники, свинарники и т. д.), неуставные отношения — официальную санкцию, а общество — дедовщину как стратегию выживания.

Деньги

Весна и осень в любой воинской части — это время всеобщего ожидания новых духов. Молодые бойцы (прослужившие полгода) ждут их как младших напарников для того, чтобы возложить на них часть своих обязанностей; деды же ждут их из патриархального любопытства, акцентируя общесоциальный дискурс своего ожидания: дескать, «и кто же нас заменит». Офицеры (особенно старшие) также ждут молодое пополнение, стараясь отобрать в свое подразделение наиболее доброкачественные «экземпляры». При этом все, обладающие хоть какой-нибудь властью, видят в духах возможность поправить свое материальное положение. Но о материальной стороне общения с «карантином» вслух говорить не принято.

Прапорщик Николай считался в своей воинской части большим специалистом по качественной доставке молодого пополнения со сборных пунктов разных городов страны в свою часть. Начальство его за это ценило и постоянно, два раза в год, посылало в такие командировки. Николай в своей компании рассказывал об уловках, к которым он прибегал, чтобы выкачать побольше денег из новобранцев.

В поезде, незадолго до прибытия, прапорщик начинает проводить компанию за подписку на газеты и журналы. Якобы, когда призывники приедут, чтобы они имели подписные издания. Это заведомая ложь, поскольку новобранцев потом разбросают по разным подразделениям. Кроме того, подписка уже и так давно оформлена теми, кто служит, и/или уволился. При этом выписывался на год стандартный набор газет: «Комсомольская правда», «Аргументы и факты» и «Красная звезда». Истинная стоимость подписки на два порядка меньше тех денег, которые собирали, но посчитать никому в голову не приходило. В ротах подобные поборы осуществлялись на демонстративно «добровольной» основе. Замполит выступал с длинной речью о том, что «те, кому дороги его семь рублей, конечно же могут их не сдавать». На языке толпы это звучит так: «Те козлы, которые хотят зажать свои жалкие семь рублей, пусть их зажмут, за них товарищи заплатят этот сбор. А то они еще, чего доброго, застучат». Манипуляторы эксплуатируют корпоративную этику.

В случае, если кто-то из новобранцев в пути проштрафится, нарушители порядка могут быть поставлены в положение, когда им придется выкупать свои военные билеты. Сопровождающий здесь якобы не причем, он просто «договаривается» с мифическим комендантом, который возвращает конфискованный документ за деньги.

Прапорщик опытным взглядом вычисляет в группе новобранцев лидеров, и как бы в доверительной беседе сообщает, что есть возможность устроить надежных ребят на службу в хорошее место (в санчасть, хоз. взвод, столовую), и просит подобрать кандидатов. Естественно, услуга не бесплатна, причем все кандидаты платят (речь шла о 50 советских рублей), «конечно же, не ему», а тому, кто этим распределением заведует. Потребовать деньги назад в такой ситуации просто невозможно хотя бы потому, что команду новобранцев еще не раз могут передать с рук на руки, переформировать, раскидать по разным подразделениям и т. п.

Это наиболее безопасная для сборщика и благовидная форма поборов. «Сбор натурой» состоял в следующем. Когда запасы спиртного у новобранцев кончались, это не ускользало от взгляда сопровождающего прапорщика. На подходящей станции он вдруг всех отпускал «погулять», зная цель таких прогулок. При входе же в вагон устраивал обыск каждого, и все изымал. Так он собирал несколько ящиков водки, которые по прибытию в часть передавал вышестоящему начальству.

Подарки дарятся младшими старшим на дни рождения, на дембель, к очередному приказу и т. п. — в зависимости от местных традиций. Допустим, во взводе учебной части два сержанта — старший и младший. Младший отводит в сторону одного из лидеров-активистов и доверительно сообщает, что, дескать, у старшего скоро день рождения, не хотят ли ребята скинуться на подарок и преподнести «обожаемому» «старшому» «сюрприз»? Эти трюки проходят запросто у прирожденных манипуляторов. Они так и обращаются — «ребята». Услышать нечто человеческое от «зверя»-сержанта, да и сама возможность неофициального контакта воспринимаются как благо, и тот, кто посмеет «зажать» свое денежное довольствие, покрывается в глазах общества презрением и порицанием, не столько за жадность, сколько за нарушение этой межсоциальной гармонии. Если допустить такую возможность, то сержант тут же обижается, говорит: «Мне от вас ничего не надо» и начинает «жить по уставу», т. е. проводить репрессии всеми «доступными методами».

Командир роты объявляет о необходимости украсить спальное расположение. Рота (больше ста человек) сдает по пять рублей. Покупаются 20–30 горшков, стоимостью не более 0,5 руб. каждый, и казарма преображается, но никто не задумывается, что на собранные деньги можно было бы купить целую оранжерею. Через некоторое время цветы при соответствующем уходе засыхали, и все повторялось сначала.

Те зубные щетки и бритвы, с которыми приехал каждый, объявляются «нелегитимными», потому что они разные. Армейская эстетика требует единообразия. На этом требовании сержант может немного заработать. В преддверии «смотра тумбочек» солдаты сдают по 5 руб. Сержант на них покупает каждому бритвенный пластмассовый станок (70 коп.), набор лезвий «Нева» (1 руб.), зубную щетку и пасту (1 руб.). По 1 руб. 30 коп. с человека (умножаем на 30) оставляют себе, в качестве «сервисного сбора».

Таким образом, за полгода пребывания в учебке курсанты получали свое денежное пособие целиком один или два раза. Каждый раз в день получки с них собирали по 3–5 рублей на какую-нибудь необходимость, выдуманную как повод собрать деньги. При этом на денежные переводы из дома в то время никто откровенно не посягал. Другое дело посылки. Распределение натурального продукта имеет семиотику социально-пищевой коммуникации (потлача), включающую его владельца в систему взаимных обязательств. Все, что приходит из дома, делится на 20–30 человек: эти «кусочки свободы» этично поедать сообща. Впрочем, и с тем, и с другим положение в каждой части разное.

С деньгами и посылками тут дохлый номер. Все равно узнают и отнимут. Письма и переводы тоже получают деды.

Мама, вышлите мне переводом, если сможете, 30 тысяч. Меня здесь подставили. Дембель дал постирать новую тельняшку, я ему постирал и повесил на вешалке сушить в сушилку, а когда потом кинулись, то в сушилке висела тельняшка какая-то старая, потрепанная. Теперь требуют новую тельняшку или 30 тысяч рублей [неденоминированных уже постсоветских рублей. — Прим. К. Б.]. <…> Мама, меня здесь не жалуют, не только дембеля, но и свои ребята. Недавно 8 человек били в туалете при всех дембелях. За то, что не умею воровать как они, («рожать» называется). За то, что у меня нет денег, и я не могу их достать, не покупаю дембелям сигареты. <…>