Устал рождаться и умирать - Мо Янь

Герой войны подошёл ко мне, привязал колокольчик на шею и потрепал по голове:

— Ты тоже герой, получи награду!

Растроганный, я тряхнул головой, чуть не плача. — Иа, иа! — Колокольчик ответил переливчатым звоном.

Ван Лэюнь вытащила упаковку конфет и стала раздавать детям семьи Лань. Хучжу и Хэцзо тоже досталось.

— В школу ходишь? — спросил Пан Ху Цзиньлуна.

Тому не дал рта раскрыть бойкий на язык Цзефан:

— Нет ещё.

— Нужно в школу, учиться надо. В новом обществе, в новой стране молодому поколению, продолжателям революционного дела без грамоты никак нельзя.

— Наша семья в кооператив не вступила, мы единоличники, нас отец в школу не пускает.

— Что? Ещё единоличники? Такой сознательный человек, как ты, и ещё единоличник? Это что, правда? Почтенный Лань, так и есть на самом деле?

— Так и есть! — прозвучал в ответ зычный голос от ворот. Это был Хун Тайюэ, деревенский староста, секретарь партячейки и директор кооператива. В той же одежде, что и всегда, похудевший, но боевой хоть куда.

Широким шагом он вошёл во двор и протянул руку герою Пан Ху:

— Директор Пан, товарищ Ван, с Новым годом!

— С Новым годом, с Новым годом! — Во двор устремилась целая толпа, все поздравляли друг друга, но не так, как раньше: на устах у всех новые слова, время настало другое, и это проявлялось даже в таких мелочах.

— Директор Пан, мы тут собрались, чтобы обсудить создание кооператива высшего уровня, объединение нескольких кооперативов низшей ступени в окрестных деревнях в один большой, — заявил Хун Тайюэ. — Ты, как герой войны, мог бы выступить.

— Я не готов, — сказал Пан Ху. — Пришёл вот поблагодарить уважаемого товарища Ланя за спасение двух членов моей семьи.

— А чего тебе готовиться, выступи, как знаешь. Расскажи о своих геройских подвигах, и годится. Просим всем миром. — Хун Тайюэ первый захлопал, и аплодисменты раздались со всех сторон.

— Хорошо, выступлю так, без подготовки. — Пан Ху обступили, отвели под абрикосовое дерево, кто-то поставил стул, но он отказался садиться и стоя громко начал: — Товарищи из деревни Симэнь, с праздником весны! В этом году праздник весны хорош, а в следующем будет ещё лучше. А всё потому, что под руководством коммунистической партии и товарища Мао Цзэдуна освободившееся крестьянство вступило на путь кооперации. Это светлый путь, и он всё ширится!

— Но есть и такие, кто упрямо идёт путём единоличного хозяйствования да ещё пытается соревноваться с нашим кооперативом, терпит поражение, но не желает признавать его! — перебил его Хун Тайюэ. И добавил: — Я о тебе говорю, Лань Лянь!

Все повернулись к хозяину. Опустив голову, он играл с подаренной героем войны зажигалкой. Клик — загорелся огонёк, клик, клик, клик. Хозяйка, сконфузившись, толкнула его локтем. Он вытаращился на неё.

— Ступай в дом!

— Лань Лянь — товарищ сознательный, — повысил голос Пан Ху. — Он вместе с ослом храбро вступил в схватку со стаей волков; опять же вместе с ослом спас мою жену. То, что он не вступает в кооператив, — временное непонимание, и заставлять его не следует. Я верю, что товарищ Лань Лянь непременно устремится вместе с нами по этому светлому пути.

— Лань Лянь, мы вот создаём кооператив высшей ступени, если и на сей раз не захочешь вступить, на колени перед тобой встану! — загремел Хун Тайюэ.

Хозяин отвязал вожжи и направился к воротам. На шее у меня позванивал подаренный героем войны колокольчик.

— Лань Лянь, так вступаешь или нет? — крикнул вслед Хун Тайюэ.

Хозяин уже вышел за ворота, но остановился и, обернувшись, сдавленным голосом бросил в сторону двора:

— Хоть на коленях проси, не вступлю!

ГЛАВА 9

Осёл Симэнь во сне встречает урождённую Бай. Выполняя приказ, ополченцы арестовывают Лань Ляня

Теперь, дружище, поведаю, что было в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом. Об этом годе не раз рассказывал в своих произведениях этот паршивец Мо Янь, но всё чушь какую-то, и веры его писанине немного. Мой же рассказ основан на личном опыте и имеет историческую значимость. В то время все пятеро детей в усадьбе Симэнь, в том числе и ты, были учениками второго класса коммунистической начальной школы дунбэйского Гаоми. Не буду говорить о большом скачке в металлургии,[80] об этих кустарных домнах повсюду, всё это не представляет интереса. Не буду поминать и коллективные столовые с кормёжкой из общего котла, колоссальные подвижки крестьян всего уезда — это всё вы сами пережили, и не стоит об этом распространяться. Не буду также рассказывать о роспуске целых районов и волостей, о преобразовании деревень в большие производственные бригады, когда за ночь во всём уезде создавали народные коммуны.[81] Об этом вы прекрасно знаете, и мой рассказ будет неинтересен. А я — осёл, осёл в хозяйстве единоличника, вот и хочу рассказать о тысяча девятьсот пятьдесят восьмом, годе очень необычном, и о случившихся тогда некоторых удивительных происшествиях — об этом ты готов слушать? Политики по мере сил будем избегать, но если всё же коснусь её, прошу извинить.

В ясную лунную ночь пятого месяца тёплый ветерок приносил с полей восхитительные запахи: зрелой пшеницы, камыша у воды, тамариска на песчаной гряде, срубленных деревьев… Ароматы радовали, но не настолько, чтобы заставить меня сбежать из дома этого вашего упрямого, не желавшего перемен единоличника. Сказать по правде, единственный запах, который меня притягивал, ради которого я, несмотря ни на что, перегрыз бы уздечку и убежал, был запах ослицы. Это нормальная физиологическая реакция здорового взрослого самца, и стесняться гут нечего. С тех пор как ублюдок Сюй Бао лишил меня одного яичка, я считал, что потерял способность к этому самому делу. Два остались, но мне казалось, что пользы от них никакой. Но в тот вечер они вдруг восстали ото сна, распалились, раздулись, колотушка под брюхом отвердела, будто железная, и раз за разом высовывалась, чтобы охладиться. Шум и суматоха в мире людей меня ничуть не трогали, перед глазами стояла ослица: стройная, с длинными тонкими ногами, ясными глазами, гладкой блестящей шкурой. Мне бы встретить и покрыть её, только это важно; остальное — дерьмо собачье.

Ворота усадьбы Симэнь уже сняли и утащили, вроде бы на топливо для плавильных печей, и чтобы обрести свободу, стоило лишь перегрызть уздечку. Вообще-то несколько лет назад я перемахнул через эту стену, так что будь ворота на месте, я всё равно удрал бы, а тут их и вовсе нет.

Выбежав на улицу, я помчался туда, откуда тянуло этим сводящим с ума запахом. Вокруг много чего происходило, но мне было не до того: всё связано с политикой. Я выбежал за околицу и направился в сторону госхоза, где на полнеба полыхало зарево: это была самая большая в Гаоми домна. Как потом выяснилось, только там выплавляли настоящую сталь, потому что в числе собранных там талантливых людей, «правых элементов»,[82] которые проходили трудовое перевоспитание, нашлась пара инженеров, изучавших сталелитейное производство за границей.

Стоя у печей, эти инженеры деловито руководили работниками из крестьян, отправленными на выплавку стали. В языках пламени их лица отсвечивали красным. Десяток с лишним печей выстроились вдоль широкой «хлебной реки», Великого канала.[83] К западу от канала лежала деревня Симэньтунь, к востоку — земли госхоза. В большой канал несли свои воды две реки дунбэйского Гаоми. Там, где три потока сливались, на несколько десятков ли простиралась болотистая местность с зарослями камышей и тамариска, с песчаными отмелями. Поначалу деревенские с работниками госхоза не знались, но в те времена все в поднебесной были заодно, как великое войско на поле брани. На широкой дороге было полно повозок, запряжённых волами и лошадьми, тележек, которые тащили люди, — и все они были нагружены бурыми камнями, которые называли железной рудой; такие же камни тащили на себе ослы и мулы, камни волокли на спине старики и старухи, и даже дети. Потоки людей, повозок и животных двигались муравьиными цепочками по дороге и сливались у печей госхоза. Позже говорили, что большой скачок в металлургии не дал ничего, кроме горы производственных отходов, но это не так. Руководители уезда, смекнув, что к чему, всемерно привлекали инженеров из «правых», и сталь получалась нужного качества. Увлечённые мощным размахом коллективизации, члены народной коммуны на время забыли о единоличнике Лань Ляне, и несколько месяцев он был предоставлен самому себе. Не убранный вовремя урожай кооператива сгнил в поле, а он полностью собрал в срок всё зерно со своих восьми му и нарезал на ничейных пустырях несколько тысяч цзиней камыша, чтобы зимой, когда нет работы в поле, плести циновки на продажу. Забыв об этом единоличнике, все, конечно, забыли и о его осле. Поэтому, когда возить железную руду выгоняли даже худющих — кожа да кости — верблюдов, я, пышущий здоровьем осёл, мог вольно носиться вслед за волнующим мои любовные чувства запахом.